"Раненое сердце,
Острые стрелы,
Черные кони,
Ночи без сна...
Там, за холмами
Солнце запело...
Сделаешь шаг -
За тобою весна."*
Это отрывок из песни "Весна", группы Мельница".
Я открываю глаза и оглядываюсь вокруг. Высокие зеленые холмы, синие озера и густые деревья - тут все до боли напоминает мне Ирландию...
Ну что ж, Бетти Милл, вот и настал конец твоему пути. Десять лет шла ты, погруженная в сама собою в зачарованный сон, десять лет прорастали в сердце новые слова, десять лет затягивались старые раны.
Пора бы и честь знать, не так ли? Нельзя идти бесконечно. Нельзя.
Я стою около маленькой хижины, по-видимому, заброшенной хозяевами еще очень давно... или нарочно забытой?
Желтая крыша, скрипучая деревянная дверь, огромные окна и груды старых книг повсюду - я захожу в хижинку, и открываю первую попавшуюся из этих книг.
Листаю страницы, пустые страницы, и понимаю, что в книге от времени размылись и стерлись все слова.
Я не могу их прочитать, не различаю букв. И не понимаю языка, на котором они написаны.
Я беру карандаш, одиноко лежащий в углу книжной полки, и пишу свое имя на первой странице.
Минуту раздумываю, потом глубоко вздыхаю, выхожу из домика и ложусь на трову, под высокую раскидистую яблоню.
Моя рука опускается на первую страницу книги, и начинает медленно, слово за словом, рисовать историю моего прошлого...
Может, кто-нибудь когда-нибудь прочтет это, и тогда, сгорая в аду на том свете, я брошу случайный взгляд на землю, и пойму, что жила не зря.
***
Откуда я, кто, и зачем появилась на свет - три вопроса, которые мучают меня всю жизнь.
Хотя, на первый могу ответить довольно точно: моей родиной в течение двадцати лет была зеленая, как изумруд, Ирландия.
Что было дальше - не помню. Кажется, я прошла все Британские Острова - от края до края, от начала и до конца. И потом, должно быть, как-то попала на континент.
Странное место - городок, куда я пришла. Он напоминает мне мою родную деревню, где я росла, жила и умерла. Где начала свою вторую по счету жизнь, и покинула, спящая, свою страну.
И тут я отвечаю на свой второй вопрос: меня зовут Элизабет Милл, я дочь лесника, Готфрида Милла. Отец был славным человеком, большим любителем зеленых лугов, веселых песен и вересковой браги - как, впрочем, большинство коренных ирландцев.
О моей матери не могу сказать решительно ничего - она ушла в мир иной, когда мне не было и месяца. Я не помню ее, но отец рассказывал, что она была рыжей, как огонь, сероглазой, как сталь, и бойкой, как ртуть. Я пошла в нее, видать - да вот только смотрю на жизнь голубыми отцовскими глазами.
И более всего на этом свете мне желанно только одно: единение с природой. Я не верю в того Бога, коему поклоняются многие.
Я верю в то, что богов множество, и стихии тому подтверждение. Горы, леса, реки и вулканы - разве не пример они могущества и силы великих богов Матери-Природы?..
Да только не всегда милостивы эти боги. И потому висит жалким призраком прошлого в воздухе мой последний вопрос...
А все-таки ответ найти можно, Бетти Милл; постараться только. И все указывает на то, что рождена я для больной, ослепшей любви-чертовки; для проклятий, ночного сумрака и такого же черного безумия; для жизни в ладонях природы, для всего, что сделать нельзя, но так безумно хочется...
Или нет?.. Не знаю, да и не надо мне знать. Я уже не та, что раньше. Но я не жалею о перемене, о нет. Никогда. Ни разу.
Вот мое становление. Я изменилась, как угодно жизни. А повинен в этом тот, кто сейчас спит в гробу, похороненный у старого дуба, на окраине кладбища нашей деревни...
Мой гордый граф, прости за то, что так плохо тебя нарисовала. Я не умею рисовать. Я умею лишь говорить, слушать и чувствовать...
Недобрым был тот час, когда ты застал меня, танцующую, глухой ночью в лесу. И дернул же тебя черт выйти ко мне тогда!..
Удивлена я была, как помню. Очень удивлена - как же, неожиданнно было видеть в этаком месте нашего красавчика графа, который, хоть и живет у леса, совсем его не знает!
Ты был не похож на обычных жителей деревни. Ты был бледен, мой Виктор, высок и худ. Твое лицо, с чертами тонкими, как спица, обрамляли черные волны мягких волос. А губы твои изгибались в жестокой усмешке.
Ты весело поглядел на меня, и похвалил мой танец. Но я не верила тебе, о нет. Пока - нет...
Что же случилось потом?.. Все было... обычно до смешного, не так ли?
Участились наши с тобою встречи, и я уже доверяла тебе. Ты, пусть и не приручил меня - кто же приручит дикую лесную кошку? - но очаровал и увлек за собой своими ледяными светлыми глазами...
Я помню, как ты брал меня за руки, смеясь; а я вырывалась, и убегала, и кружилась перед тобою в лунном свете на лесной поляне...
Ведь ты мог, мог оставаться мне другом, мог быть человеком, который нравился мне, и был приятен, но которого я не любила!
Никогда я не прощу тебе, граф Виктор, того поцелуя.
Никогда, покуда жива. А ведьмы долго живут, уж это, ты, верно, знал...
Моя мать была колдуньей, как говорил отец. Но колдуньей доброй, "светлой", как зовет их глупый народ. Я же была такой, истинно ребенок природы.
Была, а теперь - исчезла.
Но ты говорил, что любишь... Говорил, а я начинала верить. И как же зря...
Ты любил, конечно. Я видела это, такое сразу можно увидеть. Но то была влюбленность, не любовь.
А я не умела чувствовать вполовину, не умею и сейчас. Я прикипела к тебе душой, и не отпустила бы ни за что.
Я полюбила по глупости, как и ты.
Весьма некстати. Может, именно по своей слепоте я стала через год твоей женою.
И взяла с тебя клятву, вернее - зарок: никогда ты не покидаешь нашей деревни, и не прельщаешься городом.
Ты должен был всегда жить у природы, что давала мне силы. Всего лишь остаться в деревне - разве я так уж многого просила?..
Но разве ты мог меня слышать?.. Разве хотел меня слушать?.. Я даже не удивилась, когда через год ты объявил, что уезжаешь в Дублин.
И я либо остаюсь здесь - без тебя; либо уезжаю туда, где царствуют серые лица и серые камни...
Я кричала в ночи, словно птица, я молила тебя остаться тут - но ты твердил свое, ты был глух, ты знал, чего хочешь, и не желал меня понять.
Тогда я пришла в ярость - как не пристало это жене графа, рыжей леди МакДуглас! - и ударила тебя по лицу, вложив в удар все свое отчаяние.
Ты отшатнулся от меня, граф Виктор, словно от черта; потом оттолкнул меня, и, не говоря ни слова, ушел.
На следующее утро я узнала, что ты покинул деревню, нарушив свою клятву. Я осталась одна в своем безумии.
И тогда я сказала себе: погоди, Бетти Милл, а вдруг твой граф раскается, и вернется, вернется извиниться перед тобой?
Или будет хоть приезжать к тебе?.. А вдруг он передумает, и приедет сюда, приедет...снова?
И я осталась ждать. Ждать, ждать, ждать...
Но год прошел, а ты так и не явился в деревню. Моя душа рвалась, как предрассветный туман, на тусклые лохмотья. Лишь то, что я совсем не выносила города, мешало мне оставить все и приехать к тебе. Но город убивал меня, и я оставалась тут. Мне нужно было жить, чтобы любить. Я надеялась, я погибала от невыносимой тоски. Я звала тебя в ночи, я просыпалась с твоим именем на губах.
Но все тщетно...
И подумала я: ну что ж, получи, что заслуживаешь, граф Виктор.
...Удивлен же ты был, когда твоя нечестивая женушка появилась в вашем, граф, городском особняке ранним пасмурным утром!..
Ты вскочил в испуге на ноги, увидев меня, окруженную зеленоватым светом моего гнева. Ты закричал не своим голосом, заметив, что я шепчу заклятья.
Ты понял, что это добром не кончится. Бросился на колени, стал умолять о прощении, говорить, что любишь меня - но было поздно.
-И пока еще живет на земле хоть один представитель рода сего, не будет снято проклятие, а жизнь ваша наполнится безумием, от которого нет спасения! - воскликнула я, глядя в твои испуганные глаза.
Я прокляла весь ваш поганый лживый род, всю фамилию МакДуглас - но ах, как забавно то, что я сама была носителем фамилии этой тогда...
Проклятие пало и на меня. И после, вернувшись в деревню, я выла и бесновалась, как зверь, на вершине одного из зеленых холмов, но злые оковы моих же чар невозможно было снять...
Я ушла в горы на несколько дней, и смотрела в горное озеро, и видела там тебя.
Ничего не менялось в твоей жизни, и я думала было, что сила моего заклинания была недостаточной.
Лишь немногим позже я начинала замечать за тобою странные вещи. Ты был раньше, как помню, беспечен и весел, был злой насешник с холодным взглядом, был повеса и враль, и никогда не думал о завтрашнем дне.
Но я видела, как что-то неуловимо и страшно меняется в тебе. То были не муки раскаяния, о нет! Твое лицо помрачнело, в глазах появился странный блеск. Ты не спал ночами, страдая от жестокой бессонницы. Ты мог бесконечно глядеть в окно, когда шел дождь, словно ожидая увидеть в струях воды что-то, что известно только тебе. А однажды, мой граф, ты бросился ранним утром к двери, открыл ее настежь, и крикнул: мол, пусть входит тот, кто все время стучит в мою дверь. Но никого не оказалось на крыльце - ты говорил с пустотой, граф Виктор.
Тогда только я поняла, что безумие уже взяло над тобою верх...
Так длилось три месяца.... А что же случилось потом?
Случайная искра от твоей трубки попала на занавески, когда ты курил, стоя у окна летней ночью. Пожар вспыхнул мгновенно, и скоро все комнаты, кроме самой последней, библиотеки, оказались охвачены пламенем.
Ты никогда не любил огонь, ведь верно, мой Виктор? И огонь тоже не питал к тебе нежных чувств. Ты считал эту стихию враждебной себе, боялся даже костров, и порою презрительно отзывался о цвете моих "горящих" волос.
Страх туманил тебе разум, ты был беспомощен, будто ребенок, перед силой безжалостного алого зверя. Ты забился в угол, дрожа от страха, и молил Господа сохранить тебе жизнь.
Но тот Бог, какому ты молился, жесток: и тело графа Виктора превратилось в золу, как и его дом.
От особняка в Дублине остались руины, от тебя - прах, похороненный под тем самым дубом. Твои жалкие останки я и предала земле.
И всего лишь раз пришла к твоей могиле.
Все в мире видит и знает Мать-Природа, она следит за всем, что творится на земле.
Твоя смерть была известна ей; известно было и то, что я погружусь в зачарованный сон (проклятие на всех по-разному действовало, видать - и со мной оно было еще милосердно, ведь я не потеряла свою молодость и души, и тела - выгляжу, как и десять лет назад), возьму в обе руки по свече, и десять лет буду бродить по земле, пока не проснусь.
Сегодня я проснулась. Сегодня я обрела приют и дом. Сегодня я уже совсем другая Элизабет Милл.
И да начнется моя история.
Ну что ж, Бетти Милл, вот и настал конец твоему пути. Десять лет шла ты, погруженная в сама собою в зачарованный сон, десять лет прорастали в сердце новые слова, десять лет затягивались старые раны.
Пора бы и честь знать, не так ли? Нельзя идти бесконечно. Нельзя.
Я стою около маленькой хижины, по-видимому, заброшенной хозяевами еще очень давно... или нарочно забытой?
Желтая крыша, скрипучая деревянная дверь, огромные окна и груды старых книг повсюду - я захожу в хижинку, и открываю первую попавшуюся из этих книг.
Листаю страницы, пустые страницы, и понимаю, что в книге от времени размылись и стерлись все слова.
Я не могу их прочитать, не различаю букв. И не понимаю языка, на котором они написаны.
Я беру карандаш, одиноко лежащий в углу книжной полки, и пишу свое имя на первой странице.
Минуту раздумываю, потом глубоко вздыхаю, выхожу из домика и ложусь на трову, под высокую раскидистую яблоню.
Моя рука опускается на первую страницу книги, и начинает медленно, слово за словом, рисовать историю моего прошлого...
Может, кто-нибудь когда-нибудь прочтет это, и тогда, сгорая в аду на том свете, я брошу случайный взгляд на землю, и пойму, что жила не зря.
***
Откуда я, кто, и зачем появилась на свет - три вопроса, которые мучают меня всю жизнь.
Хотя, на первый могу ответить довольно точно: моей родиной в течение двадцати лет была зеленая, как изумруд, Ирландия.
Что было дальше - не помню. Кажется, я прошла все Британские Острова - от края до края, от начала и до конца. И потом, должно быть, как-то попала на континент.
Странное место - городок, куда я пришла. Он напоминает мне мою родную деревню, где я росла, жила и умерла. Где начала свою вторую по счету жизнь, и покинула, спящая, свою страну.
И тут я отвечаю на свой второй вопрос: меня зовут Элизабет Милл, я дочь лесника, Готфрида Милла. Отец был славным человеком, большим любителем зеленых лугов, веселых песен и вересковой браги - как, впрочем, большинство коренных ирландцев.
О моей матери не могу сказать решительно ничего - она ушла в мир иной, когда мне не было и месяца. Я не помню ее, но отец рассказывал, что она была рыжей, как огонь, сероглазой, как сталь, и бойкой, как ртуть. Я пошла в нее, видать - да вот только смотрю на жизнь голубыми отцовскими глазами.
И более всего на этом свете мне желанно только одно: единение с природой. Я не верю в того Бога, коему поклоняются многие.
Я верю в то, что богов множество, и стихии тому подтверждение. Горы, леса, реки и вулканы - разве не пример они могущества и силы великих богов Матери-Природы?..
Да только не всегда милостивы эти боги. И потому висит жалким призраком прошлого в воздухе мой последний вопрос...
А все-таки ответ найти можно, Бетти Милл; постараться только. И все указывает на то, что рождена я для больной, ослепшей любви-чертовки; для проклятий, ночного сумрака и такого же черного безумия; для жизни в ладонях природы, для всего, что сделать нельзя, но так безумно хочется...
Или нет?.. Не знаю, да и не надо мне знать. Я уже не та, что раньше. Но я не жалею о перемене, о нет. Никогда. Ни разу.
Вот мое становление. Я изменилась, как угодно жизни. А повинен в этом тот, кто сейчас спит в гробу, похороненный у старого дуба, на окраине кладбища нашей деревни...
Мой гордый граф, прости за то, что так плохо тебя нарисовала. Я не умею рисовать. Я умею лишь говорить, слушать и чувствовать...
Недобрым был тот час, когда ты застал меня, танцующую, глухой ночью в лесу. И дернул же тебя черт выйти ко мне тогда!..
Удивлена я была, как помню. Очень удивлена - как же, неожиданнно было видеть в этаком месте нашего красавчика графа, который, хоть и живет у леса, совсем его не знает!
Ты был не похож на обычных жителей деревни. Ты был бледен, мой Виктор, высок и худ. Твое лицо, с чертами тонкими, как спица, обрамляли черные волны мягких волос. А губы твои изгибались в жестокой усмешке.
Ты весело поглядел на меня, и похвалил мой танец. Но я не верила тебе, о нет. Пока - нет...
Что же случилось потом?.. Все было... обычно до смешного, не так ли?
Участились наши с тобою встречи, и я уже доверяла тебе. Ты, пусть и не приручил меня - кто же приручит дикую лесную кошку? - но очаровал и увлек за собой своими ледяными светлыми глазами...
Я помню, как ты брал меня за руки, смеясь; а я вырывалась, и убегала, и кружилась перед тобою в лунном свете на лесной поляне...
Ведь ты мог, мог оставаться мне другом, мог быть человеком, который нравился мне, и был приятен, но которого я не любила!
Никогда я не прощу тебе, граф Виктор, того поцелуя.
Никогда, покуда жива. А ведьмы долго живут, уж это, ты, верно, знал...
Моя мать была колдуньей, как говорил отец. Но колдуньей доброй, "светлой", как зовет их глупый народ. Я же была такой, истинно ребенок природы.
Была, а теперь - исчезла.
Но ты говорил, что любишь... Говорил, а я начинала верить. И как же зря...
Ты любил, конечно. Я видела это, такое сразу можно увидеть. Но то была влюбленность, не любовь.
А я не умела чувствовать вполовину, не умею и сейчас. Я прикипела к тебе душой, и не отпустила бы ни за что.
Я полюбила по глупости, как и ты.
Весьма некстати. Может, именно по своей слепоте я стала через год твоей женою.
И взяла с тебя клятву, вернее - зарок: никогда ты не покидаешь нашей деревни, и не прельщаешься городом.
Ты должен был всегда жить у природы, что давала мне силы. Всего лишь остаться в деревне - разве я так уж многого просила?..
Но разве ты мог меня слышать?.. Разве хотел меня слушать?.. Я даже не удивилась, когда через год ты объявил, что уезжаешь в Дублин.
И я либо остаюсь здесь - без тебя; либо уезжаю туда, где царствуют серые лица и серые камни...
Я кричала в ночи, словно птица, я молила тебя остаться тут - но ты твердил свое, ты был глух, ты знал, чего хочешь, и не желал меня понять.
Тогда я пришла в ярость - как не пристало это жене графа, рыжей леди МакДуглас! - и ударила тебя по лицу, вложив в удар все свое отчаяние.
Ты отшатнулся от меня, граф Виктор, словно от черта; потом оттолкнул меня, и, не говоря ни слова, ушел.
На следующее утро я узнала, что ты покинул деревню, нарушив свою клятву. Я осталась одна в своем безумии.
И тогда я сказала себе: погоди, Бетти Милл, а вдруг твой граф раскается, и вернется, вернется извиниться перед тобой?
Или будет хоть приезжать к тебе?.. А вдруг он передумает, и приедет сюда, приедет...снова?
И я осталась ждать. Ждать, ждать, ждать...
Но год прошел, а ты так и не явился в деревню. Моя душа рвалась, как предрассветный туман, на тусклые лохмотья. Лишь то, что я совсем не выносила города, мешало мне оставить все и приехать к тебе. Но город убивал меня, и я оставалась тут. Мне нужно было жить, чтобы любить. Я надеялась, я погибала от невыносимой тоски. Я звала тебя в ночи, я просыпалась с твоим именем на губах.
Но все тщетно...
И подумала я: ну что ж, получи, что заслуживаешь, граф Виктор.
...Удивлен же ты был, когда твоя нечестивая женушка появилась в вашем, граф, городском особняке ранним пасмурным утром!..
Ты вскочил в испуге на ноги, увидев меня, окруженную зеленоватым светом моего гнева. Ты закричал не своим голосом, заметив, что я шепчу заклятья.
Ты понял, что это добром не кончится. Бросился на колени, стал умолять о прощении, говорить, что любишь меня - но было поздно.
-И пока еще живет на земле хоть один представитель рода сего, не будет снято проклятие, а жизнь ваша наполнится безумием, от которого нет спасения! - воскликнула я, глядя в твои испуганные глаза.
Я прокляла весь ваш поганый лживый род, всю фамилию МакДуглас - но ах, как забавно то, что я сама была носителем фамилии этой тогда...
Проклятие пало и на меня. И после, вернувшись в деревню, я выла и бесновалась, как зверь, на вершине одного из зеленых холмов, но злые оковы моих же чар невозможно было снять...
Я ушла в горы на несколько дней, и смотрела в горное озеро, и видела там тебя.
Ничего не менялось в твоей жизни, и я думала было, что сила моего заклинания была недостаточной.
Лишь немногим позже я начинала замечать за тобою странные вещи. Ты был раньше, как помню, беспечен и весел, был злой насешник с холодным взглядом, был повеса и враль, и никогда не думал о завтрашнем дне.
Но я видела, как что-то неуловимо и страшно меняется в тебе. То были не муки раскаяния, о нет! Твое лицо помрачнело, в глазах появился странный блеск. Ты не спал ночами, страдая от жестокой бессонницы. Ты мог бесконечно глядеть в окно, когда шел дождь, словно ожидая увидеть в струях воды что-то, что известно только тебе. А однажды, мой граф, ты бросился ранним утром к двери, открыл ее настежь, и крикнул: мол, пусть входит тот, кто все время стучит в мою дверь. Но никого не оказалось на крыльце - ты говорил с пустотой, граф Виктор.
Тогда только я поняла, что безумие уже взяло над тобою верх...
Так длилось три месяца.... А что же случилось потом?
Случайная искра от твоей трубки попала на занавески, когда ты курил, стоя у окна летней ночью. Пожар вспыхнул мгновенно, и скоро все комнаты, кроме самой последней, библиотеки, оказались охвачены пламенем.
Ты никогда не любил огонь, ведь верно, мой Виктор? И огонь тоже не питал к тебе нежных чувств. Ты считал эту стихию враждебной себе, боялся даже костров, и порою презрительно отзывался о цвете моих "горящих" волос.
Страх туманил тебе разум, ты был беспомощен, будто ребенок, перед силой безжалостного алого зверя. Ты забился в угол, дрожа от страха, и молил Господа сохранить тебе жизнь.
Но тот Бог, какому ты молился, жесток: и тело графа Виктора превратилось в золу, как и его дом.
От особняка в Дублине остались руины, от тебя - прах, похороненный под тем самым дубом. Твои жалкие останки я и предала земле.
И всего лишь раз пришла к твоей могиле.
Все в мире видит и знает Мать-Природа, она следит за всем, что творится на земле.
Твоя смерть была известна ей; известно было и то, что я погружусь в зачарованный сон (проклятие на всех по-разному действовало, видать - и со мной оно было еще милосердно, ведь я не потеряла свою молодость и души, и тела - выгляжу, как и десять лет назад), возьму в обе руки по свече, и десять лет буду бродить по земле, пока не проснусь.
Сегодня я проснулась. Сегодня я обрела приют и дом. Сегодня я уже совсем другая Элизабет Милл.
И да начнется моя история.
Черты характера и мечта:
Вкусы:
Покупка участка:
Ограничения:
Челлендж № 2
1-ое поколение - Британка
Город - Сансет Вэлли.
Ограничения:
Матриархат
Семейная черта - безумная
2-ое поколение - skyline_08
Город - Хидден-Спрингс.
Ограничения:
Матриархат
Семейная черта - безумная
Писатель
3-е поколение - Fleurdelys
Город - Старлайт Шорз
Ограничения:
Матриархат
Семейная черта - безумная
Писатель
Одержимость татуировками
4-е поколение - Evr0_Nika
Город - Лунар Лейкс
Ограничения:
Матриархат
Семейная черта - безумная
Писатель
Одержимость татуировками
Ночная жизнь
5-е поколение - СимкаСимка
Город - Барнакл Бэй
Ограничения:
Матриархат
Семейная черта - безумная
Писатель
Одержимость татуировками
Ночная жизнь
Медицина - зло!
1-ое поколение - Британка
Город - Сансет Вэлли.
Ограничения:
Матриархат
Семейная черта - безумная
2-ое поколение - skyline_08
Город - Хидден-Спрингс.
Ограничения:
Матриархат
Семейная черта - безумная
Писатель
3-е поколение - Fleurdelys
Город - Старлайт Шорз
Ограничения:
Матриархат
Семейная черта - безумная
Писатель
Одержимость татуировками
4-е поколение - Evr0_Nika
Город - Лунар Лейкс
Ограничения:
Матриархат
Семейная черта - безумная
Писатель
Одержимость татуировками
Ночная жизнь
5-е поколение - СимкаСимка
Город - Барнакл Бэй
Ограничения:
Матриархат
Семейная черта - безумная
Писатель
Одержимость татуировками
Ночная жизнь
Медицина - зло!
Баллы:
0,5 баллов за основателя.
