Тристан
– Вечереет.
Она вздрогнула при звуке моего голоса и перевела на меня недоуменный взгляд, в котором плескались испуг и смущение, приправленные ставшей уже давно привычной всем нам печалью. Ни слова не вырвалось из ее уст на очередном шумном выдохе, и она опустила вниз покрасневшие глаза.
Снова плакала.
Как же я этого не любил. Я бы хотел, чтобы девушка, которая подарила мне беззаботное детство, более того, убедила в его необходимости, сама не оказывалась ведомой грустью и умела радоваться каждому новому дню, а не тонуть в воспоминаниях болезненного прошлого. Оно порою затягивает вампиров подобно трясине: не убивает само, нет, ни в коем случае, но накрывает с головой своей тяжестью и отрезает доступ к живительным глоткам воздуха. Мы навеки остаемся на одном месте и погибаем, если не позволим вытащить себя из болота. Как ведь глупо получается! Может ли кто-либо представить себе, что откажется от протянутой руки, когда физически находится на грани жизни и смерти? Так почему же никто не хочет принимать помощь в вопросах души и разума?
Фиона была гордой. Не подпускала близко к себе даже меня.
Улыбнулся и, стянув с себя теплую рубашку, помог надеть ее на подрагивающие плечи и подогнуть свисающие ниже ладоней рукава, а после провел по шелковистым волосам, на несколько секунд намеренно запутавшись пальцами в густых косах. Подумала бы головой, прежде чем выходить на улицу в таком легком наряде, но приходится с прискорбием осознавать, что не каждому это дано.
В последние годы климат начал постепенно меняться: если раньше в зимнее время в Лощине было тепло и даже жарко, то теперь посреди февраля вечерами начинало заметно холодать, а ночью вообще не стоило высовывать носа из дома без теплой кофты или пиджака. Немногословный Владислаус однажды обмолвился, что Вьюгоцветы возвращаются.
В те редкие наши перерождения, когда я успевал провести с матерью хотя бы несколько лет, она рассказывала мне, что Кьяра уделила нам особое внимание. Наш магический цветок был рожден раньше остальных, да вот только первая проба обернулась не сокрушительным провалом, а стала совершенным образцом. Однажды я видел вживую настоящий вьюгоцвет: не те цветы, что произрастают на северных пустошах, радуя своим необычным ледяным сиянием и волшебным ароматом свободы, а подлинный, хранящийся в темных подземельях замка повелителя мертвых под хрустальным куполом. От смерти за вероломное проникновение в священные земли и попытку прикоснуться к завораживающему даже меня, скупого на эмоции и впечатления вампира, чуду меня спасла мать. У Кьяры к ней необъяснимая болезненная привязанность, когда вроде и любишь существо, но раз за разом заставляешь его страдать и испытываешь наслаждение от этого зрелища. Из-за моего опрометчивого поступка мать еще крепче связала себя с ней, когда подставила себя под удар и заплатила за меня страшную цену: она уже давно была проклята за досадное недоразумение со смертью одного из жнецов, но после моего необдуманного поступка она вынуждена была вступить в новую игру. Кьяра решила подарить ей любовь. Мне жаль Лавинию. Если бы мог, то все бы исправил ради нее, чтобы она хоть однажды почувствовала себя счастливой.
Не знаю, как относиться к матери. В разные периоды времени она вызывала у меня порою совершенно противоположные чувства и стремления. В самую первую свою жизнь, когда я еще был и телом, и духом ребенком, я обожал ее. В иные моменты она вызывала у меня презрение, когда не могла дать решительный отпор своим обидчикам, главной из которых была и все еще остается Кьяра, а только ныла и страдала. Чаще всего мне было жаль смотреть на это побитое не одной жизнью создание и видеть, как в родных глазах плещется даже не боль или отчаяние, а пустота. Она слабая. Я бы мог ей помочь, если бы она хотела все исправить, если бы она хотя бы доживала до того момента, когда тело позволит мне начать говорить. Она хорошая, просто дура. Когда-нибудь мы это обсудим. Мне иногда начинает казаться, что ей стыдно смотреть мне в глаза, поэтому она сознательно меня избегает и при жизни, и в небытие, в которое мы погружаемся в ожидании следующего перерождения.
Пока важно лишь то, что она мне рассказывала про наш вьюгоцвет. Я сам не раз заставал периоды процветания нашего клана и помню, что всегда в это время в мире царила зима. Неужели ветер снова несет добрые вести с севера, обещая скорое могущество и возрождение? Мне трудно это представить, когда нас, вампиров с душой вьюгоцвета, осталось всего трое молодых особей.
Я уже долго стоял рядом с Фионой, ожидая, что она первой начнет разговор, но она продолжала старательно изучать редкий травяной покров. Усмехнулся. Ожидал невозможного от Фи: в дни грусти и печали ее едва ли можно вывести на содержательную беседу. Легче было заставить летучую мышь стать водоплавающей и проплыть несколько кругов возле того озерца, спрятавшегося за деревьями на границе кладбища.
– Двадцать лет прошло.
– И что? – едва слышно буркнула она себе под нос, но приподняла голову, позволяя вглядеться в ее хищный облик, столь не вяжущийся с трепетной душой и нежным девичьим голосом. Когда кто-то так говорит и ведет себя, ожидаешь увидеть на ее месте белокурого ангела с небесной гладью в глазах, но никак не дикую кошку с цепким взглядом.
– Ты меня не поздравила с днем рождения.
Улыбка впервые за долгое время озарила ее лицо. Я невольно залюбовался. Может быть, она не такая красивая, как Эви, но… сам не знал, что за «но», если быть честным.
– Я бы вернулась вечером. Ты же знаешь. Сперва нужно увековечить мертвых, а потом уже чествовать живых.
– Ты слишком часто о ней думаешь, а между тем знаешь, что рано или поздно она возродится. К чему все эти волнения, присущие смертным? Мы все скоро увидимся вновь, нужно лишь подождать несколько десятилетий или даже столетий. Вокруг нее не крутится земной шар. Мысли о ней не должны отбирать у тебя жизнь.
– Шар, может, и нет, но я – да.
Глупость, как по мне, но всякий имеет право жить собственными заблуждениями. Однажды я вытащу Фиону из них.
Сегодня у меня иные цели. Мне нужно будет всего лишь вдребезги разбить ее уютный дождливый внутренний мирок, чтобы впоследствии долго и упорно собирать его по частям, потому что одна она не справится. Я верю в силу ее духа, но она слабая девушка, нуждающаяся в надежном плече рядом.
Фиона не хотела и не могла доверять никому, кроме Лавинии, а сейчас еще неосознанно тянулась ко мне, хоть и боялась перейти грань, после которой уже ничего не будет прежним. Останавливал ее по большей части неудачный опыт прошлого. Знаю только, что долгое время она была зависима от Кракена, а тот так больно ударил по ней, что до сих пор аукается, но подробности узнать мне было не у кого. Удивлен, как такая добрая и отзывчивая девушка могла связаться с предателем и подлецом, спутавшимся с повелителем мертвым и возжелавшим уничтожить души и вольные стихии – крайности, которые мешали тому миру поглотить живых. Жалею, что не встретил Фи еще много жизней назад, ведь тогда бы мы оба могли избежать стольких ошибок и сложностей. Даже меня отчасти сдерживал тот факт, что она меня растила после последней смерти матери, что уж говорить о бедной девушке, заключившей себя в плен общественных формальностей и норм.
Вдруг она заговорила сама, и мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы расслышать тихие слова сквозь пронзительные завывания ветра меж пустынных могильных плит.
– Мама и девчата должны вернуться из Сан Мишуно ближе к полуночи. Конференция завершилась еще вчера вечером, но они решили остаться на день и погулять. Ты не поверишь, соскучилась за пару дней по их несмолкаемому гулу.
Фи продолжала улыбаться, глядя на меня, и я был рад, что она ожила хотя бы на несколько минут и перестала сидеть у надгробия моей матери каменным изваянием. Сил нет смотреть на нее, такую одинокую и всеми покинутую, в долгие часы ее грусти. Все к этому привыкли: и ее покойная мать в нынешнем перерождении, как никто другой знавшая ее ранимую натуру, и совсем еще молодая сестра, которую больше интересуют ее проказы и похождения, чем чужие проблемы, и даже Амира с Эшей. Я один не могу свыкнуться с мыслью, что Фионе необходимо периодически впадать в уныние. Я тоже люблю проводить время в одиночестве и погружаться в себя, но не до такой же степени.
Я вздрогнул, и улыбка медленно сползла с моего лица. Все внутри похолодело при мысли, что мне придется сообщить неутешительную весть этому нежному и трепетному созданию, смотрящему на меня со всем накопленным в прохладе и отрешенности ее души теплом, а потом наблюдать, как жизнь снова уходит из нее, унося в тягостные думы. Не хочу этого делать, но мы не сможем долго держать ее в неведении. В конце концов, будет лучше, если ей это сообщит кто-то из нас, чем она сама прочтет в новостях, вернувшись домой и взявшись за забытый на кровати телефон.
– Уже начинаю жалеть, что не поехала с ними. Ты был прав, когда говорил, что мне стоит больше думать о происходящем вокруг, а не внутри меня. Да и с мамой нужно наладить отношения, а то живем под одной крышей, но будто чужие. Несмотря на то, что у нее есть Эви, она обижается. Вот вернется…
– Она не вернется, Фи, – перебил ее. Возможно, это было слишком грубо, но я не тот вампир, который стал бы церемониться и искать витиеватые формулировки, когда можно сказать все прямо и просто. – Взорвали здание отеля, в котором они остановились. По предварительным данным не выжил никто, тело Лилит уже нашли и опознали. Девочки в это время были в городе и не пострадали, Калеб уже привез их обратно и оставил у Владислауса.
Эвиса, как яркая огненная натура, билась в истерике, не помогали даже лекарственные препараты и влияние вампирской магии. Амира была в глубоком шоке и не могла поверить в происходящее, ее напоили тонной успокаивающих и кое-как уложили спать. Эша крутилась возле отца и льнула к нему, прося любви и ласки, и он, к моему великому удивлению, обнял дочь и погладил ту по волосам. Я редко видел, чтобы он демонстрировал подобные нежности в обществе посторонних. Девочки не привыкли терять близких: когда погибла Лавиния, близнецы были слишком маленькими. Они, наверное, уже смутно ее помнят. Эвисе так вообще приходится особенно тяжело, она была очень привязана к Лилит.
Вот только волновала меня в первую очередь реакция тихой несчастной Фионы. Я не мог предсказать, как она себя поведет.
Она обратила свой взор вдаль, глядя куда-то поверх меня. Я терпеливо стоял рядом, надеясь, что она попросит меня остаться и посидеть с ней: я отчаянно этого жаждал, подобно лишенному семейного очага путнику, вдруг увидевшему далеко вдали очертания своего дома, но сомневающегося в его реальности, хотя осознавал, что впереди меня ждет непростая ночь, когда Владислаус снова поручит разбираться с документацией клана. Наконец, она обратилась ко мне:
– Уйди, пожалуйста.
Не то, чего я ожидал, но, может, так будет лучше. Я никогда не умел утешать.
Разворачиваюсь, чтобы выполнить просьбу и оставить ее наедине с собственными мыслями, но вдруг вижу, как она дернулась и потянулась ко мне. Взгляд ее желтоватых глаз испуганно замер на мне и молил не слушать глупые сорвавшиеся с губ слова своей хозяйки. Фиона молила, чтобы я присел рядом, опершись о надгробие и смяв траву под собой, чтобы заключил в теплые объятия и закрыл собой от целого мира. Последнее я, скорее всего, додумал в мечтах, но ей определенно было необходимо мое общество.
Однако вместо столь желанных мною слов она произнесла одно совершенно нелепое:
– Рубашка.
Она попыталась сдернуть ее с плеч и протянуть мне, но я покачал головой.
– Оставь. Замерзнешь.
И ушел.
За несколько часов до этого…