TS3 Лиза и Змей

[Селеста]

Автор - Селеста
Жанр - историческая драма
Возрастные ограничения - 14+

Семья без надежды на счастье.
Чувство без права на жизнь...
На фоне исторических событий начала XX века в сериале повествуется о судьбе семейства уральских золотопромышленников Гордеевых. Произошедший внутри него раскол на две враждующие ветви приводит к немыслимым последствиям - отныне кровные узы не значат ничего, рассыпаясь в прах под натиском алчности, зависти и прочих пороков.
После долгой разлуки отпрыски двух этих ветвей Лиза и Влад снова рядом, родные и в то же время такие чужие друг для друга… Захотят ли, смогут ли они преодолеть пропасть между ними? Почему их мать, послушницу Ново-Тихвинской обители, так пугает их сближение? И как связана с этой семьёй таинственная Роза ветров?

Часть 1. Роза ветров.

Глава 1. Немного о приметах под глоток шоколадного кофе.
Глава 2. Фотографии, на которых его нет.
Глава 3. По ту сторону занавески.
Глава 4. Утро закономерных случайностей.
Глава 5. Привет от Змея.
Глава 6. Persona non grata.
Глава 7. Тайна розы с одними шипами.

Часть 2. Кровные узы.

Глава 1. Предыстория.
Глава 2. Начать с нуля.
Глава 3. Пенка и шоколад.
Глава 4. Кирилловка, часть 1.
Глава 5. Кирилловка, часть 2.
Глава 6. Не один.
Глава 7. Тревожный июль.
Глава 8. Сердцебиение.
Глава 9. О Птахе, Змее и горьком кофе.
Глава 10, в которой вопросы остаются без ответа.
Глава 11. Кровные узы.
Глава 12. Ветер перемен.

Часть 3. Время несбывшихся надежд.

Глава 1. Дымный рассвет.
Глава 2. На разных берегах.

*увеличение по клику*

Поделиться впечатлениями о прочитанном, а также узнать новости со съёмок, посмотреть на арты и рисунки с героями сериала и прочие всякие разные закадровости вы можете в моём режиссёрском дневнике "Сквозь временные грани"

Низкий поклон всем креаторам, чей труд использован при съёмках!

Примечание: хоть автор и старается писать приближенно к действительности, данное произведение, конечно же, не претендует на 100%-ую историческую достоверность.​

 

[Селеста]

Часть I. Роза ветров.

​

Пермская губерния, уездный город Екатеринбург
Ново-Тихвинский женский монастырь
Май 1914 г.


- Кто-нибудь видел сестру Таисию?
Сестра Мария вопрошающе обвела взглядом мастерскую иконописного послушания, но монахини, все до единой облачённые в строгие черные одеяния, лишь молча покачали головами в ответ. Светлоликие иконы, над которыми они любовно трудились уже в течение многих недель, ослепительно золотились в косых солнечных лучах.

Поправив апостольник, Мария призадумалась. На прошлой неделе Таисия вскользь упомянула, что у неё никак не получается прописывать руки святых и складки их одеяний, и сегодня Мария собиралась показать ей пару приёмов, однако той почему-то не было на месте, её мольберт был пуст. В душе девушки зародилась тревога, и, покинув мастерскую, она отправилась на поиски сестры.
Тёплое майское утро развеяло над Монастырской рощей лёгкую, блаженную дрёму. Стройные, молодые сосны доверчиво тянули к небесам свои душистые, мохнатые ветви, меж которых тут и там поблёскивали тончайшие нити паутины. Мария улыбнулась: обилие пауков и паутины весной считалось хорошей приметой; она означала, что грядущее лето обещало порадовать уральцев тёплой, солнечной погодой. Она шла по ухоженным садам, где сизокрылые голуби поспешно склёвывали с тротуаров брошенные им монахинями сухари из ржаного хлеба, мимо величественных, утопающих в зелени храмов и приветливо кивала головой встречным прохожим. Прислушиваясь к раздающемуся из главного собора пению и с наслаждением втягивая аромат, доносящийся из просфорной, девушка с удовлетворением думала, что нет на земле места прекраснее и благочестивее, чем Ново-Тихвинская обитель. Нигде более так не ощущалось ею торжество и единство исполненных любовью к Богу душ.

​

- Сестра Таисия! – окликнула Мария, когда наконец заметила её недалеко от скита. Она сидела за одним из садовых деревянных столиков в тени невысокой, белоствольной берёзы и, кажется, что-то читала.

​

Погружённая в своё занятие, монахиня никак не отреагировала на обращённый к ней зов. К слову сказать, Марию это нисколько не удивило; она давно заметила, что в монастыре не было сестры более странной, чем Таисия, в миру Гордеева Татьяна Леонидовна. Будучи столь же добродетельной и милосердной, как и другие монахини, она всё же выделялась среди них, как ласточка выделялась бы в стае синиц. Возраст её был близок к сорока годам. Вдова золотопромышленника, она была богата и в своё время жертвовала обители немалые суммы денег. Но где-то полтора года назад она вдруг изъявила желание сама стать инокиней, чем вызвала удивление всех тех, кто был хоть немного с ней знаком, ибо сложно было представить эту яркую, властную, привыкшую к роскошной жизни женщину в роли послушницы. Мария и Татьяна пришли сюда почти одновременно, поэтому сдружились, несмотря на разницу в возрасте. Но если Мария чуть ли не с младенчества знала о том, что хочет посвятить свою жизнь служению Господу, то как такое желание возникло у Татьяны, оставалось для неё непонятным. Она пыталась говорить с ней на эту тему, но та каждый раз уходила от ответа.

Подойдя ближе, Мария заметила, что сестра читала письмо. Она придерживала его пальцами левой руки, правую же ладонь в панике прижимала ко рту – о чём бы ни говорилось в этом послании, оно встревожило её не на шутку.

Наконец женщина заметила появление сестры и повернула к ней своё красивое, но в эту минуту белое как мел лицо. Её большие карие глаза с угольно-чёрными зрачками были широко распахнуты от волнения, а взгляд их из-под тонких, резко очерченных бровей был таким пронизывающим, что девушке стало не по себе.
- Что-то случилось?
- Случилось, - хрипло выдохнула та в ответ, отняв ладонь от лица. Стало заметно, как дрожат её губы и подбородок.
- Плохие новости?
- Да.
Покусывая губу, она тяжело вздохнула, а потом вдруг с яростью, неподобающей монахине, смяла письмо.
- Так вы не придёте в мастерскую? Я хотела помочь вам с вашей иконой…
- Не сейчас, - покачала головой монахиня. – Мне нужно идти. Нужно позвонить моей дочери.
С этими словами она резко поднялась со скамьи, но не сделала и пары шагов, как покачнулась и чуть было не осела на землю. Мария поспешила к ней на помощь.
- Я надеялась, что он больше не вернётся в нашу жизнь! – неожиданно воскликнула Таисия, голос её был полон отчаяния. - Неужели я так многого хочу, сестра?..
- О ком вы?
- Нет, он не оставит нас в покое, пока окончательно не сведёт с ума… Мне нужно позвонить моей дочери, – вновь повторила она, словно не слыша её вопроса. Придерживаясь за край стола, чтобы снова не потерять равновесие, Таисия прикоснулась рукой к голове, словно та раскалывалась на части. – Боже, бедная моя девочка!..

 

[Селеста]

***​

Три ложки какао, ложка свежемолотой арабики и немного сахара… Лиза называла этот напиток шоколадным кофе, находя особую прелесть в том, как какао делало слегка чопорный вкус обычного кофе ярче и многограннее.
Сделав пару глотков, она прижала ладони к горячим стенкам своей любимой фарфоровой кружки.

С тех пор, как её мать неожиданно постриглась в монахини, в большом особняке Гордеевых стало как-то холодно, тоскливо и неуютно. Жизнь здесь словно замерла, а весёлые завтраки с обсуждением вчерашних новостей и грандиозных планов на предстоящий день превратились в такой вот скучный приём утреннего кофе в тишине и полном одиночестве.
Заправив упавшую на лицо прядь за ухо, девушка глянула на своё отражение в тёмной глади напитка. Присмотримся к ней и мы. Пожалуй, из-за маленького, востроносого личика ей подошло бы прозвище Мышка; за крупноватые, торчащие уши, доставшиеся ей в наследство от деда и прадеда, её можно было бы прозвать Слонёнком, а за тонкую, длинную шею – Утёнком… но, слава богу, ни одно из этих прозвищ к ней не пристало. Её зовут Гордеева Елизавета Андреевна, для вас просто Лиза, и, как вы уже, наверное, поняли, история эта главным образом о ней.

***​

Чета Бламбергов переехала в Екатеринбург пять месяцев назад, в канун Нового года.

Знакомство со столицей Урала принесло им немало приятных открытий. Город золота и драгоценных камней, город заводчиков, владельцев копей и рудников, золотопромышленников и инженеров, Екатеринбург производил впечатление места, где жизнь всегда бьёт ключом.
Первое, что попалось им на глаза ещё на вокзале – витрины магазинов со всевозможными изделиями из камней: малахитовыми шкатулками, пресс-папье, мраморными вазами, брелоками, кольцами, булавками, серьгами и многим другим. Впрочем, и на улице подобным товаром торговали очень активно – всех приезжих тут же окружали мужчины, женщины и дети, предлагая купить всё то же самое с рук и по более низкой цене. И даже в гостиничный номер, который сняли супруги, первым делом заявились именно торговцы каменными поделками. Ну как тут удержаться? И Павел не удержался, в первый же день приобретя себе перстень с аметистом, а жене – пару изящных серёг с бирюзой. Такими приятными мелочами они отметили свой переезд.

Павел Бламберг был немцем по происхождению. Родившись во Франкфурте-на-Майне, в двадцать три года он переехал в Россию и через год получил российское подданство. На границу Европы и Азии его занесло по долгу службы: он должен был приступить к топографическим исследованиям Урала и Сибири. Его жена Фима, урождённая петербурженка, занималась пошивом одежды. Поначалу Бламберги снимали жильё в «Номерах Вундера», что напротив театра, но потом подыскали подходящий для аренды домик, довольно далеко от центра, зато с отдельным входом и возможностью отдать часть комнат под мастерскую Фимы.
К обустройству нового жилища Фима отнеслась очень тщательно: над входной дверью повесила подкову, по углам развесила пучки зверобоя, а под порог спрятала нож - по древним русским приметам, всё это должно было оградить их дом от нечистых сил и лихих людей и принести удачу.

И пока что всё шло гладко. Павел занимался составлением карт, из-за чего ему частенько приходилось уезжать в долгосрочные и не очень командировки, а его жена открыла швейную мастерскую, с удовольствием берясь даже за самые мелкие заказы, но в глубине души мечтая о каком-нибудь чуде, которое поможет её ателье из маленького и скромного поскорее превратиться в крупное и известное. И, кажется, в один прекрасный день её мечта начала сбываться - совершенно случайно она познакомилась с Гордеевой Елизаветой.
- Ты только представь, - делилась она своей радостью с мужем, - эта девушка чертовски богата! Кажется, она владеет золотыми приисками и чем-то там ещё... Могла бы умчаться в Париж и заказать себе свадебный наряд у тамошних модельеров, но хочет сделать это у меня!
- Тебе действительно повезло, - согласился с ней Павел, не отрываясь от своей любимой научной газеты.

- Всё-таки все богачи не лишены причуд, не находишь?
- Возможно. Не берусь судить обо всех состоятельных людях – для этого надо как минимум иметь с ними знакомство.
- Если это платье будет иметь успех, то заказы на меня так и посыплются!
- Так и будет, дорогая.
Фима то и дело поглядывала на часы:
- Она придёт с минуты на минуту. Сегодня мы должны окончательно определиться с тканями и снять мерки.
- Всё будет хорошо, дорогая, - машинально пробормотал Павел, заметив, как нервничает его молодая жена.
Когда наконец раздался дверной звонок, он молча удалился на второй этаж.

- Какой прохладный день, - поразилась Фима, впуская в дом Елизавету. – А ведь вчера было так тепло!
- Ничего удивительного, - махнула рукой та, снимая шляпу и перчатки. – Вам стоит привыкнуть к столь частой и неожиданной смене погоды, ведь здесь это в порядке вещей.
Она мило, но как-то робко улыбнулась и добавила:
- Это ещё ничего, я вот помню, как однажды в июне пошёл снег, так что уже ничему не удивляюсь.

Напоив посетительницу горячим чаем с мёдом, Фима разложила перед ней ткани, которые на днях доставили из Петербурга. Это был восхитительный белоснежный шёлк и невесомые, полупрозрачные кружева, мерцающие так волшебно, словно их посыпали некой звёздной пылью. Они любовались ими почти целый час, параллельно продумывая модель платья.
- Из этого шёлка получатся чудесные розы! – восторженно говорила портниха. – Они будут как настоящие, только лучше, потому что никогда не завянут. Я сошью их много-много, мы усыплем ими подол, откуда они поднимутся к зоне декольте. Корсет украсим нитями жемчуга, а спинку сделаем полностью кружевную, представьте, какая будет красота!
Девушка уже видела своё будущее творение в мельчайших подробностях, и оно представлялось ей настолько прекрасным, что ей не терпелось взяться за работу. Но её клиентка вдруг помрачнела и твёрдо возразила:
- Нет, не будет красоты.
- Почему же?
- Спина у платья должна быть закрыта до самой шеи.
- Но в кружевах вам будет не так жарко, ведь, если я не ошибаюсь, венчание будет в августе.
Лиза со вздохом покачала головой. Помолчав какое-то время, она вдруг прошла за ширму.
- Сейчас поймёте.
Раздеваться было нелегко, но она знала, что рано или поздно сделать это придётся, иначе Фима не сможет точно измерить её фигуру. Сняв жакет, она повернулась к швее спиной. От увиденного у той непроизвольно вырвался изумлённый возглас:
- Ой… что это?

​

- Надеюсь, теперь у вас не возникнет сомнений в необходимости закрытой спины? – вместо ответа поинтересовалась барышня.
- Но…
Фима не верила своим глазам. Такая изящная спина с идеальной осанкой и чуть выпирающими лопатками, такая белая, покрытая едва заметными золотистыми волосками кожа и вдруг… Одно с другим вязалось с трудом, но любые вопросы сейчас были бы неуместны.
- Да, конечно. Я сделаю, как вы скажете, Елизавета Андреевна, - согласилась она растерянно.
- Вот и славно, - Лиза вымученно улыбнулась. Самое неприятное было позади. - Раз уж я раздета, снимем мерки?

 

[Селеста]

​

Металлические прутья граблей уныло скребли сырую землю. Иногда они натыкались на мелкие камни, отчего по округе разносился неприятный скрежет, иногда застревали в корнях деревьев. Здесь, в самой густой части Монастырской рощи остатки прошлогодних листьев всё ещё покрывали землю, и сегодня Татьяне предстояло собрать их в большие пакеты и отнести на мусорку.

​

Монахиня остановилась перевести дух. Прислонила грабли к дереву, поморщившись, оглядела свои руки: когда-то кожа на них была гладкая и нежная, но от постоянной работы в обители она стала грубой и шершавой, а на внутренней стороне ладони к старым шрамам, полученным ещё в молодости, добавились мелкие мозоли.

- Мама?
Татьяна обернулась. Придерживая свою шляпку, её дочь приближалась к ней, ступая по только что подметённой тропинке.
- Лизонька, ты пришла.
- Конечно, пришла, - девушка крепко обняла мать и поцеловала её в щёку. – Даже если бы ты и не позвонила, я всё равно навестила бы тебя сегодня, я очень по тебе соскучилась.

​

Тут взгляд её упал на грабли и аккуратные кучки собранных листьев.
- Тебе приходится выполнять такую тяжёлую работу? – сочувственно заметила она.
- Приходится, но труд доставляет мне великую радость, - стараясь говорить убедительно, улыбнулась Татьяна.
- Если ты так мечтала взять в руки грабли, то не стоило ради этого уходить в монастырь, подобной работы у нас и дома предостаточно, - насупилась Лиза.
- Прошу тебя, не начинай.
- Но, мама, ты, кажется, похудела ещё больше, да и выглядишь неважно… ты, случайно, не больна?
- Приболела немного, да ты не обращай на это внимания. Главное, что ты у меня здорова и хорошеешь день ото дня. - Татьяна заботливо поправила воротник её жакета, не переставая любоваться своей совсем уже взрослой дочерью.- Послушай, дорогая, не волнуйся за меня. Возможно, уход в монастырь – это самое правильное решение, которое я принимала в жизни.
Сколько раз за последнее время Лиза слышала эту фразу! Словно заученный стих, она вновь и вновь звучала из уст её матери, и глупо было надеяться с её стороны сегодня услышать что-то новое.
- И вспомни о своём обещании, - мягко продолжала монахиня, – ты ведь дала слово, что больше не будешь поднимать эту тему.
Сжав губы, Лиза присела на стоящую рядом скамью. Её мать, которая всегда была одной из самых красивых женщин в городе, которая всегда так любила походы в театр, танцевальные вечера, весёлые катания на санях зимой и шумные пикники летом, которая не вспоминала о молитвах до тех пор, пока не грянет гром, теперь стояла перед ней в этом тоскливом месте, одетая в это скучное, словно постная еда, чёрное убранство и утверждала, что всё это нормально, что так и должно быть.
- Как скажешь, - ответила девушка, чувствуя, что всё равно никогда не сможет этого понять и принять.

Татьяна облегчённо вздохнула и села рядом с дочерью. Она прекрасно понимала, что эта щекотливая для неё тема всплывёт ещё не раз, но, по крайней мере, на сегодня она была закрыта. Пора было рассказать Лизе о том письме, что получила она на днях, но женщина не знала с чего начать. Поэтому сперва заговорила на отвлечённую тему, поинтересовавшись у девушки, как идут приготовления к свадьбе. Лиза рассказала ей о том, какие развлечения она придумала для гостей (цыганский ансамбль, фанты, лотерея, фейерверки – и это ещё далеко не всё), какие блюда она планирует подавать на стол, как сегодня она ездила в швейную мастерскую выбирать ткани на платье и что эти ткани оказались настолько красивыми, что от них невозможно было отвести глаз. Монахиня почувствовала, как больно защемило у неё в груди: ей бы так хотелось быть рядом с нею и помогать ей в дни этой прекрасной предсвадебной суеты, но так получилось, что она не могла этого сделать, не имела право. Разлука с дочерью, укоризненный, полный непонимания взгляд её тёмно-карих глаз при встрече - вот она расплата за ошибки её молодости. Но теперь уже поздно было что-либо менять, оставалось лишь радоваться тому, что у Лизы в жизни всё будет совсем иначе.

Наконец, собравшись с духом, Татьяна произнесла:
- Ты знаешь, Лиза… Влад возвращается в Екатеринбург.
- Кто? – переспросила девушка.
- Влад, - повторила та, заметив, как напряглась при этом её дочь.
Казалось, Лиза даже не сразу поняла о ком речь. Они с матерью уже очень, очень давно старались не вспоминать о нём. После того, как это имя последний раз звучало в доме Гордеевых, два долгих года она лечилась от заикания. Сколько же лет прошло с тех пор? Чувствуя, как от всколыхнувшихся воспоминаний начинает кружиться голова, девушка не смогла дать себе чёткий ответ на этот вопрос. Знала только одно – слишком много, чтобы вот так сразу воскресить в памяти его образ, и слишком мало, чтобы полностью оправиться от произошедшего тогда.
- Как ты узнала?
- Он написал мне.
- Зачем? Чего он хочет?

Татьяна не отвечала, выжидая когда две монахини, идущие в этот момент по тропинке, пройдут мимо. В повисшей тишине слышны были только их тихие голоса да хруст, с которым женщина нервно заламывала свои тонкие пальцы.
- Он хочет свою долю, - наконец произнесла она, когда сёстры отошли на достаточное расстояние.
- Долю?..
- Да, ту часть имущества, что принадлежит ему.
- И после того, что он сделал, он способен вот так заявиться… как ни в чём не бывало? – Лиза была настолько ошеломлена, что ей трудно было подобрать слова.
- Как видишь, способен. Или ты забыла, какой он? Его цинизма хватит на десятерых. И я, к сожалению, ничего не смогу поделать. После улаживания некоторых формальностей он волен будет распоряжаться своим имуществом, как ему вздумается.
- Но ты обещала, что он не вернётся…
- Это он так сказал, а я имела глупость принять его слова за чистую монету. Будем надеяться, что он не задержится здесь надолго.
- Но почему именно сейчас? Почему не раньше, ведь он уже несколько лет назад мог вступить в права наследства?
- Не знаю. Кто разберёт, что творится в его голове и чем он руководствуется в своих поступках? Боже, сколько горя, стыда, позора мы натерпелись из-за него, неужели ему этого мало?! – в чрезвычайном волнении воскликнула монахиня. Руки её дрожали, спина ссутулилась - бремя прошлого снова навалилось на её плечи тяжким грузом.

​

- Он придёт ко мне? – тихо спросила Лиза спустя пару минут. С каждой секундой её всё больше охватывал панический страх.
- Вряд ли, в ответном письме я запретила ему к тебе приближаться.
- Значит, придёт… Хочешь добиться чего-либо от моего брата – запрети ему это, вы же сами всегда так говорили.

В лице её не осталось ни кровинки. Татьяна попыталась обнять дочь, но та отстранилась.

- Что ж, это отличная новость накануне свадьбы, – холодно произнесла девушка, вставая. - Ты хоть понимаешь, мама, что не только променяла меня на вот это вот, - снова глянув на грабли, она презрительно сощурила глаза, - но и тем самым оставила меня с этим человеком один на один?

 

[Селеста]

***​

Возвращаться домой не хотелось, точнее, было страшно – вдруг он уже поджидает её там. Но и желания идти куда-либо также не возникало. Лиза предпочла побыть в одиночестве, наедине со своими мыслями, которые после разговора с матерью просто необходимо было хоть немного привести в порядок. Она специально не стала брать извозчика, а пошла домой пешком по полной прохожих набережной, то и дело останавливаясь, чтобы унять своё излишне скорое сердцебиение и заодно полюбоваться неожиданно чудесным пейзажем.
Обычно река Исеть представляла собой невыразительное зрелище, отталкивающее холодной серостью своих суетливых вод. Но местные жители знали, когда лучше всего гулять по набережной – именно безоблачными вечерами, такими, как сегодня, она раскрывала наблюдателю свою истинную красу. Это было время, когда Исеть напоминала молодую девицу, из безликой серой мышки обернувшуюся вдруг писаной красавицей. Под расцветающим пышными лепестками заката небом она игриво поблёскивала в багровых лучах заходящего солнца и была на редкость очаровательна.

Домой Лиза вернулась, когда уже совсем стемнело, голодная и насквозь продрогшая. В свете изящных электрических фонарей особняк Гордеевых выглядел вполне уютным семейным гнёздышком, но девушка не торопилась оказаться за его порогом. Ничего более не манило её домой, ничего не ждало её за этими стенами, кроме одиночества и пустых мечтаний о воссоединении их безвозвратно развалившейся семьи.

- Кто-нибудь приходил? – спросила она у горничной, когда та вышла ей навстречу.
- Да, барышня, - кивнула в ответ Ульяна.
- И кто же? – её сердце так и замерло.
- Нестор Иванович.
- Ах, ясно – снова он со своими скучными разговорами о финансах. Больше никого?
- Никого, барышня.
Лиза облегчённо выдохнула.
- Будете ужинать?
- Да, за весь день не съела и кусочка.
- Через десять минут всё будет готово.
- Спасибо, Ульян, и… пожалуйста, проверь, чтобы все двери были хорошо заперты.
Ульяна обладала тем качеством, которое Гордеевы особенно ценили в прислуге, - она не задавала лишних вопросов. Снова кивнув головой, она безмолвно отправилась выполнять поручение своей госпожи.

Поднявшись на второй этаж, Елизавета небрежно бросила шляпу на диван и без сил опустилась на стульчик возле рояля. Какое-то время она сидела не шевелясь, прислушиваясь к собственному дыханию и мерному тиканью настенных часов, а затем машинально откинула крышку и провела пальцами по молчаливым молочно-белым клавишам. Внезапно ей вспомнилось, как Влад когда-то утверждал, что рояль - это на самом деле такой заколдованный монстр, а все его восемьдесят пять клавиш – это ничто иное как длинный ряд его зубов. Однажды, говорил он, этот монстр распахнёт свою пасть и поглотит всю Лизу целиком, недаром ведь у него такое большое брюхо. Почему-то он очень любил пугать свою маленькую сестрёнку подобными выдумками. А та верила, и боялась, и, наверное, поэтому так и не научилась играть на нём так хорошо, как могла бы. Желание сесть за рояль возникало у Лизы крайне редко, в основном же несчастный инструмент служил подставкой под вазы с цветами и фоторамки.
Ах, этот выдумщик Влад, что за несносный мальчишка!.. И всё же сколько лет они не виделись? Десять, неужели так много? Десять лет, девять из которых Лиза даже не знала, где он, что с ним, жив ли он, в конце концов! Всё это время она избегала мыслей о нём, как люди прячутся от болезненных воспоминаний, но это давалось ей с трудом. Ведь даже фотографии, на которых его не было, напоминали ей о нём. Такие, как, например, эта.

На старом фото в золочёной рамке были запечатлены она с отцом на прииске. Помнится, изначально предполагалось сфотографировать золотопромышленника с обоими детьми, для этого брата с сестрой даже нарядили в одинаковые матроски с бантами, но, кажется, они даже не успели отъехать от дома, как Влад с отцом поругались. Снова. В десятый раз за неделю, в сотый раз за месяц.

Поехали в очень напряжённой обстановке. Лиза так и видела, как под щеками отца шевелились желваки, но Влад и не думал униматься. Ближе к окраине города он снова что-то ляпнул и тут же получил затрещину. Тогда он повторил это ещё раз, уже назло, и отец высадил его из коляски, несмотря на то, что дом остался далеко позади.
Или вот это, более раннее фото, висящее на стене - пикник семьи Гордеевых на Каменных палатках. Огромные, залитые солнцем гранитные валуны, большая, клетчатая скатерть на земле и расписной самовар на подносе с баранками... Татьяна Леонидовна с маленькой дочерью на руках позирует невидимому фотографу, Андрей Гордеевич в сторонке пьёт чай.

Влада снова нет. Сколько Лиза себя помнила, её брат всегда оставался в стороне от любых семейных мероприятий. Вечно за что-то наказанный, он как будто специально усугублял ситуацию, всё время проявляя лишь самые неприглядные черты своего характера. Постоянная ругань, непонятное отчуждение брата от семьи… почему всё было так, а не иначе? Намеренно или нет, но мать с отцом всегда давали понять, что были бы рады, если бы Лиза была единственным ребёнком, и под их влиянием ей тоже казалось, что так действительно было бы лучше. А после ужасной смерти отца в этом уже не осталось сомнений.

Из столовой донеслось позвякивание посуды – Ульяна уже накрывала на стол. В животе заурчало в ответ, но прежде чем спускаться к ужину, Лиза решила зайти в комнату её матери, где, как она помнила, в одном из шкафов хранился старый фотоальбом. «Вот бы найти хотя бы одну его фотографию», - подумала девушка. Казалось, стоило вглядеться в его лицо, и ответы на многие вопросы всплывут сами собой.
В комнате Татьяны было темно, но она не стала включать электричество – ей вполне хватило яркого света уличных фонарей, тонкой полоской пробивавшегося сквозь занавешенные шторы.

Дорогая мебель, красочные картины, светильники из хрусталя – всё это когда-то дышало жизнью, наполняя комнату уютом и благолепием, теперь же дремало в забытьи под безжизненными складками белых покрывал. Осторожно, словно не желая нарушать этот тревожный сон, Лиза подошла к высокому шкафу и, приподняв ткань, выдвинула его нижний ящик. Первым, что попалось ей на глаза, был мамин гребень для волос. Вынув заколку из причёски, она неспешно провела им пару раз по своим волосам. Вздохнула, тихонько всхлипнула… и вдруг нахмурилась: она точно знала, что вещи её матери всегда были сложены аккуратно, но сейчас они почему-то лежали в хаотичном беспорядке. Внезапно ей почудилось, что в комнате она была не одна; в тот же момент её нос вдруг уловил странный запах, неожиданный для этой комнаты. Это не было затхлостью, скорее запах немытого тела… откуда он мог здесь взяться? Онемев от страха, Елизавета медленно огляделась вокруг.

Тут девушку прошиб холодный пот – показалось ей или нет, но простыня, укрывавшая высокий напольный торшер, вдруг слегка колыхнулась.
- Мамочка… - беззвучно прошептала она одними губами.
Простыня шевельнулась снова, и Лиза почувствовала, как в животе всё неприятно сжалось в комок. В следующий миг из её груди вырвался истошный вопль.

 

[Селеста]

«…Здесь тебе никто не рад.
Я же выполнила своё обещание, взамен ты должен был оставить нас в покое!
Ты, конечно, получишь свои деньги. Но не ты ли когда-то отрекался от них? Или это было так, для красного словца?
Только, умоляю, не вмешивай во всё это Лизу. Даже не думай приближаться к ней, слышишь? Клянусь, ты пожалеешь, если снова заставишь её страдать. Не смей больше тревожить её ни словом, ни взглядом, ни даже мыслью своей…»

​

Трепетный танец струйки сигаретного дыма был прерван очередным порывом северного ветра. Пустая пачка из-под сигарет, купленная сегодня утром на последние деньги, яростно полетела в урну. Стряхнув пепел, Владислав Гордеев злобно сплюнул на землю. Этим прохладным майским вечером даже кожаная куртка не спасала от холода, а от строчек из письма матери, что всё время стояли у него перед глазами, становилось ещё более мерзко. Нет, он не надеялся на тёплый приём. Просто ему было противно, оттого что эта женщина по-прежнему думает, что может ему что-то позволять, а что-то запрещать. При мысли об этом холодная ярость наполняла всё его естество, звенела в каждом его нерве, застилала ему глаза.
Влад не знал, сколько времени он просидел так на каменной ограде особняка Гордеевых, но судя по сумеркам, уже успевшим опуститься на город, а также по совершенно окоченевшему седалищу, находился он тут уже довольно долго. Пора было с этим завязывать и либо возвращаться в гостиницу, либо наведаться наконец в гости к сестре. И раз уж он здесь, он выберет второй вариант.
Честно говоря, изначально он и не собирался с ней встречаться. Он не видел её сто лет, и не видел бы ещё столько же, но мать своим письмом не оставила ему выбора. Теперь он будет не он, если не наведается в отчий дом сегодня же, тем более дражайшая маменька так боится их встречи. Ну и правильно, пусть боится. Пусть сжимается от страха её чёрствое, чёрное сердце, пусть стареет оно с каждым ударом, она это заслужила! Пусть глубокими морщинами испещряется её лицо, пусть покрывается седыми волосами её голова - заслужила!..

Бросив окурок на землю и затушив его носком ботинка, Влад поднялся на ноги, сунул руки в карманы и широкими шагами направился к крыльцу. Он был уже у самых его ступеней, когда откуда-то сверху неожиданно раздался женский визг. Подняв голову, он увидел, как через пару секунд распахнулась дверь балкона, что находился прямо над крыльцом, и оттуда выскочил закутанный в простыню мужчина. Ошалелые глаза и жидкая всклокоченная бородёнка – вот что успел заметить Влад, прежде чем сей странный субъект сдёрнул с себя ткань, перелез через перила и, недолго думая, спрыгнул прямо на него.

Краткий миг изумления вперемешку с негодованием, острая боль во всём теле и вдруг - чистое голубое небо, лазурное море, омывающее скалистые берега, и обилие благоухающих цветов, нежащихся в ослепительных солнечных лучах…
«Я в раю? – было первым, что пришло ему в голову при виде этого удивительного пейзажа. - Чёрт, надо же, какая нелепая смерть!..»
И лишь спустя несколько мгновений Влад понял, что каждая линия этого пейзажа ему до боли знакома. И так как в раю он не был ещё ни разу, то первый вывод напрашивался сам собой – он пока ещё жив. Второй вывод так же не заставил себя долго ждать – он в особняке Гордеевых, в столовой.

Судя по всему, кто-то перетащил его сюда, пока он был без сознания.
Накрытый стол и аппетитные запахи, витающие в воздухе, свидетельствовали о том, что здесь собирались ужинать. Голодный желудок незамедлительно напомнил о себе протяжным урчанием.
Влад снова посмотрел на стену с изображением морского берега, которое в первое мгновение он принял за рай. Он вспомнил, как появилась здесь эта фреска. Это было много лет назад; кажется, осенью. В это время года Татьяна Леонидовна, его мать, всегда была очень подвержена меланхолии. Это вечно затянутое серыми тучами небо, эти опавшие листья, валяющиеся в сырой грязи, это высшее общество, так не аристократично шмыгавшее покрасневшими носами – всё это наводило на госпожу Гордееву неимоверную тоску. Она скучала по морю и солнцу, скучала по их чудесной даче на черноморском побережье, и вот однажды ей пришла в голову идея воспроизвести здесь этот маленький кусочек рая. Каждое утро Татьяна спускалась в столовую и, глядя на лазурную даль, неторопливо пила свой крепкий, с кусочком лимона кофе. Она никогда не скрывала то, что променяла бы двенадцать месяцев жизни в Екатеринбурге на двенадцать дней жизни на море.

- Очнулся! – услышал Влад женский голос где-то позади себя.
- Слава те хоспади, - отозвался кто-то, на этот раз мужским баритоном. - Позаботься о нём, а я пока схожу посмотрю, как там Елизавета Андреевна.
При попытке оглядеться вокруг голова загудела от боли. Похоже, он не хило ударился ею о тротуар. Оставалось надеяться, что мозги на месте, а не валяются теперь где-нибудь возле крыльца.
Вскоре перед ним появилась фигура горничной.
- Что происходит, чёрт возьми? – возмущённо обратился к ней Влад. - Кто это был? Чей-то любовник, драпающий с места преступления?
- Что вы, какой любовник! Скорее, это был вор!
- И что он украл, простыню?

- Пока неизвестно, - пожала плечами та, - надо проверить, пропало ли что-нибудь. Даже если он и не успел ничего украсть, всё равно это ужасно – он так напугал барышню.
- А где она?
- Барышня-то?
- Да.
- В гостиной. Вся в слезах, бедняжка. Мы этого окаянного теперь хоть из-под земли достанем, но отучим лазать по чужим домам, ага! - Ульяна сжала кулаки с такой силой, что едва не лопнул пузырёк с нюхательной солью, что держала она в руке. - У вас к ней какое-то дело? Как мне вас представить?

Не отвечая, молодой человек поднялся на ноги и, придерживаясь за стены, вышел из столовой. Горничная последовала за ним. Из гостиной, что находилась чуть дальше, доносились горестные всхлипы. За занавеской из крупных деревянных бус, в нескольких шагах от себя он увидел свою сестру. Она сидела на диване, плечи её судорожно вздрагивали, лицо было спрятано в руках, сложенных на коленях. Влад слегка поморщился – рыдающие девицы не входили в число его любимых зрелищ.

Возле неё суетилась ещё одна горничная и лакей (должно быть, это он помог перетащить Влада в дом). Они пытались её успокоить:
- Прошу вас, Елизавета Андреевна…
- Мы уже вызвали полицейских.
- Но я же просила, просила чтобы вы заперли все двери и окна!.. - с надрывом протянула та.
- Мы и так заперли, - уверяла служанка. - Должно быть, он проник в дом ещё днём.
- Какой ужас, боже мой!.. – причитала Лиза. Мысль о том, что этот человек провёл в её доме целый день ничуть не способствовала её успокоению.
«Дочь своей матери, - подумал Влад, сурово скривив губы, - так же любит играть на публику. Ну подумаешь, вор…»

Тут она подняла голову, и он смог её немного рассмотреть. Надо же, почему-то он представлял её совсем другой, более взрослой что ли. Но перед ним была худосочная блондинка, на вид которой не дашь и семнадцати. Свет упал на её лицо, на огромные, как два пятака, глаза, на бледные щёки, поблёскивающие дорожками слёз… В её жалобном взгляде, обращённом на служанку, не было ни капли притворства или желания привлечь к себе внимание. Сущий ребёнок, до смерти напуганный и жаждущий утешения – вот, кого увидел Влад по ту сторону занавески.

Точно так же она смотрела на него много раз, в другой жизни.
Голоса из прошлого… Он так редко слушал их, но сейчас они зазвучали совсем близко. Он был готов поклясться, что достаточно ему встряхнуть головой, и все эти люди исчезнут, а в комнате останутся лишь двое:

«- …А это добрая сказка?
- Откуда мне знать? Я не читал её, также как и ты.
- Я хочу её почитать. Там про царевну!
- Читай.
- Я же не умею, почитай мне ты.
- С какой стати?
- Няня заболела, у неё пропал голос. Почитаешь?
- Не буду.
- Я не усну без сказки.
- Не спи.
- Мне будет страшно ночью, если я не буду спать.
- Ну и трусиха.
- Влад, ну пожалуйста!
- И плакса к тому же…»

Она осталась точно такой же, какой была. Изменился ли он? Изменится ли что-нибудь, если сейчас он переступит порог этой комнаты и скажет ей, что нечего бояться?
Продолжая не замечать наблюдателя, Лиза промокнула глаза белоснежным платком.
- А вдруг это как-то связано с моим братом? – внезапно произнесла она.
Слова её, будто удар хлыста, вывели его из оцепенения. Видение рассеялось, детские голоса испуганно притихли.
- Вашим братом? Владиславом?
- Да, вдруг это он его подослал?
Ещё один удар. Влад почувствовал, как всё внутри него закипело от гнева.

- Ничего не понимаю. Причём здесь он?
- Просто сегодня я была у маменьки, и она сказала, что…
Влад не стал дослушивать о том, что сказала Лизе маменька. Сжав зубы, он развернулся и стал продвигаться к выходу.
- Куда же вы? – подскочила к нему Ульяна.
- Найдёте вашего вора – передайте ему от меня пламенный привет, - процедил в ответ молодой человек. - А я, пожалуй, пойду. Провожать не надо, выход найду сам.
- А вы чего вообще хотели?
- Кто, я?
- Да, вы. Ведь вы стояли на нашем крыльце, значит, зачем-то пришли.
- Возможно, но я передумал. Как выяснилось, к вашему дому даже подходить опасно – сразу с неба падают какие-то идиоты в простынях. Боюсь представить, что со мной может случиться, если я задержусь здесь хоть на минуту.
Но горничная не оставляла своих попыток его задержать:
- Погодите, вы должны остаться. Скоро здесь будет полиция, вы ведь можете помочь, описав им внешность этого вора.
- Ну уж нет, разбирайтесь сами со своими ворами, - отмахнулся молодой человек. - Я всё равно не успел его разглядеть. Зайду в другой раз, когда здесь будет не так сыро.

С этими словами он вышел на улицу. В сущности, он полностью удовлетворил своё любопытство. В этом доме ничего не изменилось – здесь, как и прежде, льются слёзы, а во всех несчастиях по традиции обвиняют его.

 

[Селеста]

Игорь Одинцов был доволен собой – поездка в Петербург определённо не прошла даром. Но вот путь из столицы до родного города показался ему изматывающе долгим, несмотря на комфортабельное купе, отличное обслуживание и азартные игры в покер с попутчиками ночи напролёт. А всё дело в том, что ему не терпелось похвастаться перед отцом своими деловыми успехами (за четыре недели, проведённые в командировке, он заключил пару выгодных сделок, благодаря которым теперь на их ткацкой фабрике будет новейшее оборудование из Европы), пожаловаться маменьке на плохую погоду, царящую в столице, и самое главное – ему не терпелось повидаться с Лизонькой, своей невестой. Столичные нравы подтолкнули Игоря к мысли о том, что их отношения слишком уж целомудренные, и теперь не проходило и часу, чтобы он не прикрыл глаза и не замечтался о том моменте, когда они, наконец, останутся наедине.
Окутанный стойким облаком аромата от «Ралле и Ко», Одинцов вглядывался в проплывающий мимо болотистый пейзаж.

​

Читателю, несомненно, придётся по душе этот обаятельный молодой человек. Не зря же он так много времени провёл сегодня перед зеркалом. Костюм его был продуман до мелочей, русые с рыжеватым отливом волосы стрижены по последней моде и тщательно зачёсаны назад частым гребнем, который Игорь всегда носил с собой в нагрудном кармане.
С Лизой они были вместе ещё с ранней юности. Он помнил, как они впервые встретились с ней в театре: родители привели их на постановку «Барышни-крестьянки», и, как и пушкинскому Алексею, ему не потребовалось много времени, чтобы почувствовать себя совершенно очарованным. Лиза же заметила юношу лишь при следующей их встрече, когда эта болтушка Маша, его маленькая кузина, вдруг, хихикая, указала на него рукой и ляпнула ни с того ни с сего:
- Он в тебя влюбился.
Да так громко, что это, кажется, слышали все присутствующие. В подтверждение её слов Игорь мучительно покраснел.
- Какая нелепость, М-мари, - тут же упрекнула девочку Елизавета (в те времена она ещё немного заикалась) и покраснела в ответ.

​

Спустя пару месяцев хождения вокруг да около, между ними, наконец, завязалась нежная дружба. Примерно тогда же они и решили, что в будущем обязательно поженятся. Никто из их семейств не был против такого развития их отношений – по всеобщему мнению, дети идеально друг другу подходили.
Одинцов добродушно усмехнулся этим воспоминаниям и, смахнув прилипшие крошки с рукава пиджака, откинулся на спинку сидения. Состав в очередной раз слегка тряхнуло; так бывало всегда, когда он начинал тормозить. Они подъезжали к станции Екатеринбург-1.

***​

Гордеев с наслаждением потянулся. Первый день лета 1914 года радовал приятной погодой, и у него было отличное настроение. Впрочем, он любил всякое время года и всякую погоду. Природа, такая непостоянная, вызывала в нём уважение и даже восхищение своим полным отсутствием боязни перемен. Он всегда стремился быть таким же.
Сегодня его переполняло необычное ощущение.
Он смотрел на небо, и ему хотелось быть этим небом, чтобы самому же поражаться своей необъятности.
Он смотрел на лес, виднеющийся на горизонте, и ему хотелось быть этим лесом, чтобы почувствовать себя дремучим стариком, едва выносящим груз собственной замшелой мудрости.
Он оглядывался вокруг, и ему хотелось быть самой природой, чтобы хотя бы разок попробовать умереть, а после возродиться – обновлённым, но всё же помнящим о своей смерти.
Этим утром он хотел быть всем и сразу. Он хотел быть, и чувствовал это желание каждой клеточкой своего тела, и не пытался его как-то объяснить.

Объявили прибытие петербургского поезда. Влад присоединился к другим носильщикам, стоявшим на перроне. Щурясь от яркого солнца, они стреляли друг у друга сигареты и обменивались грубыми шутками в адрес щегольски разодетых буржуев, чинно расхаживающих по платформе.
- Что ни говори, а работать на свежем воздухе гораздо лучше, нежели в душном помещении, - заметил он, обращаясь к товарищам. – Можете мне поверить, в Петербурге я целый год простоял за заводским станком, так вот та работа не идёт ни в какое сравнение с этой.

- На заводе работал?
- В Петербурге? Что же заставило тебя покинуть насиженное местечко? – заинтересовались те.
- От любого насиженного местечка рано или поздно у меня затекает одно место, - признался Гордеев. - Да я там чуть не умер с тоски. Чтобы как-то развлечься, влился к социал-демократам, помогал им распространять пропагандистские листовки. На этом меня и поймали.
- Так тебя уволили?
- Ну да. Чему я, кстати, даже рад, ничуть не скучаю по заводу. А вот по вокзалу, чует моё сердце, буду скучать.
- Никак уходить собрался? Ты ж только пришёл!
- Придётся.
- Кто ж тебе мешает остаться работать здесь?
- Не, братцы, я здесь ненадолго. Это временная подработка, для поддержания штанов, так сказать.
- А что потом? Получишь огромное наследство и будешь жить припеваючи до конца дней своих?
- Много будешь знать - скоро состаришься, - усмехнулся Влад, почесав ссадину на щеке, полученную им при падении возле крыльца гордеевского особняка.
- Ну-ну…

- А посмотрите-ка на эту дамочку… - один из мужчин решил вернуться к обсуждению прохожих.
- Ага, сладенький ляфамчик.
- М… я бы с такой занялся французским языком.

Влад обернулся в надежде полюбоваться «ляфамчиком», но с разочарованием увидел всего лишь свою сестру, стоящую на перроне метрах в пяти от них.
«Снова она», - с раздражением подумал Влад. За прошедшие две недели Лиза уже дважды случайно встречалась ему на улице (до чего же тесен, оказывается, Екатеринбург!), с одним и тем же скорбным выражением лица - как будто она только что плакала или вот-вот расплачется. И ещё ей, кажется, всё время холодно. Вот и сейчас она зябко повела плечами, словно от дуновения одной лишь ею ощущаемого холодного ветра. Рассеянный взгляд её блуждал по тонким нитям проводов, усеянных мелкими бусинками-воробьями.

- Что-то ты засмотрелся, а, Влад. Ну-ка, вынеси свой вердикт.
Повернувшись к ней спиной, тот равнодушно пожал плечами:
- Ничего особенного, - и постарался о ней больше не думать.
Ему было всё равно, что она здесь делает, но поддерживать непринуждённый разговор своих товарищей он почему-то более не мог.

Пыхтящей гусеницей к вокзалу подползал питерский поезд. Наблюдая за его приближением, Влад почувствовал, как что-то непонятное вдруг стало пульсировать в его голове, и чем ближе был паровоз, тем неприятнее, тревожнее и назойливее становилась эта пульсация. В какой-то момент он перестал что-либо слышать, только этот назойливый ритм. Всё перед глазами содрогалось ему в такт. Мысли смешались; тут как будто что-то толкнуло его в грудь, и он резко развернулся на сто восемьдесят градусов. Влад успел заметить, как Лиза медленно, шаг за шагом движется по направлению к краю перрона. До рельсов оставалось уже меньше метра. Всего лишь два шага. Один... Не раздумывая, он сорвался с места.

Глядя куда-то прямо перед собой, Лиза ступила ногой на одну из деревянных шпал. И только когда паровоз издал оглушительный гудок, она повернула голову налево и вдруг застыла, как вкопанная, на месте, не зная, куда ей податься – то ли вперёд, то ли назад. Подскочивший Влад схватил сестру за подмышки и рывком вернул на перрон. Инкрустированный разноцветными камнями клатч выпал из её руки на шпалы и в следующее мгновение скрылся под многотонным корпусом пароизвергающего гиганта.
- Чёрт возьми, вы что, решили тут в Анну Каренину поиграться? – яростно прокричал Владислав, продолжая крепко держать девушку и чувствуя, как всю её колотит от ужаса.
- Я… я просто хотела перейти на ту сторону.
- Ну не идиотка ли?! Она «просто хотела перейти на ту сторону»! Вы выбрали для этого не самый подходящий момент, вам не кажется?
- Пустите, там моя мама.
- Никуда я вас не пущу. Какая ещё мама?

Этого ещё не хватало. Девчонка явно перегрелась на солнце. Татьяна никак не могла быть здесь: от Ново-Тихвинской обители до вокзала не меньше получаса езды, а он разговаривал с ней минут пятнадцать назад по телефону, и она была в монастыре. Влад устремил взгляд в ту сторону, куда указала Лиза, но тщетно пытался что-либо разглядеть между останавливающимися напротив пассажирскими вагонами.

 

[Селеста]

​

Последующая ночь показалась Лизе бесконечно долгой. Внезапное возвращение брата, чужак, роющийся в вещах её матери, собственная небывалая безголовость, чуть не стоившая ей жизни – пищи для тревожных размышлений было предостаточно.
Происшествие на вокзале временно отодвинуло первые два события на задний план. Содрогаясь от ужаса, Лиза в который раз мысленно возвращалась к тому моменту, когда между ней и паровозом оставалось всего лишь несколько шагов. Да уж, ещё бы чуть-чуть, и Игоря ожидал бы тёпленький приёмчик!..
Всё дело в том, что там, за полотнами железной дороги стояла монахиня и приветливо махала кому-то рукой. Расстояние между ними было слишком велико, чтобы разглядеть её лицо, но девушке показалось, что это её мать – ведь когда так сильно скучаешь по человеку, он мерещится повсюду - и ноги сами повели её к ней. Разумеется, не стоило этого делать в столь опасной близости поезда, но то ли солнце напекло, то ли сказались нервные потрясения последних дней, но голова её в этот момент как будто отключилась.
«Господи, до чего же я стала рассеянная! - думала девушка, без конца ворочаясь в постели и глядя в потолок. От волнения её тело было покрыто липкой испариной. - Я не живу, а как будто сплю, ей-богу. Всё в тумане и как будто не со мной…»

​

А тот молодой человек, что спас её… Она так растерялась, что даже не поблагодарила его, и сейчас это волновало её едва ли не больше всего остального. Вместо того, чтобы сказать «спасибо», она лишь повторяла, как заведённая, «пустите, пустите». Он же, не обращая внимания на её возражения, завёл её в прохладное здание вокзала и насильно усадил на скамью. Вокруг сразу же столпились люди, кто-то стал усиленно махать на неё веером, но когда Лиза окончательно пришла в себя, его к этому моменту рядом уже не было. «О да, он был совершенно прав, когда назвал меня идиоткой. Но неужели он и вправду подумал, что я хотела сделать это нарочно? Неужели я похожа на самоубийцу? До какой степени отчаянья надо дойти, чтобы осмелиться на такое?..»

***​

Люди, как известно, делятся на разные группы в зависимости от своих предпочтений: одна половина любит кошек, другая - собак; некоторые любят молочный шоколад, другие отдают предпочтение горькому; кто-то предпочитает Пикассо, кто-то – Моне и т.д. Игорь Иванович Одинцов считал большой удачей то, что их с Елизаветой вкусы совпадали во всём, начиная любимыми художниками и заканчивая цветом пуговиц на одежде. Он любил то же, что и она. И если, бывало, в обществе заходила дискуссия о том, что лучше – кубизм или импрессионизм, Лондон или Париж, театр или синематограф - они всегда были заодно.
Вот и десерты они любили оба. Удобно устроившись в кресле напротив суженой, он с умилением глядел на то, как она жевала привезённые им из столицы сладкие гостинцы. Спину она держала прямо, словно присутствовала на лекции, и по обыкновению была молчалива.

​

- Лизонька, дружочек, мне тут в голову пришла любопытная мысль: что если всем парам перед венчанием проходить некий тест на совместимость вкусов?
- О чём это ты?
- Подумай только, если окажется, что на все вещи будущие муж и жена смотрят абсолютно по-разному, стоит ли тогда заключать союз? Сколько драгоценного времени у них будет уходить на препирательства! Ведь далеко не все пары так единодушны, как мы с тобой. Право же, такая мера позволит значительно сократить количество несчастных семейств.
- Но мне кажется, что причина нашего с тобой единодушия кроется скорее в многолетней дружбе, а не в изначальной схожести натур.
- Я так не думаю. С самого начала я разглядел в тебе родственную душу. И заметь, за всё это время мы ни разу не вступали в спор относительно чего-либо.
- Люди склонны идеализировать своё прошлое, - проговорила Лиза. – Что касается тебя, ты также склонен идеализировать настоящее и будущее.
- Всё, что касается тебя, не нуждается в идеализации, ведь ты и есть мой идеал, - Игорь никогда не скупился на высокопарные слова.
Лиза привыкла не воспринимать их всерьёз:
- Когда-нибудь мои уши слипнутся от обилия мёда, который ты в них регулярно заливаешь, - с улыбкой сказала она, опустив глаза.

Тут девушка заметила синяки, выступившие на её запястьях – не иначе как следы крепкой хватки её вчерашнего спасителя. Кожа её была слишком нежной для таких «ласковых» прикосновений. Игорь продолжал развивать поднятую им тему отношений, но, унёсшись мыслями далеко за пределы этого дома, Лиза стала невольно пропускать его реплики мимо ушей.
«Какие сильные у него руки... - закусив губу, подумала она. - Интересно, мне показалось, или он работает там же, на вокзале? Что, если попробовать его отыскать? Жаль, я не могу припомнить черты его лица, но, кажется, на щеке у него была царапина…»
Заметив, что Игорь смотрит на неё, девушка как бы между прочим натянула рукава своей блузки до самых кистей. Как же ей повезло, что вчера он ничего не заметил! Всегда чрезвычайно за неё переживающий, он точно запретил бы ей впредь выходить из дому без сопровождения. Чтобы избежать столь нежелательной участи, ей пришлось приложить немало усилий. Едва оправившись от потрясения, Лиза выпорхнула на привокзальную площадь, где не было свидетелей её опрометчивого поступка. Там она и дождалась своего успевшего опечалиться её отсутствием жениха, сделав вид, что только что приехала.

- О чём задумалась? - поинтересовался Одинцов, заметив наконец её отрешённость. – Неужели это тот вор всё ещё не выходит у тебя из головы?
- Да, это всё этот вор, - тут Лизонька позволила себе немного слукавить. - У меня до сих пор перед глазами его безумное лицо. Всё это просто ужасно. Вдруг этот мужчина вернётся? Мне так не по себе с тех пор, я боюсь оставаться одна и оглядываюсь на каждый шорох…

​

- Моя бедная Лиза, верно говорят, у страха глаза велики. Мало ли что в жизни случается. Я больше чем уверен, что этот безумец больше не сунется в твой дом. – Одинцов порылся в вазе с конфетами и извлёк оттуда вафельный батончик. - На твоём месте я бы не принимал всё это так близко к сердцу. Попробуй вот это, пальчики оближешь, - и он поднёс свою находку к её губам.
- Ты никогда не окажешься на моём месте, - отстранив угощение ладонью, заметила девушка.
- Душа моя, все эти страхи оттого, что ты живёшь одна. Но очень скоро рядом с тобой будет мужчина, который сумеет тебя защитить.
Он по-хозяйски сжал ладонью её коленку и беззаботным движением закинул батончик к себе в рот. Звонкий хруст наполнил комнату. Лиза глянула на часы.
«Застану ли я его там сегодня?»
- Это очень кстати, что сегодня вечером мы идём смотреть фильм – тебе необходимо развеяться, - невозмутимо продолжал её наречённый. – Не помнишь, как он называется?
- Нет.
- Вот и я запамятовал. Кажется, что-то вроде «Пламенной фантазии». Судя по отзывам, достойнейшая картина, да и маменька очень хвалила: великолепная музыка, неплохие актёры и потрясающие эффекты с применением открытого огня. – После паузы он добавил: - Хотя, признаюсь, вид пламени пробуждает во мне не самые приятные ассоциации…
Лиза узнала этот тон, он означал «настало время вспомнить добрым словом Гордеева-младшего».
- …Я имею ввиду твоего братца-пиромана, - Игорь не отличался непредсказуемостью. - О да, он тот самый, без которого не обходится ни одна семья, начинается на букву "у". С тех пор, как он вернулся, я так и ожидаю от него какой-нибудь новой пакости. Одну он уже успел сделать – обобрал тебя, что дальше? Выгонит тебя из собственного дома?

- Не преувеличивай, - тихо промолвила девушка, - никто меня не обирал. Он заявил права на то, что всегда принадлежало ему одному – деньги и имущество, завещанные ему его отцом.

В конце своего визита Игорь как обычно задержался у зеркала, что висело возле двери. Достав из нагрудного кармана свой неизменный частый гребень, он провёл им пару раз по волосам, затем тщательно проверил, в порядке ли его костюм, и в заключение раскрыл объятия для своей будущей жены. Всё это делалось с почти торжественной грациозностью. Лиза изучила все его жесты и привычки наизусть и знала, что за объятием обязательно последует поцелуй. Он всегда оставлял его «на десерт». Сначала он прижмёт её к себе и уткнётся носом в её волосы. Возможно, опять скажет что-нибудь вроде:
- Твои волосы так вкусно пахнут ромашкой.
Или промолчит, обдумывая свой следующий ход. Как правило, это долгий пристальный взгляд, сопровождаемый лёгким поглаживанием её щеки. Затем, конечно же, взволнованно сглотнёт и, наконец, прикоснётся губами к её губам.
Так оно случилось и сейчас («Я обожаю аромат твоих волос…»), но в этот раз молодой Одинцов решил зайти дальше и после традиционной очерёдности действий неожиданно запустил пальцы в её волосы и стал покрывать поцелуями её шею и плечи. Даже сквозь тонкую ткань блузки она почувствовала его страстное, разгорячённое дыхание. Лизе нравились его поцелуи. Его губы были такими нежными, мягкими и тёплыми, как… как пенка на её любимом шоколадном кофе. Приятными оказались и эти новые прикосновения. Но, прислушиваясь к своему телу, она не заметила в нём тех ощущений, о которых рассказывала ей как-то одна её замужняя подруга. Ни искр перед глазами, ни ощущения полёта… Может, с ней что-то не так?

***​

Щедрые на солнце первые летние деньки собрали обрадованных екатеринбуржцев у воды.
Фима Бламберг, с трудом выносящая одиночество во время командировок мужа, устроила себе выходной и тоже отправилась на берег. Купальня Гилева, что находилась на Обсерваторской набережной городского пруда, не отличалась от других ни особо пологим берегом, ни хорошим дном, однако, Фима слышала, что там можно арендовать шезлонг по доступной цене. И так как земля была ещё довольно холодной, чтобы лежать на покрывале, она направилась именно туда.
Переодевшись в лёгкий купальный костюм и удобно устроившись на шезлонге, она вскоре почувствовала на своей коже любовные прикосновения горячих солнечных лучей. Смех плескающихся в воде ребятишек беззаботными бабочками порхал в чистом, влажном воздухе, и Фима позволила себе расслабиться.

​

Однако, нитки, иголки, ткани разных узоров, платья и шляпки так и мелькали перед её глазами. В особенности свадебное платье Гордеевой Елизаветы, оно даже снилось ей ночами. По-королевски шикарное, ослепительно красивое… В присутствии сотен свидетелей она торжественно прошествует в нём до алтаря, проложив тем самым дорожку никому не известной швее Фиме Бламберг в мир элитной уральской моды.
Лёжа на берегу Исети, девушка не могла не вспомнить родные берега Невы. Безусловно, она любила Петербург всем сердцем и поначалу не хотела его покидать, но Павел мягко настаивал на переезде – от этого зависела его карьера. Вскоре она поняла, что ничто не мешает ей продолжать его любить и сейчас. В конце концов, она почти безвылазно прожила там двадцать четыре года, разве этого недостаточно, чтобы отдать дань родному городу и почувствовать себя готовой к переменам? Раз уж ей суждено было жить в этом месте, рожать и растить здесь своих и Павла детей, то она готова была впустить Урал в своё сердце.
Неожиданно чьи-то крупные, тёплые ладони аккуратно легли ей на глаза.

​

Широко улыбаясь, швея накрыла их своими ладонями. Ликующий возглас «Паблито!» чуть было не сорвался с её губ.
«Неужели командировка закончилась раньше?..»
Но в следующий момент она вдруг осознала, что это не её супруг: его кожа не была такой грубой, и от его рук никогда не пахло табаком (ещё в Петербурге врач запретил ему курить). И он никогда не снимал обручального кольца.
Но и эти руки были ей хорошо знакомы.

 

[Селеста]

***​

Было около полудня, когда Лиза снова оказалась на железнодорожном вокзале. Побродив по перрону она так и не увидела того молодого человека с царапиной на щеке, зато встретила другого, который сразу её узнал и любезно согласился проводить её к своему приятелю. Как выяснилось, он и правда работает здесь носильщиком.
Они шли довольно долго по лабиринту из однообразных хозяйственных построек, пока наконец не остановились возле какого-то сарайчика с обшарпанной дверью. Вокруг не было ни души. Егор – так звали её провожатого – пропустил девушку вперёд, скользнул следом за ней и плотно прикрыл дверь изнутри.

Влад тем временем готовился к трудовой смене, не спеша расстёгивая свою единственную приличную рубашку, чтобы сменить её на другую, рабочую. После сегодняшней встречи в купальне с его давней знакомой Фимой все его мысли были заняты лишь ею. Быть всего лишь друзьями? Нет, сто раз нет. Не в этой жизни. Тот факт, что Павел Бламберг в надежде спрятать свою жену от бывшего любовника – а Влад не сомневался, что истинная причина их переезда заключалась именно в этом - привёз её именно сюда, воспринимался им ничем иным как знаком судьбы. Ему так и хотелось воскликнуть немцу прямо в лицо: «Ты окарался, Братец Лис, терновый куст – мой дом родной!»
Да, каким-то чудом он обогнал его, убедив Фиму стать его женой, но ведь так даже лучше: когда ей смертельно наскучит жизнь с этим её «Паблито», она сделает свой окончательный выбор, и он будет отнюдь не в пользу Бламберга. Сегодня она сказала «Нет», а это означало, что в ближайшее время ему предстоит увлекательнейшая игра, на финише которой он обязательно услышит «Да».

Появление на пороге Лизы в сопровождении его товарища Егора отвлекло его от раздумий. Лёгкое возбуждение сменилось колоссальным раздражением. В последнее время её стало слишком много в его жизни.

Лиза тщетно попыталась скрыть брезгливость, что овладела ею при виде этой комнатушки. Удивительно, как в ней помещалось столько хлама – помимо старых, поломанных тележек носильщиков, в ней были навалены коробки, мётлы, какие-то вёдра. Она казалась особенно мрачной из-за отсутствия окна; лишь одинокая лампочка, висящая под потолком, не давала ей погрузиться в полную темноту. Не привыкшая находиться в таких убогих помещениях, Лиза сделала пару неуверенных шагов внутрь, и деревянные половицы жалобно заскрипели под её ногами, облачёнными в белые лакированные сандалии.
- Пардоньте, у нас тут не прибрано, - с деланной галантностью проговорил Егор, по обыкновению вставляя в свою речь исковерканные французские словечки.
Глаза его хищно сверкнули.
«Какая пташечка к нам сегодня залетела», - так и говорил его сальный взгляд, блуждающий по девушке с недвусмысленным выражением.
«Быстро исполнить, что задумала, и поскорее отсюда уйти», - читалось на Лизином побледневшем лице.
«Неужели вчера она всё-таки узнала меня?» - мелькнуло в голове у Влада, но он отверг эту мысль, когда та наконец осмелилась к нему обратиться:
- Позвольте представиться, Гордеева Елизавета Андреевна.
Она выдержала паузу, чтобы дать ему шанс представиться в ответ, однако Гордеев этим шансом не воспользовался. Заложив руки за спину, он молча ожидал, что за этим последует.

​

- Я по поводу вчерашнего происшествия… Вы ведь помните меня, не так ли?
- Так ли, - нехотя отозвался Влад. - Вы не дали мне ни малейшего шанса успеть вас забыть.
От его неприветливого тона и сурового, пронизывающего взгляда Лиза совсем растерялась.
- Так вот, я пришла, чтобы выразить вам благодарность за то, что вы меня спасли. Я вела себя очень неразумно, даже не знаю, что это со мной в последнее время… И если бы не вы…
И что же ей ответить? «Благодарность принимается, впредь будьте более осторожны»? Или всё же поговорить с ней начистоту и довести до её ума, что лучшей благодарностью с её стороны будет никогда больше не показываться ему на глаза?
Пока Влад размышлял над этими вопросами, в разговор вступил Егор:
- Что же ты даже не предложишь нашей гостье присесть?
- Спасибо, я постою.
- Сигаретку?
- Что вы, я не…
- Тогда, может быть… разденетесь? – он бросил заговорщический взгляд на товарища, и тот усмехнулся в ответ.
- Что, простите? – Лизе показалось, что она ослышалась.
- Раздевайтесь, - нараспев повторил Егор.
- А… нет, спасибо, мне не жарко.
- Кажется, вы меня не поняли. Вы же сами сказали, что хотите выразить свою благодарность, вот и выражайте.
Елизавета страшно побледнела.
- Да как… да как вы могли такое подумать?! Я вовсе не это имела ввиду!
Она попятилась к двери, но выход загораживал Егор. До чего же не развит у неё инстинкт самосохранения, удивился Влад, раз она добровольно оказалась в этой ловушке. Подумав, что будет не лишним преподать ей небольшой урок - глядишь, впредь она будет пользоваться головой не только для того, чтобы носить на ней красивые шляпки - он уселся на скамью, вальяжно закинул ноги на стол и изобразил разочарование:
- Как не это, а что же?
- Я просто хотела сказать спасибо.
- Не, так не интересно. Просто «спасибо» на хлеб не намажешь.
- О, так у меня есть деньги, вот! – Лиза трясущимися руками расстегнула сумочку и выудила оттуда кошелёк. – Забирайте всё, прошу вас, только не трогайте меня!
Взяв из её рук кошелёк, Егор бросил его Владу. Тот поймал его и вывалил на стол всё его содержимое. Кроме купюр и монет в нём оказалась небольшая фотокарточка. Гордеев отложил её в сторону и скрупулёзно пересчитал деньги.
- Так-так, - протянул Гордеев, - значит, жизнь благородной барышни нынче стоит всего лишь десять рублей, пятнадцать копеек? И это вся ваша благодарность, Екатерина?
- Елизавета…
- Простите ради бога. Вы понимаете, Лиза – ведь я могу вас так называть? – что на это не купить даже бутылку хорошего коньяка, чтобы выпить за ваше здоровье?
- Маловато будет, не соглашайся, - поддакнул Егор.
- Вот ещё украшения! - девушка поспешно сняла свои серьги, браслет и кольцо.
- А вот это уже интереснее.
Влад поднялся на ноги и подошёл вплотную к сестре.
- Итак, кольцо золотое с каменьями в количестве одной штуки, браслет золотой - одна штука, пара серёг из того же металла… Другое дело! И всё же я боюсь продешевить, красоточка.

​

Он перевёл взгляд на её лицо и, взявшись двумя пальцами за её подбородок, повертел его и так и эдак, словно рассматривая товар на прилавке. Та от страха стояла ни жива ни мертва. Всё происходящее напоминало ему устоявшийся ещё в детстве сценарий: он рассказывает ей страшилку, придуманную им тут же, на ходу, а она дрожит, как овечий хвост. Однако, в детстве это выглядело более забавным. Сейчас же ему захотелось поскорее закончить этот фарс.
«Эх, Лиза, голова два уха… Пришла благодарить, глупышка. Мать научила её ненависти к брату, но, видимо, забыла научить не разговаривать с незнакомыми мужчинами. Впрочем, как и смотреть по сторонам перед тем, как переходить дорогу. И первое, и второе чревато весьма неприятными последствиями, но ничего, теперь-то, я надеюсь, она усвоит оба эти урока, – думал Влад, продолжая оценивающе вглядываться в черты её лица. - Слишком острый подбородок, слишком тонкая шея - того и гляди переломится. Бледная, как моль. Ресницы длинные и редкие, как у коровы. С красоточкой я, конечно, погорячился, хотя и дурнушкой вроде бы не назовёшь... Да что же такое с этой девчонкой? Почему она даже не пытается защищаться? Другая бы на её месте закричала, позвала бы на помощь, расцарапала бы мне лицо в конце концов!..»

​

Он не знал, что в эти минуты Лиза словно перенеслась на девять лет назад. Дождливый октябрь 1905 года. Город, охваченный безумием. Люди, забивающие друг друга до смерти, всюду крики, плач… Маленькая девочка, запертая в полутёмном подвале с такими же обшарпанными стенами, жестокие насмешки, боль и, наверное, самые страшные слова в её жизни:
«Змей передаёт тебе привет».

 

[Селеста]

***​

- Пожалуйста, не надо… - её мольба прозвучала еле слышно.
Кажется, девчонка перепугалась не на шутку. Бедняжка, она приняла всё за чистую монету и теперь, должно быть, и не надеется выйти отсюда живой и невредимой. Гордеев убрал руку от её лица и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, вернулся к столу. Возле кучки купюр и монет лежала фотография из её кошелька, на которую он поначалу даже не взглянул. Должно быть, там мать или её женишок... Но что-то съёжилось у него в груди, колко, болезненно, когда он вгляделся в запечатлённые на ней лица. Как странно, что из всего разнообразия фотографий, которые, несомненно, хранились у неё дома, она носит с собой именно эту, покрытую сеткой многолетних трещинок-морщин!..
- Так и быть, топайте отсюда, - процедил Влад сквозь зубы. - Но не вздумайте больше повторять этих фокусов с поездами – кровавые драмы нам тут не нужны!
Затем он сгрёб в кошелёк все деньги, вернул его владелице и велел Егору освободить выход.
- Заходите как-нибудь ещё, мы будем рады! – загоготал тот во всё горло, выпуская девушку наружу.

Покачав головой, Гордеев опустился на скамью и закурил.
- Должно быть, это её семейка, - усмехнулся Егор, заглядывая через плечо товарища на фото, зажатое между его пальцев.
Влад сделал глубокую затяжку. Сигаретный дым едким облаком заполнил его лёгкие, но куда более едкими были воспоминания, что проникли в этот момент в его сознание. И если привыкшие к дыму лёгкие не зашлись в кашле, то сердце его всё же не смогло остаться равнодушным под натиском пробудившихся образов.

​

- Она самая.
- Откуда тебе знать?
Влад оставил вопрос без ответа. Перед его глазами, как сейчас, возникла несчастная, купающаяся в золоте и утопающая в собственных пороках, захлёбывающаяся собственными слезами семья Гордеевых. Семья, частью которой он быть не хотел, но тем не менее чувствовал, что в его жилах течёт та же кровь.

***​

Андрей Гордеевич Гордеев был человеком расчётливым и тяжелонравным. Всё, чему он посвящал свою жизнь, было направлено на обогащение его семьи. Ему исполнилось тридцать пять, когда он взял в жёны молодую женщину Татьяну, для которой это было уже второе замужество. Будучи также вспыльчивым и ревнивым, Гордеев люто ненавидел всё, что касалось её первого мужа. Эта ненависть распространилась и на её сына от первого брака, двухлетнего Владика. Мальчик рос своенравным и неуправляемым, и чем жёстче вёл себя с ним Андрей Гордеевич, чем упорнее он пытался поставить его на место, тем больше развивались в ребёнке эти неприглядные черты. Положение усугублял тот факт, что Татьяна никак не могла снова забеременеть.
Шло время, и Андрей всё больше свирепел. Доходило до того, что он обвинял жену в том, что она не хочет иметь от него детей и предпочла бы вернуться к своему первому мужу. Влад виделся ему прямым доказательством её своеобразной измены.
Татьяна была в панике. Она подозревала, что после тяжёлых, изматывающих родов, в результате которых на свет появился её сын, она больше никогда не сможет иметь детей. Андрей ей этого не простил бы. Она безумно любила своего мужа, и с ужасом наблюдала за тем, как разваливается их брак. Владику было шесть, когда его маменька со вздохом облегчения наконец объявила о том, что в их семье ожидается пополнение. С появлением Лизы, маленькой, лопоухой кареглазки, в их семье на какое-то время установился мир. Фотография, которую Владислав сейчас держал в руках, относилась как раз к этому периоду: семейство Гордеевых в сборе, стоят рядом, на лицах выражение радости. В своём роде, это был настоящий раритет.

​

Возможно, Лиза скучает по отцу и матери – это можно попытаться понять, но ведь на этот случай у неё есть десятки других, более подходящих фотографий. Например, те, где они были втроём. Но этот мальчик справа, в пиджачке с шёлковым красным (именно красным, он помнил это точно) бантом привёл его в замешательство. Мальчик, которому так редко улыбались… было так странно видеть его здесь. Почему она носит с собой это фото? Какие чудные мысли, должно быть, посещают её маленькую головку, если это только не какая-нибудь совершенно нелепая случайность, по вине которой эта карточка оказалось в её кошельке. Скучает и по брату тоже? Так ненавидит, вслед за матерью считая его виновником всех бед, или скучает? А может быть, и то, и другое? Нет, невозможно. Это две несочетаемые между собой вещи. Только в нездоровой голове могут ужиться два таких противоположных чувства.
Одна мысль зацепилась за другую. Лиза вообще была странным созданием... а всё ли у неё в порядке с головой? Вчера на перроне она узрела мать, уж не галлюцинация ли это была? Тут у Влада родилось неожиданное предположение: что, если это наследственное? Мог ли недуг их прадеда передаться и ей? Рассказывали, что у того тоже случались галлюцинации, хотя, скорее всего, они были вызваны его далёким от пуританства образом жизни. А что, если нет? Вдруг теперь похожими проблемами страдает и его сестра? Догадывается ли об этом сама девчонка, лечится ли? Ухаживает ли за ней кто-нибудь? Ведь, если так, ей просто необходимо наблюдение. Влад почувствовал нечто, похожее на укол совести: у них с Татьяной был уговор – она уйдёт в монастырь, когда Лизе исполнится восемнадцать, но таким образом, он оставил сестру без присмотра матери.

Погрузившись в раздумья, Гордеев не заметил, как остался один. Он сунул фото в задний карман брюк, мысли его перестроились на новый лад. Перед глазами снова возник образ модистки. Кажется, он нашёл неординарный способ вернуть её расположение. Фима всегда высоко ценила кровные узы. Увидев его в амплуа заботливого брата, она поменяет своё мнение о нём и больше никогда не будет сравнивать с чёрствой корочкой хлеба. Как там она сегодня сказала?.. О, это упругое, гладкое тело, так щедро открытое взору в купальном костюме, эти капельки пота, словно бисер, поблёскивающие в ямочке у основания шеи… всё это сильно отвлекало его от смысла произносимых ею фраз. Но всё же те слова ему запомнились; кажется, что-то вроде: «Я уже в том возрасте, когда на первый план выходит забота о будущем, а ты… из всех знакомых мне мужчин ты меньше всего похож на того, с кем можно было бы создать семью».

​

В этом Влад был с ней полностью согласен, он и сам пока что не видел себя в роли верного супруга и отца семейства. Но ему нужна была эта женщина, а это значит, что, если ей хочется лицезреть примерного семьянина, она его увидит.

 

[Селеста]

​

Ворота Ново-Тихвинского монастыря тихонько поскрипывали на ветру. Небо затягивало тучами, но кое-где ещё оставались просветы, на фоне которых чёткими линиями чернели кресты на куполах собора Александра Невского, главного храма обители.
- Меня беспокоит Лизино состояние.
Игорь Одинцов скользнул взглядом по Татьяниному лицу, обрамлённому строгим овалом апостольника, и снова посмотрел на мрачнеющий с каждой минутой небосвод. Успеть бы доехать до дома Гордеевых до начала дождя, ему совсем не хотелось появляться на приёме в забрызганных штанах.

​

- Она снова стала заикаться. Как тогда, в детстве. Совсем чуть-чуть, но всё же... Я не понимаю, с чем это связано. - Вообще-то он догадывался, с чем это могло быть связано, но хотел услышать это от собеседницы. - Сама Лиза отмалчивается, увиливает от ответа. Может, она вам что-нибудь рассказывала?
- Ничего, - мрачно проговорила Татьяна.
- Ваша горничная, та, что помоложе, рассказывала мне, что она почти ничего не ест, а однажды ночью даже кричала во сне.
Татьяна в ужасе зажала рот ладонью, на лице её отразилась мука.
- По-моему, вам стоит с ней поговорить. Вам она должна довериться, ведь вы её мать.
Монахиня скорбно покачала головой. Ещё никогда они с Лизой не были так далеки друг от друга. Поддавшись внезапному порыву, она крепко сжала локоть будущего зятя:
- Послушай меня, Игорь! Ты должен увезти её отсюда, как можно дальше. Умоляю, сделай это! Это поможет ей лучше всего, смена обстановки - это самое целебное средство. Мой милый, мой хороший Игорь, умоляю, увези её.
Одинцов был слегка обескуражен.
- Я сделаю это. Сразу, как только мы обвенчаемся. Вы же знаете, мы поедем во Францию на два месяца. Париж, затем Ницца, Бордо…
- Уезжайте на год, а лучше на два!
- Вы думаете? Но зачем так надолго? Нет-нет, я не могу оставить дела, папа будет недоволен.
- Я поговорю с твоим отцом. Ты же сам видишь, здесь ей оставаться нельзя.
- Но всё было хорошо.
- А теперь всё изменилось.
- Но почему?
Татьяна отвела взгляд. Меньше всего ей хотелось говорить правду.
- Это как-то связано с вашим сыном?
- Я думаю, что да. Его возвращение пробудило в ней воспоминания, связанные с...
- С убийством её отца. Да, я понимаю.
- Отсюда заикание и ночные кошмары.
- Моя бедная Лиза…
- Теперь ты понимаешь, что её надо оградить от него?
- Вы думаете, он может причинить ей вред?
- Я не знаю, чего можно ожидать от этого человека…

Вернувшись в скит, Татьяна опустилась на колени перед образом. Самые искренние её молитвы всегда были об одном - они касались её дочери. «Огради, огради её от всего дурного. От сына моего огради её. Не допусти, чтоб страдала она из-за моих ошибок. Не допусти, чтоб узнала она о них...»

​

Здесь, в обители она молилась часто и подолгу. А ещё много мечтала. Мечтала о том, что, возможно, когда-нибудь ей будет дозволено дать священный обет, обет молчания. Чтобы больше никогда и ни с кем не говорить о прошлом. Она жаждала обрести право на молчание так же страстно, как немой жаждет обрести возможность говорить.

***​

- Очень неспокойно нынче на заводах и фабриках, - Иван Дмитриевич Одинцов был полон праведного гнева. - В том числе и на нашей. Проклятые социалисты до того обнаглели, что распространяют свои пропагандистские листовки прямо под носом у начальства. Я бы эти бумажонки запихал им в одно место!..

​

- Иван Дмитрич!..
- А что? – развёл руками тот в ответ на укоризненную реплику своей жены. - Если вовремя не усмирить рабочий класс, так и до революции недалеко будет.

​

Его собеседники – двое таких же, как и он, владельцев предприятий – согласно закивали в ответ, но Игорь Одинцов счёл нужным высказать сомнение в правоте отца:
- Что ты, папа, какая революция? Неужели ты и вправду опасаешься этих дикарей? У них нет ничего, кроме болтливых языков. Ах да, у крестьян есть вилы и лопаты, ха-ха.
- Но если развяжется война, эти «дикари», как ты изволишь выражаться, получат в руки винтовки и пулемёты, - серьёзно проговорил Иван Дмитриевич. - Вот чего я опасаюсь.

Полине Михайловне, его супруге, было неинтересно участвовать в разговоре, где звучат такие слова как «война» и «революция», и, оглядев гостиную дома Гордеевых, она плавно переместилась в женскую компанию. Там-то обсуждали вещи поинтереснее: последние новости из мира моды (по-прежнему ли актуальны шляпки с перьями?), свадьбы и разводы, громкие премьеры и не менее громкие скандалы. Глядя на Лизоньку, бесцветной тенью двигающуюся по залу, никак нельзя было сказать, что она хозяйка этого вечера – рот раскрывает редко, гостям улыбается недостаточно широко, и вообще весь вид имеет какой-то потерянный. Этой девочке ещё учиться и учиться устраивать светские вечера. И раз уж её мать предпочла посвятить свою дальнейшую жизнь служению господу, а не воспитанию дочери, она, Полина Михайловна, с радостью поделится с невесткой своим многолетним опытом в этой сфере. Она помогла ей и с этим раутом. Сперва настояла на том, что он необходим - сколько можно строить из себя затворницу? Чем чаще в её доме будут бывать гости, тем лучше! Затем был тщательно составлен список приглашённых. На этом же этапе Полина Михайловна спланировала, кто и чем будет заниматься, кто с кем танцевать и даже кто о чём говорить. Благодаря её стараниям, вечер начался весьма неплохо.

Гости всё прибывали:
- Герасимова Дарья Сергеевна, - объявил лакей, и Полина Михайловна с Лизой подошли её поприветствовать.
Дарье Сергеевне, женщине крупной и оттого очень заметной, не было и тридцати, но штрихи морщинок возле её ярко напомаженных губ напоминали всем о трагическом событии в её жизни – два года назад её жених, один английский джентльмен, погиб во время крушения лайнера «Титаник». Однако, к данному моменту жизнь её наладилась, и всего пару недель назад она разродилась первенцем от её теперешнего мужа, местного судьи.
Полине Михайловне захотелось сделать ей приятно и поинтересоваться, как поживает её новорождённая дочка, но она тщетно пыталась вспомнить, каким же именем нарекли младенца. Дарья Сергеевна опередила женщину, посетовав, что Софочка не здорова. Та в свою очередь стала выяснять подробности состояния ребёнка, уверяя, что в этом вопросе она настоящий спец – сама двоих вырастила (двоих - это Игоря, старшего, и Сержа - младшего).
- Скорее бы уже внуки пошли, - она с надеждой посмотрела на невестку.
Дарья Сергеевна закивала и похлопал мощной ладонью по Лизиному плечу:
- Я уверена, Лизоньке беременность пойдёт на пользу, а то ведь смотреть больно, какая щупленькая!

​

В ответ девушка мило улыбнулась, но про себя яростно подумала, что это уже переходит все границы. Почему каждый считает своим святым долгом указать ей на её худобу? Почему-то она не хватает знакомых дам за их жировые складки на талии или толстые плечи и не кричит на всю округу о том, что вот тут у них явно отложилось лишнее пирожное.
- А вам пошло бы на пользу годок-другой посидеть на хлебе и воде, - сказала бы Лиза, если бы в этой жизни было позволительно всегда высказывать то, что думаешь.
Этим вечером она вообще старалась разговаривать как можно меньше, так как после недавно пережитых ею кошмаров к ней снова вернулось её заикание. Нет, оно не было таким сильным, как в детстве, но иногда эти злосчастные запинания так и проскакивали в её речи. Она молила бога, чтобы это явление было временным, ведь иначе ей снова придётся лечиться.
Краем уха она услышала спор, начавшийся между Игорем и её будущим свёкром. Девушка не смогла удержаться от мысли, что если бы её отец был жив, она бы никогда, никогда не позволила бы себе с ним спорить, тем более на людях. Поведение жениха вызвало у неё неодобрение, и она повернулась лицом к окну, чтобы никто не заметил краску стыда на её щеках. В этот момент она вдруг подумала, что с возрастом его характер дурнеет. Иногда Лиза ловила себя на мысли, что ей всё меньше нравился Игорь говорящий и всё больше импонировал Игорь молчащий.
Найдя подходящий предлог, девушка отправилась на кухню. Почти сразу, как она покинула гостиную, с улицы послышался шум мотора и назойливые автомобильные гудки. Гости выглянули в окно, чтобы посмотреть, кто это вздумал так шуметь, и взору их предстал остановившийся напротив дома новёхонький Ford.

​

- Интересно, кто это там? Ну и манеры!..–неодобрительно воскликнула Полина Михайловна.

​

- Кто бы это ни был, он не желает, чтобы его прибытие осталось незамеченным, - с улыбкой заметила Дарья Сергеевна.
Молодой человек, сидящий в авто, дождался, когда шофёр распахнёт перед ним дверцу, спрыгнул на тротуар и направился к крыльцу. Через минуту лакей растерянно проговорил:
- Гордеев Владислав Романович…
Наверное, если бы он сообщил о прибытии императора Николая, это произвело бы меньшее впечатление.
Влад зашёл неторопливо, равнодушным взглядом скользя по комнате и замершим лицам присутствующих в поисках своей сестры.
- Что за унылое собрание? – наконец поинтересовался он, так и не увидев Лизу.
Он сделал ещё пару шагов вперёд, взял с подноса бокал и отпил из него несколько глотков. В гостиной сохранялось молчание, которое нарушал лишь голос Шаляпина, доносившийся из граммофона:

Я тот, чей взор надежду губит,
Едва надежда расцветёт;
Я тот, кого никто не любит,
И все цветущее клянёт*​

Гости смотрели на него кто с нескрываемым изумлением, кто с любопытством. Взъерошенные черные волосы без намёка на какую-либо укладку, простая одежда, руки в карманах и небрежная походка - он разительно отличался от собравшихся здесь сегодня господ. Неужели это тот самый Влад, брат Елизаветы, который много лет назад был выгнан из дому? Это он был во главе той группировки, что называла себя «банда Змея» и запомнилась горожанам своими столь разнохарактерными действиями: от мелкого хулиганства вроде таскания мелочей с торговых прилавков и поджога новогодней ёлки на площади до убийства его отчима? Тот самый Змей… Как противоестественно было находиться с этим человеком в одной комнате!
- Ну что я вам, бородатая женщина что ли, чтобы так на меня пялиться? – не выдержал Влад. - Где хозяйка сего пиршества?

​

В проёме появилась Лиза. С изумлением оглядев незваного гостя, она быстрым шагом преодолела разделяющее их расстояние и встала между ним и остальными.
- Свет очей моих, Елизавета Андреевна! – обрадовался молодой человек.
От такого нахальства Лиза едва не лишилась дара речи.
- Что вы здесь делаете? Как вы посмели? – настороженно спросила она. - Почему вы пропустили его сюда?!..
Последний вопрос был адресован лакею. Тот оторопел и стушевался:
- Но как же не пропустить, Елизавета Андреевна?..
- Вы напрасно гневаетесь, совершенно напрасно, - поспешил заверить её Влад. - Я, между прочим, к вам не с пустыми руками. Давеча вы так быстро ушли, что я не успел кое-что вам вернуть.
Он протянул ей фотографию, и Лиза выхватила её из его рук, озираясь и лихорадочно соображая, как она всё это объяснит присутствующим . «Как это ужасно, что он заявился сюда, как бы не всплыла на поверхность недавняя история на вокзале! Но как он узнал мой адрес? И главное, зачем он пришёл, неужели извиниться?»

Он что-то пожёвывал. Изо рта его пахнуло чем-то вкусным, похожим на мяту. Ранка на его щеке совсем зажила, и теперь ничто не нарушало гладкость его красивого, чисто выбритого лица. Это лицо... оно преследовало её во снах всю прошедшую неделю. Помесь кошмаров с обрывками жутких воспоминаний и чего-то ещё, непонятного. Лиза просыпалась без чувства страха, но в таком безудержном волнении, которое не рассеивалось ни после завтрака, ни после обеда, ни даже по прошествии нескольких дней.

​

- Кроме того, - продолжал Влад, - я ведь так и не представился, и теперь хочу сгладить свою неучтивость.
- Да мне всё равно, как вас...
- В самом деле? Ладно, - он пожал плечами. – А неплохо у вас тут.
Неспешно пройдясь по залу, Влад провёл пальцами по позолоченным рамам картин и персидскому ковру ручной работы, висящему на стене. Лиза почувствовала, как волна мурашек пробежала по её спине снизу вверх и задержалась на затылке, как если бы он касался не предметов интерьера гостиной, а её самой. Всё это было очень странно. Никогда ещё она не чувствовала такую растерянность.

- Нет ничего хуже непрошеных гостей, - наконец подал голос Одинцов-младший.
Влад перевёл взгляд на франтика, вышедшего вперёд.
- Тогда что вы все здесь делаете? – нашёлся он. – Не помню, чтобы я кого-то приглашал.
- Я о тебе, если ты не понял. Именно тебя не было в нашем списке гостей.
- Может быть, потому, что я здесь хозяин?
- Или потому, что ты здесь persona non grata?
Хозяин? Хлопая ресницами от изумления, Лиза медленно попятилась назад.
- Я восхищён вашей латынью! С кем имею честь?
- Одинцов Игорь Иванович, - с достоинством произнёс молодой человек.
- Святые помидоры! Так это с тобой мы скоро породнимся? Трудно передать словами, как я рад нашему знакомству.
Глядя новому знакомому в глаза, Влад подошёл к нему вплотную, вынул изо рта свою жевательную резинку (упаковка бесплатно прилагалась к автомобилю – так американцы вводили в массы свои изобретения) и бросил её прямо в его бокал, который тот продолжал держать в правой руке. Одинцов брезгливо поглядел в остатки своего вина. Ещё никогда его любимое шардоне не выглядело столь омерзительно. Первым порывом было выплеснуть его мерзавцу в лицо. Но, несмотря на то, что ему нечасто приходилось сталкиваться с таким хамством, он изо всех сил старался не поддаться на провокацию и сохранить невозмутимость. Остальные молча наблюдали за перепалкой и многозначительно переглядывались. Лизе тем временем стало невыносимо душно. Чтобы не потерять равновесие, она вцепилась в деревянный косяк проёма так, что побелели костяшки пальцев.
- Чего нельзя сказать обо мне, - процедил Игорь, ставя бокал на граммофон. - Я бы выставил тебя за дверь собственными руками, но мне совершенно не хочется об тебя мараться. Я ещё только глянул на тебя, а мне уже захотелось помыть руки.

​

Не оставляя попыток вывести собеседника из себя, Гордеев обвёл взглядом гостиную:
- Смотрите-ка, сколько мух тут летает!.. Не твоя ли persona их сюда привлекла?
- Не думаю. До того, как заявился ты, мух не было.
Тут звонко защёлкали деревянные бусы, занавешивающие проём – потрясённая столь неожиданной встречей, Лиза лишилась чувств и медленно осела на пол.

---

gf*«Ария Демона» из оперы «Демон»

 

[Селеста]

​

По залу многоголосым каноном прокатилось встревоженное «Ах!».
- Ах-ах, снеслась в кустах! – пробурчал Владислав, с кривой усмешкой наблюдая за тем, как все сразу же столпились вокруг его сестры, уложенной на диван. - Не понимаю я этой привычки барышень всё время падать в обморок. Или есть какой-то негласный закон: чем чаще девушка лишается чувств, тем благороднее считается её происхождение?
- Это ты довёл её!
- Да что вы все разжужжались, как торговки на базаре? – фыркнул Влад, оставив без ответа реплику Одинцова-младшего. - Цирк с конями да и только. Уберите эту дрянь, она и без ваших пыточных средств уже пришла в себя.
Горничная Ульяна смущённо отвела от госпожи руку с нюхательной солью и после недолгого колебания (нужно ли слушаться этого новоявленного хозяина?) сунула её в карман передника. Лиза и вправду уже приоткрыла глаза, но, встретившись взглядом с братом, тут же снова зажмурилась и закрыла лицо ладонями. Полина Михайловна присела рядом и принялась с сочувствием поглаживать её плечо. Она, как и другие Одинцовы, была крайне возмущена поведением Лизиного братца. Но на лицах остальных гостей читалось скорее оживление, ведь это так приятно, когда в очередной, ничем не примечательный вечер вклинивается что-то этакое. Однако Владислав не стал их баловать своим долгим присутствием и вскоре покинул гостиную. Прислушавшись, Елизавета поняла, что он направился в свою бывшую комнату. Её переделали в рабочий кабинет для Андрея Гордеевича сразу после того, как Влад ушёл из дома. Сейчас там также, как и в комнате матери, всё было занавешено тканью. Эта незавидная участь постигла многие из комнат в этом доме - Лиза была скромна в своих потребностях и использовала лишь малую часть помещений, остальные же дремали под покровом простыней, в патине пыли и паутины.
- А вот эта комната побольше моей, - услышала она его слова и встрепенулась: кажется, он перешёл в спальню матери. – Но сколько же здесь барахла!
Девушка вскочила и бросилась туда, через мгновение её взору предстали клубы пыли: Влад нещадно, одну за другой сдёргивал простыни с мебели и картин. Лиза в смятении переглянулась со служанками: какое кощунство! Громоподобно чихая и чертыхаясь, Влад всё же не желал останавливаться – он ощущал, как разгоняет застоявшуюся, словно болото, атмосферу этого места, и ему это нравилось. Сколько лет он избегал всего, что касалось его семьи, но вот теперь он чувствовал в себе силы не только вернуться в этот дом, но и вдохнуть в него новую жизнь.

​

Старый особняк поднялся на уши. Сбежались все слуги - им было любопытно взглянуть на столь внезапно вернувшегося молодого хозяина. А тот тем временем расправился с простынями и распахнул шкафы. Всеобщему взору предстали груды платьев и прочей одежды.
- Всё это следует отнести на чердак, нашей благочестивой матушке эти тряпки больше не понадобятся. Подготовьте эту комнату для меня, - отчеканил он, - к завтрашнему вечеру.
Лизе было трудно поверить в происходящее, неужели он собирается здесь остаться? Не в силах совладать с эмоциями, она убежала в свою комнату. Влад хотел было пойти за ней и поговорить, но она заперлась и никого не желала видеть. Тогда он решил не торопиться, ведь спешка полезна лишь при ловле блох. Он вернётся завтра, и тогда между ними уже не останется недомолвок. Отдав ещё кое-какие распоряжения прислуге, он уехал. Однако, девушка не вернулась к гостям даже после его отъезда. Вечер был сорван, тем не менее гости расходились довольные, как после просмотра удачной театральной постановки. Они торопились по своим домам, чтобы успеть поделиться с семьями и знакомыми подробностями только что увиденного, пока они не выветрились у них из головы. Позже всех дом Гордеевых покинули Одинцовы. Игорь и Полина Михайловна настойчиво просили Елизавету выйти к ним, но она ни в какую не соглашалась.
- Я что-то не понял: она его вроде узнала и в то же время как будто бы и нет… И что это за фотографию он ей отдал? - бурчал Одинцов, направляясь к выходу.
– Ты слышал? Он велел приготовить ему комнату, - хмурясь, проговорила его мать.
- Слышал. Неужели он собирается здесь поселиться?
- Часть дома по праву принадлежит ему.
- По праву!.. Если бы я был властен, я бы лишил его права даже просто приближаться к моей Лизе, не то что жить с нею под одной крышей, - он воинственно взмахнул своим гребешком, извлечённым из кармана, словно меч из ножен. – Таким, как он, вообще место за решёткой. Хотя бы зоопарка.

***​

Следующим утром Влад был в швейной мастерской Фимы Бламберг. Явился он туда не с пустыми руками, а с очень даже хорошим предлогом – ему понадобился презентабельный, элегантный костюм, и Фима будет чрезвычайно добра, если сошьёт его ему. Модистка недоверчиво поджала губы, но пожала плечами и принялась за работу – заказчики ещё ни разу не бывали лишними, какие бы скрытые цели они при этом не преследовали.
Пока она снимала мерки, разговор зашёл о других её клиентах, и она рассказала о самой любимой из них - Елизавете Гордеевой.

​

Влад почти не удивился, услышав имя своей сестры. Кажется, весь этот город был пропитан ею, и куда бы он не сунулся, за какой бы угол не свернул, везде будет одна Лиза, Лиза, Лиза... Он не подал вида, что знает её, а у Фимы и мысли не могло возникнуть, что они родственники, ведь в Петербурге он назывался фамилией отца, и был известен ей как Владислав Киселёв. Расскажи он ей сейчас правду, начнутся расспросы: «а как так», «почему» и так далее. Говорить об этом сегодня не хотелось, знакомство Фимы с его семейным древом не входило в план нынешнего дня. Вообще нелюбовь к копанию в прошлом и своих родственных связях была семейной чертой всех Гордеевых.
- Но почему она заказала своё свадебное платье именно у тебя? – изумился он, машинально перебирая образцы ткани для сорочки.
- Вот и я тебе говорю, что это просто невероятно! – Фима скользнула взглядом по его широким плечам. Ей был знаком каждый сантиметр этого тела, в том числе и татуировка в виде клыкастого змея на его правом плече. Она улыбнулась ей как старому другу. - Хотя я, пожалуй, догадываюсь, почему…
- О чём ты?
- Мне кажется, что меня она выбрала потому, что я приезжая и никому неизвестная портниха. Никто из её знакомых, конечно же, не одевается у таких, как я…
- И что?
- А то, что эта барышня хочет избежать сплетен.
- Каких ещё сплетен? О грядущей свадьбе? Но об этом уже известно всему городу.
- Нет, кое о чём другом.
- Тут что, какая-то тайна?
- Да, и причём не моя, я не могу тебе рассказать.
- Но ведь ты меня заинтриговала, проказница!
Фима немного помедлила с ответом, но всё же не удержалась и шёпотом, словно кто-то, кроме собеседника, мог её услышать, произнесла:
- Всё дело в её спине.
- Как интересно, а что с ней не так? – Молодой человек был заинтересован не на шутку, и его воображение тут же нарисовало ему массу вариантов ответа на этот вопрос: – Там огромная, волосатая бородавка? Или, может быть, горб, который и не снился Нотр-Даму?

​

- Нет уж, больше я тебе ни слова не скажу, - покачала та головой, игриво накручивая на палец выбившуюся из причёски прядь русых волос.
- Совсем-совсем?
- Про Елизавету Андреевну – да. Не хочу быть сплетницей.
- Ну хорошо, забудем про эту Елизавету. Вернёмся к твоему мужу, как долго он ещё будет в командировке?
- Я же тебе говорила, что это трудно предсказать.
- Но как тебе должно быть скучно тут совсем одной! Каким чёрствым сердцем нужно обладать, чтобы вот так постоянно бросать тебя одну, в чужом городе! – Фима пыталась что-то возразить, но Влад не дал ей такую возможность. – Как тебе, кстати, Екатеринбург? Наверное, он показался тебе довольно неуютным?
- Напротив, он мне нравится, здесь очень даже хорошо. Живописная природа и красивая архитектура… немного даже Петербург напоминает. И кстати, я заметила, что в этом городе много красивых, правильных лиц, особенно среди женщин.
- В самом деле? Не замечал такого.
- Взять хотя бы ту же Елизавету – она очень красива, - всё-таки Фима не могла не говорить о ней, ведь она прониклась к этой девушке глубокой симпатией. - Неудивительно, что такая юная и уже выходит замуж.
- Это было бы удивительно, если бы она не была так богата.
- О, Влад, не говори так. Это не тот случай, я уверена.
Гордеев подумал об этом франтике Одинцове, – влюблён ли он по-настоящему в его сестру? – и не смог сдержать усмешку, когда вспомнил его лицо, сморщившееся над бокалом вина. Потом глянул на часы, близилось обеденное время. В ресторане «Империя» его ожидал столик на двоих в укромном уголке.
- Пообедаем вместе? – спросил он вдруг непринуждённым тоном, и Фима не стала искать повод отказать ему в этом маленьком удовольствии.
- Здесь поблизости есть неплохая пельменная… - начала было она, но Влад замотал головой.
- Не сегодня.
- Ты разлюбил пельмени?
- Нет, но у меня уже заказан столик в другом месте.
Заказан столик? Это что-то новенькое. Элегантный деловой костюм, столики, заказанные заранее… перед ней явно стоял не тот Влад, которого она знала раньше.
- Я подожду тебя на улице, - сообщил он, доставая из кармана пачку сигарет и выходя наружу.
Наспех причесавшись, подкрасив губы и накинув шляпку, швея покинула мастерскую вслед за ним, осторожно озираясь по сторонам - не наблюдают ли за ней соседи; невинный обед в компании давнего знакомого они могут принять за бог весть что. И слегка оторопела, когда из припаркованного на обочине Форда степенно вышел шофёр и почтительным жестом распахнул перед ними дверцу пассажирского сиденья.

​

- Силь-ву-пле, мадам, в мой экипаж, - с галантным поклоном пригласил Влад, однако та застыла на месте. - Ну что же вы, Фима Петровна, садитесь, не робейте.
- Ты взял напрокат автомобиль??
- Да нет, это мой.
- Ну да.
Фима рассмеялась. Влад обожал, когда она смеялась вот так – громко, от души, запрокинув голову. В такие моменты ему всегда хотелось схватить её на руки и кружиться с ней до тех пор, пока не пойдёт кругом голова. Затем, когда удерживаться на ногах стало бы совсем невмоготу, они упали бы в траву, и он наглядно показал бы ей, как сильно он по ней скучал. Слишком много этих «бы», как же они портят всё очарование этого момента!
- Разве я не говорил тебе, что получил наследство?
- Говорил, но, видимо, забыл упомянуть, что ты дальний родственник Романовых.
- Отнюдь.
- Но ты никогда даже не намекал, что у тебя есть такая богатая родня!
- Я стараюсь поддерживать нашу добрую традицию устраивать друг другу приятные сюрпризы. Боюсь только, мой сюрприз меркнет на фоне твоего, - усмехнулся Влад, помогая ей подняться.
- О чём ты?
- Да всё о том же, о твоём замужестве.
- Не говори так, я предупреждала тебя о своём намерении дать согласие Паблито.
- Я думал, ты шутишь!
- Разве это было так смешно?
- Ты всегда отличалась своеобразным юмором.
Автомобиль тронулся с места. Вопреки ожиданиям Фимы - но согласно намерениям Влада - они провели вместе весь день. После изумительного обеда в «Империи» Влад неожиданно повёз подругу на прогулку по городу и его окрестностям, и даже слышать не хотел её робких возражений. Выехав из города, они отправились на гору Берёзовую и осмотрели обелиск, стоящий на его пологой вершине. Выполненный из мрамора, с позолоченным двуглавым орлом наверху, он обозначал границу между двумя частями света – Европой и Азией. После этого они поехали к озеру Шарташ, но по пути остановились напротив сувенирной лавки.
- Зачем мы здесь? – поинтересовалась девушка, оглядывая витрины, заполненные разнообразными сувенирами – от кукол и мягких игрушек до ваз и музыкальных шкатулок.
- Хочу купить что-нибудь моей сестре.
Фима изменилась в лице:
- У тебя есть сестра?..
- Да, младшая. Я вас как-нибудь познакомлю.
- Она живёт здесь, в Екатеринбурге?
- Да.
- И что ты хочешь ей подарить?
- Что-нибудь, что её порадует. Я надеюсь, ты поможешь мне выбрать?
- А сколько ей лет?
- Девятнадцать.
Фима снова обвела взглядом витрины, теперь уже с пристрастием. Интересно, какая она, его сестра? По мнению швеи, всё представленное здесь было очаровательным и достойным быть преподнесённым в подарок, но что понравится именно ей? Через четверть часа выбранный совместными усилиями подарок был упакован в коробку, вручён покупателям, и они продолжили свой путь к Шарташскому озеру. Там, в чаще, окружающей водоём, нагромоздились удивительные холмы и башни из гранитных валунов.

​

Фима уже бывала здесь раньше с Павлом, но тогда у них не было возможности как следует всё рассмотреть, потому что муж её всегда куда-то торопился. Влад же никуда не спешил. Он достал из машины бутылку вина, бокалы и закуски, которые им упаковали в ресторане, и они продолжили своё пиршество, уютно расположившись на полянке между камнями. Под искристое щебетание птиц Влад рассказал спутнице легенду, знакомую ему с детства: где-то под водой, от берега до самого центра озера существует каменная тропинка. Древние шаманы проходили по ней к центру озера и колдовскими чарами поднимали с его дна лесистый остров. Они совершали на нём свои обряды, а после снова прятали от людских глаз, возвращая его на место.
Смакуя благородный вкус, Фима маленькими глотками отпивала вино (оно принадлежало к той ценовой категории, которую они с Павлом не позволяли себе даже по праздникам) и с интересом внимала каждому его слову. Повествование его было настолько красочным, что девушка почти услышала звуки бубнов, в которые били те самые шаманы.

​

До этого она и не подозревала, что Влад может быть таким занимательным собеседником. Откровенно говоря, раньше они вообще непозволительно мало времени уделяли разговорам.
- Надо же, уже начинает темнеть, - заметил около восьми часов вечера Владислав. – Как быстро летит время рядом с тобой! Мне пора возвращаться домой.
Швея удивлённо приподняла брови.
- Ты стал бояться темноты?
- Да нет же, просто… Понимаешь, недавно в наш дом забрался грабитель, и теперь сестра боится оставаться вечерами одна, - пояснил Влад в ответ на её вопросительный взгляд. – Бедняжка, её всё время одолевают какие-то страхи. Возможно, это оттого, что она почти круглая сирота. Кроме меня, у неё никого нет, - и он отвёл глаза, словно бы стесняясь своей сентиментальности.
- Почти сирота? Значит, и ты тоже?
- И я тоже…
- Я так и думала. Жаль, что ты никогда не рассказывал мне о своей семье – мне оставалось только строить догадки и предположения… Что ж, спасибо за чудесный день, - искренне поблагодарила она.
- Это тебе спасибо, – отозвался Влад. Он улыбнулся самой грустной улыбкой, на которую был способен, сжал горячей ладонью её пальчики и наклонился к её уху: - Я хочу, чтобы ты знала: я никогда не смогу перестать думать о тебе, - шептал он ей. - Это так же невозможно, как… как, например, рассмешить самого себя щекоткой.
- А разве это невозможно?
- А ты попробуй.
Девушка попробовала пощекотать себе рёбра, но ничего не почувствовала, хотя обычно была очень чувствительна к щекотке.
- Вот видишь. А теперь я.
И он принялся её щекотать.
- Не надо, пожалуйста! – воскликнула Фима сквозь безудержный смех, не в силах оторвать взгляда от его такого знакомого и в то же время такого неузнаваемого лица.
Надо же, как преобразился он за то время, что они не виделись. Стал другим человеком, но возможно ли это? Наверное, да, ведь ему уже двадцать пять – возраст, вполне подходящий для переосмысления жизненных ценностей. И даже его глаза как будто претерпели изменения. Стали голубее что ли... Определённо, сегодня они были такими голубыми, что даже небо не выдерживало конкуренции и смущённо скрывалось за вуалью из облаков, стоило ему только посмотреть наверх. И в который раз за сегодняшний день она изумилась, когда, высадив её у мастерской, он не только не высказал желания снова оказаться внутри (видимо, и вправду торопился к сестре), но и даже в щёку не попытался поцеловать. Наверное, он никогда не перестанет её удивлять.

 

[Селеста]

***​

Облачная вуаль тем временем становилась всё плотнее, и в конце концов на город хлынул дождь. Он принялся старательно вырисовывать на поверхности Исети сотни идеально-ровных окружностей, для чего ему даже не требовался циркуль – не зря он тысячелетиями оттачивал своё мастерство. Несмотря на то, что искусство его было крайне недолговечным, он упрямо делал это вновь и вновь, рисуя новые узоры поверх тающих. Он верил, что и в этом городе найдутся поклонники его творчества, и потому не сдавался. А вот и один из ценителей прекрасного, иначе как объяснить то, что молодой человек, выйдя из автомобиля напротив большого особняка, не торопится спрятаться от него ни под куполом зонта, ни под козырьком крыльца?

Чувствуя, как намокает его рубашка, забирая тепло разгорячённого прогулкой тела, Влад несколько минут простоял в нерешительности. Ждёт ли она его? Зачем он хочет поселиться именно здесь, зачем ему быть с ней рядом, неужели только ради мнения Фимы? Лицемерно. Даже подарок купил. Честнее было бы отправить эту коробку в ближайший мусорный бак. Но страх показаться слишком фальшивым самому себе боролся с чувством, что этот жест действительно от души. В итоге мусорный бак, сиротливо приютившийся возле стройного, длинноногого фонаря, остался таким же пустым, каким был до его приезда.

Узнав, что у сестры снова гости, Влад оставил свою ношу в прихожей. В зале помимо хозяйки он обнаружил ещё троих – Одинцова-младшего и двух незнакомых ему девушек. Одна из них выглядела совсем ещё ребёнком, лет пятнадцати, не больше. Вторая же была постарше, весьма привлекательной внешности. (Обе они приходились Одинцову двоюродными сёстрами и звались соответственно Марией и Анастасией; младшая из них была той самой «болтушкой Машей», которая когда-то раскрыла Елизавете глаза на нежные чувства своего кузена).
У Лизы на коленях лежала вышивка, у Марии – маленькая собачка. Анастасия играла на рояле, но при появлении Гордеева прекратила своё занятие и пристально оглядела его с головы до ног.
- Прошу тебя, дорогая, продолжай, - ласково обратился к ней Одинцов, делая вид, что не замечает вошедшего, и чудесные звуки возобновились.
- Что это? – спросил Влад, поглядывая на дрожащее то ли от холода, то ли от нетерпения животное. Раньше в доме Гордеевых никогда не было живности, потому что Татьяна не любила ни собак, ни кошек.

- Не что, а Эмили, - отозвался сквозь зубы Игорь. - В честь Эмили Бронте, но ты, конечно, не знаешь, кто это.
- И зачем это здесь?
- Одно неверное движение с твоей стороны, и ты узнаешь, зачем.
- А, так ты обзавелась охраной? – это было сказано сестре, с насмешкой. - И что она мне сделает?
- Это мой подарок. Она хоть и маленькая, но покусать может, - вновь ответил Одинцов, так как Лиза предпочитала отмалчиваться, в волнении теребя в руках свои деревянные пяльца.
- Меня? Покусать? Не смеши меня, я сам её скорее покусаю, - Влад оскалился в кровожадной улыбке.
- Тогда мне стоит сделать ей прививку от бешенства – не дай бог, заразится им от тебя.
Мария прыснула со смеху, но тут же смутилась собственной несдержанности и, опустив глаза, принялась с удвоенной скоростью наглаживать собачку.
- Эй, Игорь Иванович, а она, кстати, похожа на тебя, - заметил Гордеев, наклоняясь к Эмили. – Тот же рыжеватый отлив волосяного покрова и полное отсутствие признаков интеллекта в зрачочках. Что это за порода, Одинцовская дворовая?

- Солнце грязью не заляпаешь, - лишь высокомерно бросил ему через плечо будущий зять, вновь демонстрируя такое самообладание, за которое Влад его почти зауважал.
Разведя руками, он ещё раз скользнул взглядом по красотке Анастасии, затем по своей сестре и наконец удалился в свою комнату.

Памятуя о словах Татьяны Леонидовны, а также основываясь на собственной интуиции, Игорь с большой неохотой оставил Лизу наедине с братом. Но делать нечего – приличия не позволяли ему остаться рядом с ней. Сквозь открытое настежь окно Влад слышал, как они усаживались в свою коляску и вскоре укатили восвояси. Ему не захотелось медлить, и, прихватив свою коробку, он пошёл к сестре. Она была в своей спальне. На первый взгляд всё было просто: он постучится - она пригласит его войти. Он скажет, что не хочет больше жить прошлым и вручит ей подарок – она согласится, ответит что-нибудь вроде «кто прошлое помянет, тому глаз вон» и откроет крышку. Что последует за этим, он пока ещё не придумал.
На деле же не было ничего сложнее, хотя первый пункт его краткого плана был выполнен безукоризненно: он постучался и вскоре очутился в её спальне. А после замер на пороге и огляделся. Какая странная комната. Всё здесь было выдержано в очень светлых и почти ахроматичных тонах, из-за чего создавалось впечатление, будто комната подёрнута дымкой тумана. Поэтому даже лучи заходящего солнца, каким-то чудом пробившегося сквозь облачную завесу, выглядели неестественно яркими. Цвет их казался таким насыщенно-пурпурным, словно в них присутствовала изрядная примесь марганца. Обилие белоснежной ткани, мебель из выбеленного дерева и слегка голубоватые обои на стенах вызывали ассоциации с небесами, и Владу уже не в первый раз в этом доме показалось, будто он очутился в раю. Несомненно, это было плохим признаком. Это значило, что его влияние на этот дом не было односторонним. Или всё дело в том, что тогда он слишком сильно ударился головой.
Лиза стояла напротив зеркала с кружкой какого-то напитка в руках, в воздухе витал аромат кофе и какао. Влад решительным движением поставил перед ней на комод свою коробку, рядом с разными флакончиками и шкатулкой, из которой небрежно выглядывала нитка жемчуга; большая и (если не считать белых полос) красная, словно спелый помидор, она стала единственным ярким пятном в этой комнате.

​

Впервые они с Лизой остались наедине, а голоса из прошлого как будто только этого и ждали, чтобы вновь напомнить о себе… Он снова очутился в том времени, когда она ещё ходила за ним как нитка за иголкой, несмотря на явное намерение родителей воспитывать их отдельно. И несмотря на то, что Влад никогда не бывал ласков со своей младшей сестрой.

- …А это добрая сказка?
- Откуда мне знать?
- Почитай мне.
- Не буду.
- Я не усну без сказки, мне будет страшно. Пожалуйста, Влад.
- Ну и плакса ты! Ладно, ладно, только не разводи здесь снова сырость...
«Сказки народов мира» были с неохотой раскрыты на нужной странице. Строки, связанные между собой в замысловатые рифмы, зазвучали из его уст сначала сухо, с запинками, но затем чтение увлекло его, и он стал делать это с выражением.
- …Ты видишь, видишь? Её зовут Эллизиф, а это почти что Лиза, и она царевна! Ой, я бы тоже хотела быть царевной!
- Раскатала губу, какая ж из тебя царевна? Они должны быть красивыми, и уж точно они не могут быть такими лопоухими.
- Да ты на себя-то посмотри! Твои уши ничуть не меньше моих и торчат точно так же!
- А я, в отличие от некоторых, и не мечу в царевны. Я хочу быть таким, как этот змей, - мальчик показал ей на обложку, где сверкающими золотистыми линиями был нарисован сказочный змей с огромными крыльями и клыкастой пастью, - большим и сильным, и чтоб меня все боялись…
Он помнил, как закапали слёзы обиды с её тогда ещё по-детски пухлых щёк, она всегда была так уязвима!.. Помнил, как он сказал ей:
- Ну хочешь, я сделаю тебя похожей на царевну?

Её длинные, пшеничного цвета волосы, собранные в его руке, были мягкие и блестели, словно шёлк, а шея, что предстала его взору, когда он приподнял их к макушке, была тонка и бела. Владик сжал зубы. Его мать так любила рассказывать о тех временах, когда она носила под сердцем свою долгожданную дочь. Большую часть беременности она провела на Чёрном море, и часто вспоминала, как стоя на его берегу, она кормила белым хлебом лебедей и мечтала о девочке, такой же красивой и грациозной, как эти птицы. Как же Владика всегда раздражала эта дребедень про лебедей и всё остальное! Уже тогда он со всей ясностью, на которую было способно воображение одиннадцатилетнего ребёнка, представлял себе, как, нося под сердцем его, своего первенца, Татьяна мечтала лишь об одном – упасть с лестницы, да так, чтобы её нерождённое дитя так и не увидело свет божий. Поэтому в то время, как она говорила о тёплом море, лебедях и солнце, он чувствовал лишь ледяные порывы необузданного норд-оста, сбивающие с ног и пронизывающие до самых костей.

Недобро сверкнули его глаза, хищно блеснули ножницы своей полированной сталью в его цепких мальчишеских пальцах…

​

Лизе понравилась её новая причёска: короткие волосы не путались, в них не застревал гребешок, и они даже стали слегка кудрявиться, совсем как у настоящей царевны.

А вот матери с отцом… Ох, какой же скандал они тогда закатили! Они сделали всё, чтобы отбить у него охоту когда-либо ещё притрагиваться к сестре. А та в свою очередь долгое время после этого не позволяла прикасаться к себе парикмахерам, настаивая на том, чтобы стрижку ей делал Владик. Она протестовала, потому что где-то на подсознательном уровне чувствовала, что всё это как-то неправильно.

Теперь родителей не было рядом. Были только он и она. Он, с противоречивыми чувствами глядящий на неё сверху вниз, и она, печальная, раздавленная, готовая к самому худшему.

 

[Селеста]

***​

Без сомнения, Лиза заранее продумывала свою речь, обращённую к брату, но сейчас вдруг забыла обо всём, что собиралась сказать. Спокойствие, которое она старалась поддерживать в себе весь сегодняшний день, улетучилось с его приходом, остались одни эмоции, которые не замедлили обратиться в длинный, полный отчаянья монолог:
- Зачем ты вернулся? Зачем спас меня тогда, на вокзале? Чтобы иметь возможность тут же унизить, растоптать? Для чего ты пришёл сюда? Хотя это и не важно. Можешь делать со мной, что хочешь. Можешь хоть убить меня, я уже на всё согласна. Так даже будет лучше. Да-да, а то в последнее время мне кажется, что весь мир ополчился против меня и пытается свести меня с ума. В самом деле, лучше убей меня, только скажи, за что ты меня так ненавидишь. И если причина для этого действительно имеется, я, наверное, пойму. Я, может быть, даже не скажу ни слова против. Только скажи, за что!!
Тяжело дыша, она поставила свою кружку на комод, так как руки её дрожали. Разумеется, расплакалась, по обыкновению закрыв лицо ладонями.

​

- Ты закончила? – бесстрастно спросил Влад, когда она замолчала, и кивнул на коробку: - Я тебе тут подарок принёс. Да у тебя сегодня просто какой-то день рождения! Это не собачка, слава богу. Посмотришь, когда будешь свободна.
Лиза чуть не задохнулась от негодования:
- Не нужны мне твои подарки! Что там, бомба, гадюка, ядовитые пауки?
- У тебя богатое воображение.
- Да ведь от тебя всего можно ожидать… Я всего лишь хочу знать, чем вызвана твоя ненависть? Что я тебе сделала?
- Брось, у меня нет ненависти к тебе.
- Правда? Тогда мне страшно представить, что же ты делаешь с людьми, которые тебе ненавистны!
- Не делай из мухи слона.
- И-и-из мухи слона? Так ты это называешь? По-твоему, этот ужасный кошмар, который я пережила благодаря тебе, это пустяк?
- Возможно, я действительно несколько перегнул палку тогда, на вокзале. Пойми же, это было устроено с воспитательными целями, ведь ты вела себя так безрассудно…
- Я сейчас не про вокзал. Я про то, что произошло д-девять лет назад.
- Так ты об этом… - устало произнёс Влад, несколько смущённый её внезапным заиканием. Он понял, что она имеет в виду смерть своего отца. - Но я же здесь ни при чём. Я говорил матери об этом много раз, но она предпочитает не верить ни одному моему слову.
- Почему же тогда исчез из города на девять лет? Это выглядит как бегство.
- Это и было бегством, но только не от наказания за убийство. Бегством от матери, отчима, беспутной, неприкаянной жизни, от всего этого. Мне хотелось оказаться как можно дальше отсюда, и я уехал в Петербург. Между прочим, это произошло ещё до смерти твоего отца.
- Это не помешало бы тебе стать вдохновителем и организатором этого преступления.
- Я этого не делал, и плевал я с высокой башни на то, что вы там с маменькой напридумывали про меня.
Одному богу было известно, как нуждалась Лиза в том, чтобы услышать от него эти слова. Все эти годы жаждала она, чтобы он сказал ей о том, что он невиновен. Однако, как можно ему поверить, когда все факты говорят об обратном? Зачем же он так нагло лжёт ей, прямо в лицо?
- Ничего мы не придумывали.
- Впрочем… даже если бы я мог вернуть его, я бы всё равно и пальцем не пошевелил.
- Как ты можешь так говорить?
- Лиза, ты многого не знаешь о своих родителях, поэтому и не можешь меня понять.
- О чём ты? О, я тебе не верю!! – воскликнула она. Кровь отхлынула от её лица, лишь два ярких пятна алели на её щеках. Она вытянула руки, как бы защищаясь, весь её вид выдавал крайнее волнение.

​

- Что ты за человек такой? Уходи немедленно! Уходи, слышишь?!! Иначе… иначе моё сердце сейчас разорвётся, настолько мне невыносимо находиться рядом с тобою! - Она и вправду прижала ладонь к груди. - Если не уйдёшь ты, уйду я! Не смогу я жить с тобой под одной крышей! Я сейчас же скажу прислуге, чтобы собирали мои вещи.
С этими словами она подбежала к двери и уже собиралась покинуть спальню, но Влад не пустил её:
- Лиза, постой.
Он схватил её за предплечье. Совсем как тогда, на вокзале. Лиза с горечью и стыдом вспомнила, в какой трепет приводили её тогда мысли о его сильных руках. Тогда она ещё не знала, что её спаситель окажется таким негодяем и к тому же её братом.
- Ты не можешь вот так просто уехать, это не решит ни одной проблемы. Не даст ответов на твои вопросы!
- Нет у меня вопросов.
- И очень плохо, они должны у тебя быть!
- Отпусти меня.
- Только если пообещаешь не трогать больше эту дверь.
- Хочешь, чтобы я выпрыгнула в окно?
- Нет, я хочу, чтобы ты успокоилась. Ведь я пришёл не ссориться, неужели непонятно?
Он сжал рукой её кисть, она была маленькая и холодная, как у замёрзшего ребёнка.

​

Ничего, ничего не изменилось в ней с годами - она по-прежнему была в высшей степени уязвима. Честное слово, он никогда ещё не встречал человека, которого так просто можно было бы взвинтить до предела. Ах, как легко ему было сегодня с Фимой и как трудно сейчас с ней, собственной сестрой! Он ослабил хватку, и её рука выскользнула из плена его пальцев.
- Почему ты мне не веришь? – вздохнул он, и Лизу окутал уже знакомый ей слабый аромат мяты.
- Потому что каждый раз, когда я гляжу в зеркало на свою спину, перед моими глазами всплывают лица тех людей, что сделали это, и их слова.
- А что там? Покажи мне.
- Хватит прикидываться, что ничего не знаешь, твоё притворство просто отвратительно.
- Это как-то связано со смертью Андрея Гордеевича? Покажи.
- Нет, ты лучше других должен знать, что там.
- Ты что, туга на оба уха? Я не знаю!
- Я тебе не верю!
- Сними платье!
- Ни за что!! Хотел полюбоваться творением своих друзей - надо было тебе попросить их сделать фото на память.
- Чёрт возьми, причём здесь мои друзья? Им совершенно незачем было убивать твоего отца, понимаешь ты это или нет? Я знаю о произошедшем тогда только со слов матери, но она всегда ограничивалась лишь обвинениями, не делясь со мной подробностями.
- Не лги. Все знают, что это дело рук твоей банды. Они действовали от твоего имени.
- С чего ты это взяла?
- Они передали мне от тебя привет.
- Что? В каком смысле?
- Так и сказали: «Змей передаёт тебе привет».
- Да в своём ли ты уме? Не приснилось ли это тебе?

​

- Не приснилось. Поверь, это было в тысячу раз ужаснее любого ночного кошмара.
Лиза внимательно наблюдала за его реакцией. Изумление его выглядело вполне искренним, а ей очень, просто безумно хотелось ему верить. А Влад вдруг вспомнил о своём подозрении, что сестра его не вполне здорова. Наверняка и это воспоминание о Змее – не более чем галлюцинация. Или то был какой-то другой Змей?..
- Расскажи обо всём по порядку, иначе мы так и будем говорить с тобой на разных языках. То, что кажется очевидным тебе, для меня пока что абсолютно невероятно.
Обхватив руками свои плечи, Лиза перевела взгляд на кружку с остывшим шоколадным кофе. А пока она её рассматривала, Влад неотрывно вглядывался в её профиль, гадая, откликнется она на его просьбу или нет.

***​

- Мне было тогда десять лет, - наконец произнесла она тихо, - и у меня уже давно не было старшего брата. С тех пор, как ты ушёл из дома, ты прибавился к длинному списку запретных тем в этом доме.
Был октябрь. Мы с папой, не спеша, завтракали в ресторане недалеко от Кафедральной площади. Когда закончили и стали одеваться, увидели из окна бегущих людей. Оказалось, что на площади бунт. Я тогда совершенно не понимала, что к чему, да и сейчас, честно говоря до конца не понимаю… За день до этого вышел какой-то императорский манифест, по этому поводу был организован митинг, в разгар которого на митингующих напали черносотенцы. Били студентов и евреев. Мы вышли из ресторана, и, крепко держа меня за руку, папа повёл меня в сторону дома, надеясь по пути поймать извозчика. Со стороны площади слышался свист, крики, женский плач. На лицах встречных людей читалась паника. Поражённая происходящим, я вертела головой по сторонам и вдалеке заметила группу людей, вооружённых дубинками. Не успели мы пройти и десяток шагов, как и на нас неожиданно напали. Со свистом и криками «Жид проклятый… Бей его!» отца на моих глазах стали колотить дубинками.

Со мной сперва как будто бы не знали, что делать, но потом грубо схватили, запихнули в подъехавшую коляску и увезли далеко от того места, в какой-то подвал... Их было трое. Они жестоко насмехались надо мной, рассказывая о том, как намокли штаны отца перед тем, как он отправился в ад. Одного из них я узнала, как-то раз ты заявлялся вместе с ним домой. Потом кто-то из них сказал: «Змей будет нами доволен. Кстати, он передаёт тебе привет». От ужаса я потеряла сознание. Несколько раз приходила в себя, но тут же снова возвращалась в спасительную темноту, на этот раз не только от страха, но и от боли – они что-то делали с моей спиной…

Повисла тишина. Даже часы, созданные людьми, видимо, для того, чтобы нарушать своим тиканьем всякую тишину – и те, кажется, замерли в испуге.
- Что тебе ещё рассказать? После этого мы с мамой уехали во Францию, где я два года лечилась от заикания. Потом вернулись сюда, хоть я и страшно этого боялась. Мне казалось, что за каждым углом меня поджидают они, твои друзья. А может быть даже, и ты сам…
Услышанная история поразила Влада до глубины души. Убийство Лизиного отца, оказывается, было ещё более мерзким, чем он его себе представлял. Самым же мерзким было издевательство над беззащитным ребёнком и упоминание при этом его имени. Он покинул город, чтобы стряхнуть с себя всю грязь, что его окружала, но, выходит, что, уехав, запачкался ещё больше. А вернувшись, сам того не зная, возвратил сестру в кошмар её детства.

«Может быть, разденетесь? Спасибо на хлеб не намажешь. И это вся ваша благодарность?..»

Очень неприятное чувство заставило его буквально оцепенеть. Никогда ещё ему не было так совестно за своё поведение.
- Послушай меня внимательно, я говорю в последний раз: я слышу обо всём этом впервые, - для убедительности он неотрывно глядел ей прямо в глаза. – Мои друзья из банды – по большому счёту всего лишь кучка хулиганов, и в твоём рассказе они фигурировать никак не могут! Да и мне не было никакого смысла пачкаться его кровью. Да, он заслуживал кары, но у меня не было желания быть карающим. Я ничего не понимаю, тут какая-то ошибка, недоразумение, или ты что-то не так поняла. Обещаю, я разберусь с этим, но пока мы закроем эту тему, слишком много чести для этого человека. Ты всё поняла?
Лиза молчала. Взяв её за плечи, Влад слегка её встряхнул:
- Ты всё поняла?
- Поняла, - слабо отозвалась та.
- Хорошо. Теперь о нас с тобой. Я э… сожалею о том, что произошло на вокзале, - эти слова давались ему с трудом. - Меня иногда заносит, ты же знаешь… С другой стороны, я всего лишь вёл себя так, как ожидала бы этого ты, если бы знала, что это я. Ведь в твоих глазах я чудовище, способное на убийство и подсылающее в дом к сестре каких-то сомнительного вида чужаков!
Лиза опустила глаза. Конечно, Ульяна вчера рассказала ей, что молодой человек, покалеченный в тот злополучный день, когда в дом пробрался вор, оказывается, был не кто иной, как её брат. Именно тогда он и получил ту пресловутую ранку на щеке. Но она не знала, какой части её разговора с прислугой он стал свидетелем. Теперь выяснилось, что именно той, где говорилось о нём.

«А вдруг это как-то связано с моим братом? Вдруг это он его подослал?»

- Да, моя дорогая. Или ты думаешь, мне было приятно это слышать? - продолжал тот. – Да, я живой человек, и у меня тоже есть чувства, хоть я не теряю сознание и не заливаюсь крокодильими слезами каждый раз, когда меня что-то взволнует. И меня давно мутит от того, что вы с матерью всегда и во всём вините одного человека. Мать не может забеременеть во второй раз - виноват Влад. Андрей Гордеевич постоянно не в духе - виноват Влад. Лизонька чихнула - это Влад виноват, вечно тащит в дом всякую заразу. Да он сам ходячая зараза, пусть вообще не приближается к маленькой Лизоньке!
- Прекрати.
- Из дома пропадают ценные вещи, кто-то прикончил твоего отца, в дом забрался чужак - всё это я, я!!.. Мне это порядком надоело, больше не хочется быть вашим козлом отпущения. А что, если страну накроет чума, голод, начнётся война? Тогда тоже виноват буду я?
- Довольно, Влад!.. – воскликнула его сестра, голос её звенел от пытки, что причиняли ей его слова.

- Нет, не довольно! Не довольно, если ты всё ещё удивляешься, почему я предпочёл отмывать голубиное дерьмо от Кафедральной площади жизни в этой семье.
Несколько долгих минут прошли в тягостном, обоюдном молчании. Комната тем временем погрузилась в темноту. «Марганцовые» лучи заката давно исчезли, уступив место вечернему полумраку, но электричество никто из них не зажигал.
- Вот видишь, мы квиты, не так ли? – горько проговорил Влад. - Теперь можно начать с нуля…
Лиза обратила к нему своё заплаканное лицо.
- Разве ты не рада будешь, если мы заживём с тобой как нормальные брат и сестра?
- Я тебя умоляю, какие брат и сестра? Мы чужие друг другу люди. В этом городе нет людей более чужих друг другу, чем мы с тобой!
- Если ты так думаешь, зачем же ты тогда носила с собой ту фотографию?
- Зачем? Не знаю, просто… В тот день, когда мама сказала мне, что ты вернулся, я… Это очень взволновало меня. Я так давно ничего о тебе не слышала, не знала, где ты...
- Мать знала.
- Но она никогда мне ничего не говорила.
- Ты спрашивала?
- Конечно, нет.
- Ну конечно…
- Так вот… Мне хотелось взглянуть на тебя, казалось, что это многое разъяснит. И я обыскала дом в поисках твоей фотографии, нашлось одно единственное фото. Оно хранилось не в альбоме, поэтому такое потрёпанное. Мама там такая молодая и красивая, и папа тоже…
- И она что-нибудь разъяснила тебе?
- Нет, ничего, - всхлипнула Лиза. – Только лишь укрепила моё желание иметь крепкую, счастливую семью, в которой всё будет по-другому. О, да я скорее умру, чем допущу что-то подобное!
- Я буду только рад, - сказал Влад, но тут же понял, как двусмысленно прозвучала его фраза, и добавил: - Если в твоей будущей семье будет всё по-другому. Ну а теперь покажи мне всё-таки, что там у тебя на спине. Я прошу тебя. Если ты веришь мне хоть немного…
Девушка не шелохнулась.
- Разве ты не понимаешь, что я не могу тебе верить?..
- Хоть капельку, - настаивал тот. – Хоть на десятую долю процента…

Лиза потянулась пальцами к верхней пуговице на декольте своего платья. Медленно освободила её от петельки, затем вторую, третью. После чего она отвернулась от него и плавным движением рук спустила бретельки. Влад наблюдал за ней со всё возрастающим смятением. Её обнажившиеся покатые надплечья приковывали взор своей матовой, бархатистой белизной. Затем его взгляд спустился ниже. Там не было ни бородавок, ни, разумеется, горба. Безупречную, по-ученически прямую спину портил лишь странный рисунок, начинающийся у основания шеи и уходящий вниз по позвоночнику. Это была татуировка, выполненная чёрной тушью, чуть растянутая, но всё же до сих пор достаточно чёткая. Однако, корсет скрывал её нижнюю половину.
- Ты не могла бы…
Краснея до корней волос, Лиза сняла и этот предмет своего гардероба.
Наконец Влад увидел рисунок целиком и сделал шаг вперёд, чтобы лучше его рассмотреть. Теперь он понял, чего так стеснялась его сестра, не желая идти к именитым портным. Размашистые, неровные линии сразу давали понять, что времени у его автора было в обрез. Острые шипы, словно клыки какого-то хищного зверя, торчали из центра в восьми разных направлениях. Все они были разной длины. Это было похоже на какой-то географический знак, но Влад никак не мог вспомнить, как он называется. В зеркале, висящем над комодом, отражалось пламенеющее лицо его сестры, её стыдливо прикрытые руками холмики груди, и мысли его путались. В горле его сделалось сухо, и он сконфуженно откашлялся.
- Ну как, нравится? – с вызовом поинтересовалась Лиза. – Не можешь налюбоваться?
- Что это?
Еле слышно, как чей-то робкий вздох, прошуршала ткань его рубашки, когда он протянул руку и провёл пальцем вдоль её позвоночника.

- Это называется роза ветров, - ответила Лиза, повернув голову так, что их взгляды встретились в зеркале. - Её строят для какой-либо местности, чтобы определить, с какой стороны чаще или сильнее всего дует ветер.
- Странная роза… Самая некрасивая роза из всех, что я когда-либо видел – у неё одни только шипы. Значит, это сделали те же люди, что убили твоего отца?
- Да.
- Но зачем?
- Я не знаю, - голос её жалобно дрогнул.
Влад почувствовал, как сердце его защемило от сострадания. Но он молчал, потому как не знал, что ему сейчас стоит сказать, а что не стоит. Чертыхнувшись, он подал ей корсет и велел одеваться. Только сейчас он понял, сколько всего ей пришлось пережить в тот день. А ведь тогда она была совсем ещё ребёнком! Какими извергами надо быть, чтобы вот так издеваться над ни в чём не повинным дитём!.. Теперь он ещё больше убедился в том, что его бывшие друзья здесь ни при чём – им не была присуща подобная жестокость. Нет, они не были способны на такое бессмысленное изуверство.
Или всё же не совсем бессмысленное?.. Гордеев впал в глубокую задумчивость. На месте этого рисунка мог быть любой другой. Они вообще могли не трудиться и не тратить время на девочку, ограничившись убийством её отца. Но что-то заставило их поступить иначе - была, значит, какая-то цель. Так почему всё-таки татуировка, и почему именно роза ветров? Относится ли она к какой-то конкретной местности, или данные, отражённые на ней, взяты наобум? Ясно, что Лиза не знает ответов на эти вопросы. Возможно, она даже никогда и не задумывалась над этим всерьёз, желая навсегда стереть из памяти тот страшный день.
В конце концов, он, кажется, подобрал нужные слова:
- Всё это позади. Никто больше не причинит тебе вреда.
- И даже ты?..
Как она на него посмотрела! Нет, он не имел права теперь находиться в этой комнате, рядом с этой девушкой, которая видела от него только плохое, слышала о нём только плохое и всё же… всё же глядела на него сейчас глазами, полными надежды. Он отвёл взгляд.
- Даже я. Извини, - выдавил он из себя наконец, но получилось как-то фальшиво, сквозь зубы. И он вышел, не дожидаясь ответа.

***​

Жук, Ктырь и Птаха… Так звали основных членов банды Змея. Позже к ним присоединился Лис, он-то и сделал всем символичные татуировки. Где они сейчас? Влад ничего о них не знал, с тех пор как уехал из Екатеринбурга. Как бы совестно ему ни было бросать их на произвол судьбы, тогда он не мог иначе.
«Пожалуй, стоит попробовать их отыскать, - думал он, расхаживая взад и вперёд по бывшей комнате своей матери. - Ничего не понимаю, всё слишком запутанно и на первый взгляд нелогично. Но логика должна быть, и, возможно, именно в этом символе кроется ключ к разгадке. Он ведь там не просто так, не с потолка же он взялся. И я знаю, у кого стоит поинтересоваться о нём в первую очередь - у нашей матери, конечно. К ней тоже стоит заглянуть. Не исключено, что в метеорологической символике она понимает ещё меньше нашего, но конкретно об этой розе она должна знать больше».

Оба провели эту ночь без сна. Разделённые несколькими стенами фамильного особняка, они всё же чувствовали близость друг друга, и это не давало им покоя.
Спустя долгие десять лет Лиза и Змей снова были рядом.

***​

А посреди Монастырской рощи, в Ново-Тихвинской обители сестра Таисия продолжала шептать свои страстные молитвы. Прошлое всю жизнь омрачало своей тенью её настоящее и будущее. Сейчас же существовала реальная угроза, что эта тень воплотится в нечто более весомое, и тогда потухнут последние лучи света в её тёмном царстве. Влад рядом с Лизой… ничего хуже и быть не может. Но до чего же она бессильна! Сейчас ей как никогда хотелось бы стать чистой, как свежий снег - тогда она могла бы вернуться к дочери и остаться рядом с ней. Но она намертво срослась со своей ложью и страхом, в которых жила всю жизнь, и теперь ей оставалось только молиться о том, чтобы тайное осталось тайным. Да, у них с сыном был договор, что он ничего не расскажет сестре, но разве его слову можно доверять?

Ей и в голову не могло прийти, что грядёт нечто худшее, чем это. То, что не в силах остановить ни она, ни её дети.

Конец первой части.​

 

[Селеста]

Часть 2. Кровные узы.​

​

​

Май, 1887 г.

Татьяна Щербинина пребывала в тягостном унынии с самого утра, когда папенька, Леонид Иванович, объявил ей о том, что вопрос о продаже имения решён окончательно и бесповоротно, и сегодня даже приедет его возможный покупатель. Она покинула дом, что называется, в растрёпанных чувствах и долго бродила по окрестностям, размышляя над новым положением их семьи. Раньше девушка и не думала, что всё это – долги отца, его банкротство и нищета, подступающая всё ближе – настолько реально. А теперь… куда они подадутся, где будут жить?
«Не хочу быть бедной, - сокрушалась она в мыслях. - О, я знаю, что это такое! Это платья, сшитые из бывших занавесок. Это никаких вечеров по вторникам у Лазаревых и по четвергам у Нестеровых. Никаких путешествий и перепелиных яиц на завтрак. Это грубая кожа на руках и вечно больная спина. Это ежедневное унижение и стыд!! Бедности нет оправданий... Боже, спаси нас от этой участи!»
По земле мерно расстилался туман, в этих краях он был нечастым явлением. Не иначе как облака решили передохнуть от дальней дороги и прилегли ненадолго на землю. Впереди их ожидал перевал через Уральские горы, и набраться сил было бы для них совсем не лишним. С дороги едва слышно доносилось пение проходящих мимо крестьян, а сверху – грубое карканье ворон, суетливо летающих между деревьями.
Татьяна уже возвращалась обратно, когда её зоркий взгляд выхватил из молочных объятий редеющего тумана фигуру всадника. Он находился в нескольких десятках метрах от неё и, кажется, рассматривал ветхие конструкции когда-то красивого и крепкого деревянного моста.

​

Вскоре и он её заметил и направился к ней. Татьяна узнала его - это был Киселёв Роман Викторович. Знакомство их носило шапочный характер, и сейчас она видела его от силы третий раз в жизни. Когда расстояние между ними сократилось настолько, что можно было вести разговор, он вдруг нарочито громко обратился к своему коню:
- Ты видишь эту красавицу, Адиль? Кажется, это Татьяна Леонидовна. Главное, сделай вид, что мы оказались тут случайно, а вовсе не искали с ней встречи!

​

- Простите, я ослышалась, или вы разговариваете с лошадью?
- Вы ослышались. Прекрасный день, не правда ли?
- Был бы прекрасным, если б я не знала, зачем вы здесь. Роман Викторович, это правда, что вы собираетесь купить это поместье?
- Чистейшая.
- Позвольте поинтересоваться, на что вам сдались эти болота? Быть может, вы надеетесь встретить здесь царевну-лягушку? Тогда я вынуждена вас разочаровать – здесь водится только Водяной.

​

- Ни царевны, ни лягушки не привлекли бы моё внимание так, как близость к конному заводу. Когда я осушу эти земли, я смогу построить здесь чудесный ипподром. И даже ваш Водяной меня не испугает – я думаю, мы сумеем с ним договориться.
- Ах да, я слышала, что вы рьяный поклонник скачек.
Та интонация, которой она выделила последнее слово, не оставила у Романа сомнений, какие именно скачки имеет ввиду эта юная особа.
- Ты слышал, Адиль? – усмехнулся он, похлопав любимца по шее. – Кажется, наша слава распространилась дальше, чем мы предполагали. Уж не местный ли Водяной распускает про нас этакие скабрезные слухи?
Словно поняв, о чём говорит ему хозяин, конь издал довольное ржание.

- Вы снова разговариваете с лошадью!
- Да что вы, вам снова послышалось.
Он спешился.
- Надеюсь, вы не ждёте, что она вам ответит?
- Знаете, глядя в его умные глаза, я уверен, это вот-вот произойдёт, - молодой человек любовно погладил коня. - Хотя иногда мне кажется, что он так никогда и не заговорит, - печально добавил он и пожал плечами, – слишком уж скромен он от природы, а скромность, как известно, побуждает нас держать своё мнение при себе.
- Но говорят, что питомцы во многом похожи на своих хозяев, - заметила Татьяна. - Если это так, то вы можете не переживать по поводу его излишней скромности. Дадите мне знать, когда ваши монологи превратятся в диалоги? Мне будет очень любопытно на это посмотреть.
- Всенепременно! Татьяна, мне показалось, или вы не хотите, чтобы я покупал у вашего отца это поместье?
- Вы весьма проницательны. Я выросла здесь, это мой дом. Я бы не хотела его покидать, и мне претит мысль о том, что через какое-то время родную моему сердцу землю будут топтать сотни копыт. И всё, всё здесь пропахнет лошадиным потом и навозом!..
- Но ведь вы должны понимать, что ваш отец более не может позволить себе содержать такие обширные владения. И мне даже не требуется заглядывать в его кошелёк или проверять состояние банковских счетов, чтобы сделать такой вывод – достаточно оглядеться. Посмотрите, в каком плачевном состоянии всё вокруг. Постройки жаждут капитального ремонта, некоторые из них даже сноса, а зелень - целой роты умелых садовников.
- Это временные затруднения, мы сможем их преодолеть.
- Ваш отец так не считает, - покачал головой Роман. – Вы раните меня в самое сердце, Татьяна, - серьёзно проговорил он после паузы, и его голубые глаза затуманились неподдельной дымкой печали. – Я думал, что стать покупателем этой земли – это благородный жест с моей стороны, ведь я готов заплатить за неё ту сумму, которую назвал ваш отец, и даже не собираюсь торговаться. Другой на моём месте запросил бы более низкую цену.
- Но ведь отец и так отдаёт её практически даром!..
Татьяна была готова расплакаться. Ей хотелось, чтобы этот ужасный человек, готовый за бесценок выкупить у них её родной дом, уехал отсюда как можно скорее, и через пару минут её желание исполнилось – Роман посмотрел на часы и засобирался ехать.
- Я обещаю подумать, не могу ли я для вас что-нибудь сделать, - произнёс он, забираясь в седло. – Кстати, вы упомянули скачки... Да, это действительно моя страсть. Это феерия, это сама жизнь. Оседлать прекрасного скакуна, и вместе с ним стремиться вперёд, к такому желанному финишу, что может быть прекраснее?
Девушка почувствовала, что краснеет, ибо не сомневалась в том, что Роман, также как и она, говорит вовсе не о лошадях. Это читалось в сальном блеске его глаз, шальных изгибах бровей и широкой, белозубой ухмылке. Ну зачем же она обронила эту фразу про скачки, кто дёрнул её тогда за язык? Всё-таки она не настолько раскована, чтобы непринуждённо вести подобные беседы.
- Признаюсь, я не знакома с предметом нашего разговора достаточно досконально для дискуссии с таким знатоком, как вы.
- В таком случае у вас всё ещё впереди, - юноша улыбнулся ещё шире. - Позволю себе заметить, что полюбить их так же горячо, как я, никогда не поздно, - он наклонился к ней и нежно провёл указательным пальцем по её шее снизу вверх, остановившись на подбородке. – Я буду рад самолично познакомить вас с этим видом спорта.

​

- Приглашаете меня на ваш будущий ипподром?
- Зачем же ждать так долго? У меня и сейчас есть неплохие беговые дорожки... К слову говоря, самое важное в этом деле – грамотный старт.
- Вот как?
- Именно. Вы не пожалеете, я знаю, - и он подмигнул ей, дерзко и самоуверенно. - До встречи.

***​

Роман Киселёв выполнил своё обещание и в скором времени действительно придумал, как помочь Татьяне и её отцу – неожиданно для всех он сделал ей предложение. Уж очень нравилась ему эта горделивая особа, а она всё не приходила и не приходила к нему, и не проявляла желания ознакомиться с его «беговыми дорожками». К его удивлению, девушка ответила решительным отказом. Он не знал, что сердце её давно уже было занято другим, и не кем-нибудь, а его двоюродным братом, Гордеевым Андреем Гордеевичем. Чувство её было взаимно, но молодые люди держали свои отношения в тайне.
Узнав о предложении Киселёва, отец убедил её, что она была неправа, так поспешно давая отрицательный ответ. А метод убеждения он избрал весьма специфичный - попросту схватил нерадивую дочь за волосы, намотал их на кулак и пару раз ударил головой об стену, дабы выбить из неё этот спесивый эгоизм.
- Ты бы подумала, какой это счастливый шанс для нашей семьи вернуть себе былое положение, прежде чем носом воротить! – кричал он. - Подумала бы об отце! Да ты в ногах должна была у него валяться за то, что он проявил к тебе такой интерес!..
- Но, папа, ты же его совсем мало знаешь, – возражала Татьяна. - Ходят слухи, что он не совсем здоров…
- Я знаю его достаточно, и про его болезнь тоже слышал – это пустяк. Нужно быть идиоткой, чтобы отказываться от такого предложения!
Со слезами на глазах Татьяна обратилась за поддержкой к своему возлюбленному, но и тот неожиданно встал на сторону её отца, ошеломив её своей непредвиденной реакцией:
- Какая отличная новость! – воскликнул он, сжимая руками её хрупкие, поникшие плечи.

​

- По-твоему, отличная?! А как же наши с тобой мечты?
- Мечты мечтами, но как мы можем пожениться, когда я гол как сокол, да и ты теперь бесприданница? Нам попросту не на что будет быть счастливыми. Быть нищим, еле сводить концы с концами, в то время как мой брат живёт на широкую ногу за счёт приисков, которые должны были принадлежать нам обоим? Ну уж нет, это не по мне. Чёрт, эти прииски снятся мне по ночам. Я бы всё отдал, чтобы завладеть ими. Ведь я такой же правнук Владислава Гордеева, как и Роман, я имею на них полное право. Знаешь, какая самая великая несправедливость в этом мире? Когда одним даруется всё, а другим шиш, от жилетки рукава!
Татьяна слышала эту песню много раз, вот только не понимала, причём здесь всё это сейчас, когда речь идёт о её замужестве.
- И всё это из-за прадеда, он ведь совсем выжил из ума на старости лет. И Роман ничуть не лучше его, - продолжал Андрей, и в каждом его слове сквозила слепая, жгучая ненависть к брату. - Многие находят его обаятельным, какая нелепость! Его красит только блеск гордеевского золота, а кто он без него? Припадочный сумасброд, не более. Ты же знаешь, я давно мечтаю восстановить справедливость и вернуть Гордеевым принадлежащее им по праву. Я должен сделать это ради благополучия нашей будущей семьи. И то, что Роман вдруг захотел сделать тебя своей женой, значительно упрощает мою задачу.
Глаза его горели от усиленной работы мысли, а девушку тем временем всё больше охватывало отчаяние. До чего же наивно с её стороны было предполагать, что он, не раздумывая ни минуты, предложит ей побег и тайное венчание, как нередко случалось в тех романах, что стройными рядами красовались в её библиотеке. И ещё более глупо было поторопиться со сбором вещей…
- Всё будет хорошо, милая, - утешительно шептал ей Андрей. - Ваш брак не продлится долго, обещаю. Ведь ты, конечно, согласишься мне помочь?

***​

Ещё в самом начале их совместной жизни Роман заявил, что жаждет рождения сына. Татьяна не любила детей и не стремилась к материнству, что не мог не заметить её муж; это крайне его разочаровало. И тогда он сменил тон с обычного ласкового на почти презрительно-холодный и проговорил:
- Мне достаточно будет одного. Главное, чтобы был наследник, тот, для кого я буду стараться приумножить своё состояние. Я назову его Владислав в честь моего прадеда Владислава Гордеева. Именно благодаря ему у меня есть всё, что пожелаю. Это был исключительный человек, и я хочу, чтобы мой сын столь же многого добился в жизни.

И снова это имя. За свою пока ещё короткую жизнь Татьяна слышала его уже столько раз, что ей казалось, будто она знакома с ним лично. Однако, человек этот умер много лет назад. Известный уральский золотопромышленник, он был прадедом Андрея и Романа, и каждый из них уже неоднократно успел поведать ей его историю. Однако, делали они это по-разному, каждый со своей точки зрения: если первый рассказывал о нём с неодобрением, то второй – с гордостью.

​

Благодаря невероятной везучести и трудолюбию, он поднялся, что называется, из грязи в князи. Будучи простым пермским мещанином, в 1812 году он отправился на фронт, где выиграл в карты у одного офицера клочок земли недалеко от Екатеринбурга. По окончанию войны он хотел было его продать, но вскоре этот город прославился как «новый Эльдорадо», а его окрестности прозвали «Екатеринбургской золотой долиной». Сей драгоценный металл там можно было встретить повсюду, и в последующие десятилетия округ охватила настоящая золотая лихорадка.
Вложившему все силы в организацию золотодобычи Владиславу не потребовалось много времени на то, чтобы разбогатеть, и через несколько лет он стал владельцем приисков не только на Урале, но и кое-где в Сибири. Он отстроил себе роскошные хоромы, и в стенах своего дома чувствовал себя настоящим царём. Днём там устраивались поистине царские пиры, плавно переходящие в ночные оргии.
Единственный законный сын подарил ему внука Гордея и внучку Прокофью. И дед, и отец были в гневе, когда узнали о тайной женитьбе Гордея на бедной девушке-еврейке Василисе Либерман. Это было страшным оскорблением для них обоих, и тот был изгнан из семьи и лишён всякого наследства. Таким образом после смерти деда и отца прииски полностью перешли Прокофье, которая к тому времени благополучно вышла замуж за купца Виктора Киселёва. У них родился сын Роман, а у её отвергнутого брата - Андрей. Всеми правдами и неправдами Прокофья защищала своё наследство от посягательств брата. Так между двумя ветвями потомков Владислава Гордеева зародилась вражда.

​

Это особенно повлияло на жизнь и характер его правнука, Андрея. С завистью и злобой глядел он на то, как Роман купается в деньгах, тогда как его семья вынуждена считать каждую копейку. Со стороны казалось, что между братьями нет ничего общего, кроме предков, но Татьяна знала, что это не так. Было нечто, что их объединяло – это она. Девушка мечтала породниться с этой семьёй с тех пор, как в её жизни появился Андрей, но она и подумать не могла, что это произойдёт вот так, путём её брака с Киселёвым.
Поскорее бы всё это закончилось и осталось позади. Лишь бы Андрей теперь не передумал! Этого она страшилась больше всего на свете. Вдруг он отвернётся от неё, ведь теперь она спит с другим! И пусть Андрей сам добивался этого, его любовь к ней может угаснуть. Да, он обещал, что этого не будет, и всё же она до смерти боялась его потерять. Теперь она замужняя дама, а он свободен, и ему проще будет найти богатую невесту, чем воплощать в жизнь свой скверный и, наверняка, неосуществимый план.
Своего супруга она сторонилась. За его обаянием и внешним дружелюбием иногда мелькало нечто дьявольское, буйное, неподдающееся контролю. А однажды она вообще чуть не умерла от страха. Они с Романом были в спальне и готовились ко сну, когда он вдруг упал, как подкошенный, и издал страшный вопль. Голова его запрокинулась назад, глаза закатились кверху. Ни кровинки не осталось в его перекошенном невероятной гримасой лице. В следующую минуту всё его тело стало ритмично сотрясаться. Голова замоталась из стороны в сторону, часто-часто заморгали веки, задёргались руки и ноги; они с громким стуком ударялись о стоящую рядом мебель и покрывались кровавыми ссадинами.

​

В спальню молниеносно влетел мажордом Пётр и, окинув порицательным взглядом остолбеневшую девушку, бросился к господину. Лицо Романа к тому времени совершенно посинело. Быстрыми, чёткими движениями Пётр обложил его подушками, сел на пол, положил его голову себе на колени и что-то вставил ему между зубов, откуда вытекала розоватая пенистая жидкость.
Татьяну била сильная дрожь. Вот он, тот самый припадок, о котором ей как-то рассказывали. Никогда раньше она не видела ничего более жуткого. Хорошо хоть длился он недолго – не более пяти минут, после чего Роман, не приходя в сознание, погрузился в глубокий сон. Убедившись, что его дыхание восстановилось, Пётр перетащил молодого человека на кровать, отстегнул его разбитые наручные часы и, не говоря ни слова, вышел. Вскоре пришла одна из служанок и принялась промывать его ссадины каким-то настоем. Видно было, что и она, и мажордом привыкли к такого рода происшествиям и относились к этому с тем спокойствием, с каким бывалые моряки относятся к шторму.
Между тем их молодая госпожа была на грани нервного срыва, но ей не хотелось давать волю эмоциям в присутствии горничной. Через пару минут Татьяна не выдержала и отправила её из комнаты, заявив, что всё сделает сама. Она взяла в руки марлю и бутылочку с настоем и осторожно, боясь разбудить покалеченного супруга, прикоснулась к одной из ранок на его левой руке, которая из-за близости массивного комода пострадала больше всего. Теперь, когда она осталась одна, можно было более не сдерживать себя, и слёзы потекли по её щекам.

Всё больше укреплялась она во мнении, что нельзя допустить зачатия ребёнка от Романа. Хоть она и слышала, что эпилепсия очень редко передаётся по наследству, у неё было своё мнение на этот счёт – такая болезнь не может не отразиться на его детях. Кроме того, она совсем его не любила и даже не пыталась взрастить в себе это чувство. Было бы что-то иначе, если бы Андрей не появился в её жизни раньше своего брата? Она не знала ответа на этот вопрос и не искала его по причине бесполезности сего занятия.
Татьяна знала несколько хороших способов, как избежать беременности, и после каждой близости делала себе промывание кипячёной водой и для надёжности прыгала после этого несколько минут на одной ноге. Конечно, это делалось втайне от мужа, который успел привязаться к их будущему ребёнку, уже живущему в его воображении, почти так же сильно, как к своим лошадям.
И всё же, несмотря на все её предосторожности, 8 августа 1888 года на свет появился её первенец. Названный в честь пра-прадеда маленький сын вызывал в ней эмоции, подобные тем, что испытывает садовник при виде сорняка.

 

[Селеста]

​

1904 г.

Разлитый повсюду керосин маслянисто поблёскивал в полумраке ночи. Его специфический запах уже проник во все уголки маленького деревянного дома села Уктус, расположенного на северном склоне одноимённых гор, и, если бы старые бревенчатые стены умели ощущать, они бы уже похолодели от нехорошего предчувствия.
Змей вылил остатки керосина из лампы и бросил её на пол. Хрупкий плафон из тонкого стекла разлетелся на сотню осколков. Юноша надеялся, что соседи услышат произведённый при этом шум – он не хотел, чтобы у хозяина этого дома остались сомнения в причине возгорания.

​

Ктырь и Жук тем временем копошились в хозяйских вещах.
- Дрянные тряпки, но размерчик вроде подходит, - пробурчал Жук. Его высокая, плотная фигура, в зрелом возрасте грозившая обратиться в тучную, немногим отличалась от плательного шкафа, содержимое которого он перебирал. От него веяло силой и монументальностью, но в нужный момент он умел становиться ловким, как обезьяна.
- На твоём месте я бы не прикасался к вещам этого ублюдка, - отозвался Змей, скрестив руки на груди. – Неужели тебе не противно будет одевать их потом?
- А я не такой разборчивый, как ты. Холода настанут – будет не до привередливости.
Из погреба выглянул Ктырь. На его широком, конопатом лице с выразительной мимикой читалось полное разочарование:
- Один только хлам.
- А ты ожидал наткнуться на годовой запас солений и варений?
- Но чем-то же он должен был питаться.

​

- Бросайте это, пора, - произнёс главарь, извлекая из кармана коробок со спичками.
Оставаясь невозмутимым внешне, он чувствовал, что сердце его всё ускоряло свой бег и почти уже захлёбывалось от радостного предвкушения скорой встречи. Встречи с единственным божеством, которое он признавал. Одна только мысль о пламени наполняла его душу океаном эмоций. Он преклонялся перед ним, будь то первая искра, проскочившая между спичкой и коробком, маленький лепесток, трепещущий на спичечном кончике, или же могучая стихия, жадная, страстная, не знающая преград и запретов. Преклонялся, как язычники преклонялись перед своим Сварожичем.
Всё было готово.
- Уходим!

​

Дом разгорелся в считанные минуты. Подростки ловко перемахнули через покосившийся забор и побежали в сторону леса. Там, на склоне одной из ближайших гор, словно в театральном бельэтаже, их ждала Птаха, та, ради которой всё это и происходило. Ради которой они готовы были сделать и намного больше…

***​

17 июня 1914 г.

В жизни Владислава Гордеева Птаха играла особенную роль: она была его первой возлюбленной. После того, как в пятнадцать лет её изнасиловал собственный отчим, она сбежала из дома и примкнула к их компании. Они проучили её обидчика, как следует, спалив его дом дотла. И по сей день у Влада замирало сердце, когда он вспоминал, как восхитительно высоко, до самых небес вздымался яркий шёлк пламени.

Несмотря на то, что после этого отчим вряд ли осмелился бы даже глядеть в её сторону, она не захотела возвращаться домой, предпочтя остаться с ними. Влад хорошо её понимал. Они все её понимали. У каждого из них слово «дом» тоже ассоциировалось с таким местом, куда не хотелось возвращаться.
Она прятала длинные, белокурые волосы в любимый кепарик и одевалась как мальчик, с готовностью следуя за Змеем, куда бы тот ни отправился, деля с ним все его радости и горести. Но однажды он почувствовал, что не может больше оставаться в этом городе и не позвал с собой свою маленькую, пернатую подругу. А она не посмела просить его не уезжать.

​

Сейчас, спустя почти девять лет, он не смог найти никого из них. Память его хранила несколько адресов, по которым их можно было бы отыскать, но по одному из них давно уже проживали совершенно другие люди, а по другим ему отвечали примерно одинаково: «Не знаем, где он, и знать не хотим». Нетрудно было догадаться, почему его друзьям пришлось скрыться – судя по Лизиному рассказу, именно их должны были обвинить в смерти Андрея Гордеева. Как всё это странно и нелепо. Влада терзали угрызения совести, он чувствовал свою косвенную вину во всём произошедшем. Хоть он и не был пастухом, а его друзья не были стадом, чтобы вечно их опекать, однако, стоило ему их покинуть, как они вляпались в неприятности. И что теперь? Продолжать ли их поиски или же бросить все силы на разгадку тайны розы ветров?

Чёрт бы её побрал, эту розу! Сжимая карандаш с такой силой, словно хотел переломить его пополам, Гордеев в который раз бездумно провёл им по линиям рисунка, лежащего перед ним на столе. С каждой минутой он становился всё ярче и ярче, но Влад прекратил своё занятие, лишь когда заметил, что в одном месте он уже процарапал небольшую дырку. Там, где все лучи пересекались, в самом центре розы ветров. Cей чудовищный ребус не вызывал в нём ни одной догадки, лишь в одном он был убеждён – его друзья не могут иметь к нему никакого отношения.
Сегодня утром он встретился с матерью, чтобы задать ей об этом пару вопросов, но, как и ожидалось, Татьяна не была расположена к разговору на эту тему. Влад пришёл к выводу, что скорее Эйфелева башня рухнет или даже египетские пирамиды рассыпятся в прах, чем Татьяна Гордеева будет говорить откровенно, без утаек; даже святая обитель была не в силах искоренить её пороки и хотя бы чуть-чуть смягчить её сердце, такое же чёрное, как и её теперешние одеяния.
И всё же одна её фраза засела у него в голове, и, сам того не замечая, он возвращался к ней снова и снова. Она сказала, что ничего не знает о розе ветров… Нет, не так. Она сказала, что знает о ней столько же, сколько и он. Сначала Владу показалось, что таким образом мать полностью отрицает свою просвещённость в этом вопросе, ведь он-то о ней не знал ничего, но теперь, в спокойной обстановке его вдруг осенило. Ведь эти её слова значили как раз обратное! Зажмурив глаза и опершись лбом на зажатый кулак, Влад заставил себя сосредоточиться и подумать логически. По ряду причин она была уверена, что именно он был инициатором убийства её мужа и издевательства над её дочерью… Следовательно, в её представлении Влад не мог не знать, что обозначает этот рисунок на спине девочки… А это значит, что и она прекрасно понимает, что и зачем!.. Разве не так? Как же трудно привести в порядок мысли, когда всё так запутано!.. А если он прав, то почему она так просто призналась ему в этом? Призналась, как будто это само собой разумеющееся… Значит, она должна была знать. И значит, эта роза предназначалась именно ей. Послание? Какое странное, жестокое! Кто мог выдумать столь изощрённый способ передачи информации? Влад в гневе стукнул кулаком по столу. Татьяна должна знать ответ и на этот вопрос, но как вытрясти из неё правду?

С тяжёлым сердцем Влад раскурил очередную сигарету. Стоит поговорить об этом с Лизой. Пусть, наконец, откроет глаза хотя бы на то, что у Татьяны от неё секретов гораздо больше, чем позволительно иметь матери. И гораздо больше, чем у брата, которому она так не доверяет. 

 

[Селеста]

​

Он слышал её голос, доносящийся из сада, куда выходило единственное окно кабинета. Он знал, что она там с Одинцовым, как всегда. Уже свыкнувшись со столь частым его присутствием в их доме, он даже рад был, когда удавалось обменяться с ним традиционными для них «любезностями».
Лиза смеялась, слышать это было непривычно. Подойдя к обрамлённому парчовыми занавесками окну, Влад увидел, что она играла с собачонкой. Такая оживлённая и внешне беззаботная… Улыбка и отсутствие привычной скованности в движениях были ей очень к лицу. Легко, как будто бы даже не касаясь разноцветной фигурной плитки садовых дорожек, порхала она под арочными шпалерами, ослепительно белыми в ярких солнечных лучах, и кружилась у фонтана, где в облаке водяной пыли сияла маленькая, полупрозрачная радуга. Игорь сидел на одной из полукруглых скамеек, укрытых кружевом теней, и костяным ножичком разрезал страницы какой-то книги.

​

В глубокой задумчивости Владислав прошёлся по кабинету.
«Вот видишь, мы квиты, не так ли?»
Кажется, так он ей сказал тем вечером, когда принёс тот полулицемерный подарок в комнату, озарённую марганцовыми лучами. Квиты... Словно кровные враги, а не брат и сестра!
«Теперь можно начать с нуля».
Сделать это оказалось не так-то просто. Позади была неделя, проведённая им в родном доме. По молчаливой договорённости они с сестрой пересекались как можно реже, ибо оба были друг для друга источником неприятных эмоций и болезненных воспоминаний. Влад пока не знал достоверно, какая она, эта Лиза, и, видя в ней дитя своей матери, наделял её теми качествами, которые знал в Татьяне. Лиза тоже не знала брата, и никак не могла понять, как ей к нему относиться. С детства родители навязывали ей неприятие и отчуждение по отношению к нему, и пока что вкупе со старыми и новыми обидами они сохраняли за собой ведущую роль.
Между тем снова и снова вспоминались Владу те слова из письма матери, что здесь ему никто не рад. Даже после того, как он заверил сестру в своей невиновности и попросил прощения за то, в чём был повинен, она всё ещё ему не доверяла, не делала шагов навстречу, предпочитала делать вид, что его вовсе не существует! Даже подарок его она до сих пор не открыла (он случайно увидел его сегодня в кладовой, упаковка его была нетронута). Даже не поинтересовалась, как прожил он все эти годы вдали от Екатеринбурга. Как безрассудно с его стороны было вообразить себе, что теперь в его жизни появился человек, которому будет не всё равно! Нет, видимо, для него, лишнего, это слишком большая роскошь.

Когда через какое-то время Влад снова выглянул в окно, картина слегка изменилась - теперь Лиза сидела на скамье и читала вслух ту самую книгу, Игорь сидел рядом. Кажется, зря он сомневался в искренности его чувств. Достаточно было увидеть, как благоговейно глядел он на невесту и как нежно водил сорванной ромашкой по её обнажённой руке. Интересно, что именно привлекает его в ней?

​

Сквозь открытое окно Влад слышал строки стихотворения, что читала его сестра:

Всё как раньше: в окна столовой
Бьётся мелкий метельный снег,
И сама я не стала новой,
А ко мне приходил человек.​

"Сложно представить более скучное и бессмысленное занятие. И охота им тратить на это время?" - подумал он про себя, но всё же не отошёл от окна.

Я спросила: «Чего ты хочешь?»
Он сказал: «Быть с тобой в аду».
Я смеялась: «Ах, напророчишь
Нам обоим, пожалуй, беду».

Но, поднявши руку сухую,
Он слегка потрогал цветы:
«Расскажи, как тебя целуют,
Расскажи, как целуешь ты».​

Спустя пару минут Влад поймал себя на том, что с какой-то странной напряжённостью, почти не дыша, следит за передвижениями цветка в руке Одинцова. Прикасаясь к Лизиной коже, белоснежные лепестки податливо сгибались то в одну, то в другую сторону. Вперёд, назад... Достигли кисти и, соскользнув с кончиков пальцев, отправились обратно. Добрались до плеча, легко перепорхнули над воздушным, как взбитые сливки, рукавом и мягко коснулись тонкой шеи. Но что-то поманило их спуститься ниже и запечатлеть целомудренный поцелуй на небольшой груди, скрытой под тонкой хлопчатобумажной тканью… Сколько страстного, пламенного томления было в этой невинной и в то же время такой чувственной ласке! Но Лиза как будто бы ничего не замечала и никак на неё не реагировала. Не последовало с её стороны ни игривого взгляда, ни какого-либо жеста, которые свидетельствовали бы о том, что она понимает и разделяет чувства, переполняющие в этот момент Одинцова. Владу показалось, что, несмотря на то, что и он, и Игорь видели её сейчас и слышали её спокойный, ровный голос, она была где-то далеко. Озарённая золотом солнечных лучей, сама она так и лучилась светом, но то было холодное, перламутровое сияние далёкой звезды на предрассветном небосклоне.

И глаза, глядевшие тускло,
Не сводил с моего кольца.
Ни один не двинулся мускул
Просветлённо-злого лица.

О, я знаю: его отрада -
Напряжённо и страстно знать,
Что ему ничего не надо,
Что мне не в чем ему отказать.*​

Продолжая прислушиваться к чтению, Влад снова заходил по кабинету. Но вскоре голос сестры затих, и он посмотрел в окно в третий раз. Тут же ему стало понятно, почему Лиза перестала читать – она была слишком занята, покорно отвечая на требовательные поцелуи Одинцова. Но по-прежнему вся она оставалась какой-то холодной; ни тени румянца не было заметно на её гладких щеках, они всё так же сияли своей бесчувственной, перламутрово-молочной белизной под дугами пушистых чёрных ресниц. Ромашка теперь была приколота к её волосам; было похоже, будто её погрузили в чашу с церковным мёдом.

Молоко и мёд. Молоко, мёд и ромашка. Похоже на набор средств от простуды. Влад вдруг и вправду почувствовал себя нездоровым. В кабинете стало слишком душно, голова стала тяжёлой. Плохое самочувствие пришло вместе с острым желанием рассказать Лизе о разговоре с матерью именно сейчас и ни минутой позже, и он поспешно покинул кабинет.
Куда подевались чёртовы слуги? Гордеев хотел послать кого-нибудь из них за сестрой, но, как назло, никого не встретил. Тогда он сам вышел в сад, не обыскивать же ему все помещения в доме ради такого пустякового поручения. Его появление не осталось незамеченным – покосившись в его сторону, Лиза увернулась от очередной ласки, тело её застыло в напряжённой позе; отстранившись от девушки, Игорь с крайне недовольным выражением на лице прислонился спиной к фонтану.

---

f* А.Ахматова "Гость"

 

[Селеста]

Неловкость, повисшая в воздухе, была столь ощутима, что Гордеев почувствовал себя глупо, его удивила собственная внезапная нетерпеливость. Может, всё-таки стоило дождаться момента, когда она окажется одна?
В продолжение этой немой сцены очередной порыв ветра подхватил какой-то лист бумаги, лежавший на скамье, и закружил его в воздухе. Игорь метнулся за ним, но, к его несчастью, он приземлился недалеко от Влада. Тот сделал в его сторону несколько нарочито медленных, равнодушных шагов и, дождавшись, когда Одинцов подойдёт ближе и нагнётся, вдруг наступил на бумагу носком своей туфли.

​

Одинцов поднял голову; на его лице было то же выражение, что и тогда, над бокалом шардоне, но в таком ракурсе оно было ещё выразительнее, и Влад не выдержал, расхохотался. Затем он вгляделся в свою добычу, в глаза бросились два витиевато выписанных имени – Игорь и Елизавета. Лиза красноречиво захлопнула книгу.
- Пардоньте, - Влад убрал ногу, но Одинцов застыл в нерешительности, справедливо полагая, что если он попробует снова, то ничто не помешает тому повторить свой идиотский фокус.
- Ах, оставь, - сухо проговорила ему девушка, подымаясь со скамьи.
- Но…
- Я думаю, что вполне обойдусь без приглашения на собственную свадьбу. Дату и место я уж как-нибудь запомню.
Она направилась в сторону дома, но брат преградил ей путь:
- Далеко собралась? Поговорить нужно.
- О чём же?
- Не при посторонних.
- А где ты тут видишь посторонних?
- Так значит, Игорь Иванович у нас из посвящённых? И что он думает о розах, тех, которые без лепестков?
Лиза вздрогнула. Неужели Влад хочет рассказать ей что-то об этом ужасном рисунке на её спине? Узнал ли он что-то или, может быть, вспомнил?
- Розы без лепестков? Что за?.. – прищурился Одинцов, отряхивая от пыли поднятое-таки приглашение.
- Да ничего особенного, - махнула Лиза рукой и обратилась к брату: - А подождать это не может? Я занята сейчас.
- О, сколько угодно. Ты жила в неведении девять лет, так имеют ли сейчас значение какой-то час или два, не так ли?

Его слова привели девушку в несказанное волнение. Она пообещала скоро вернуться и, взяв под руку жениха, увела его в дом.
Целый час Елизавета пыталась выпроводить Одинцова, однако тот всё не уходил. И даже наконец собравшись, он всё стоял и стоял в прихожей, и всё у него находились какие-то темы для разговора, что приводило чуть ли не в отчаяние его молодую невесту. Ей почти захотелось вытолкать его за дверь (что случилось с ней впервые в жизни), и она ужасно корила себя за эти дурные побуждения и, конечно, терпеливо ждала, когда же он сам соизволит распрощаться, и натужно улыбалась, глядя в его ласковые карие глаза.
- Кстати, этот Принцип, скорее всего, избежит смертной казни, - произнёс Игорь. - Представь себе, он несовершеннолетний.
Он как будто продолжал старый разговор, однако Лиза не понимала, о чём речь.
- Кто это?
- Ну как же, это тот самый сербский террорист, убийца Франца Фердинанда и его супруги, я рассказывал тебе об этом вчера.*

​

- Ах да, рассказывал. Бедные люди… – вздохнула Лиза.
- Говорят, он болен туберкулёзом, - добавил Игорь. - Одного не понимаю…
- Чего?
- Разве Сербии может быть выгодна война с Австро-Венгрией? Сербии, и так уже истощённой двумя войнами!
В ответ Лиза только чуть пожала плечами. Всё это было где-то далеко и так мало её волновало!..

Владислав тем временем слонялся по саду. По-видимому, сестра не очень-то торопилась его выслушать, и с каждой минутой его негодование по этому поводу всё росло. Наверное, ей просто не хочется расставаться с Одинцовым, а брат, по её мнению, может и подождать. Должно быть, сейчас в каком-нибудь укромном уголке он снова липнет к ней со своими слюнявыми лобызаниями. Быть может, вся её холодность была напускной, и на самом деле её тянет к нему не меньше, чем его к ней?
От нечего делать он принялся подбирать с земли мелкие камешки и кидать их в фонтан (занятие, любимое всеми мальчишками, зачастую остаётся таковым и годы спустя). Из дома вышла горничная Ульяна с садовыми ножницами в руках. Искоса взглянув на барина, она принялась срезать цветы с кустов и шпалер, чтобы расставить по дому свежие букеты. Когда дело было выполнено, и она собралась уходить, Влад попросил у неё чашку кофе. Ульяна поспешила на кухню. Она немного робела перед этим красивым, но, если верить слухам, опасным молодым человеком, поэтому забыла узнать у него, какой именно кофе он предпочитает.

Когда в былые времена кофе просила Татьяна Леонидовна, всё было просто, главным было не забыть положить туда дольку лимона. Елизавета Андреевна предпочитала иной вкус, собственного изобретения, который называла шоколадным кофе. Свежие булочки и бисквиты, как дополнение к этому напитку, не возбранялись. Молодой Одинцов всегда пил кофе только с молоком (заботился о белизне зубов). Что же предпочитал Владислав Романович, никто не знал, и она приготовила ему самый обычный вариант, но рядом поставила сахарницу, молочник, лимонницу, булочки, бисквиты, хлеб, нарезку из сыра и колбасы, и на всякий случай прихватила банку с какао. Водрузив всё это на раздаточный столик, она прикатила его в сад и, отойдя на безопасное расстояние, внимательно следила за тем, как именно барин будет пить, чтобы в следующий раз избавить себя от мучений неизвестности. На всё, что стояло вокруг чашки, Владислав Романович и не взглянул. Выпил залпом и, наверняка, даже не обратил внимания на вкусовые качества напитка.
«Видать, не избалован», - сделала вывод служанка, возвращаясь в дом и почтительно уступая дорогу как раз выходившей оттуда Елизавете Андреевне. Ей всё не верилось, что они и вправду отпрыски одного семейства – до того они были разные, ну просто небо и земля.

Снова очутившись в саду, Лиза машинально взяла со столика одну булочку и, прислонившись спиной к гранитной чаше фонтана, принялась кормить тут же подоспевших воробьёв и голубей. Вопросов она не задавала – ей было интересно и вместе с тем страшно, что скажет ей брат.
- Я был у матери сегодня, - нарушил молчание Влад. - Я думаю, что она знает, что означает рисунок на твоей спине, Лиза.
Всё также не глядя на собеседника, девушка гневно сжала губы. Надеявшаяся услышать нечто принципиально новое, она была сильно разочарована.
- Это и есть то, что ты хотел мне сообщить?
- Да, я хочу, чтобы ты об этом знала.
- О чём же?
- О том, что наша мать что-то утаивает… что-то размером со слона.
- А может, о том, что, пытаясь выгородить себя, ты не оставляешь попыток очернить мать?
Влад шумно набрал в лёгкие воздух.
- Лиза!.. - выговорил он сквозь зубы. – Всё, что я пытаюсь сделать – это узнать правду, понимаешь? Какая бы она ни была. При разговоре со мной мать дала мне понять, что роза ветров для неё вовсе не загадка. И, чёрт возьми, в её интересах самой во всём признаться, иначе, когда я докопаюсь до истины, ей будет несдобровать!
- Это ложь. Это такой омерзительный абсурд, которого я ещё в жизни не слышала. Если бы она что-то знала, то рассказала бы об этом мне. И полиции рассказала бы.
- Ты притворяешься или на самом деле слабоумная?
- Зачем ты хочешь её оговорить? Ваша непонятная вражда отравила мне всё детство… сколько ещё это будет продолжаться?
- Посмотрите-ка на бедную овечку!
- Оставь нас в покое, - взмолилась та, зажав уши руками.

​

Этот её жест окончательно вывел Влада из себя. Он вскочил со скамьи и подошёл к сестре. В эту минуту он готов был нарушить своё обещание о том, что больше не причинит ей зла, и придушить девчонку собственными руками. Лиза зажмурилась.
- Зачем маме что-то скрывать?
- Пойди и спроси об этом у неё. А заодно задай и парочку других вопросов! - Тут он схватил её за запястья и, силой убрав её руки от ушей, прокричал ей в самое ухо: - Пусть расскажет тебе о своём первом замужестве, и посмотрим, так ли уж она открыта перед тобой, как тебе кажется. Спроси у неё обо всём! Спроси о моём отце!!

​

И столько боли прозвучало вдруг в его дрогнувшем голосе, что Лиза от неожиданности даже не стала вырываться, только широко распахнула глаза, с изумлением посмотрев на брата. Это была не её боль, но она обожгла её, как будто кто-то со всех сил стеганул её веником из крапивы.
Тяжело дыша, Влад выпустил её руки и облокотился на край чаши фонтана. Набрав в ладонь прохладной воды, он закрыл глаза и ополоснул ею лицо, затем ещё раз намочил лоб и провёл мокрой ладонью по волосам. Это чуть его остудило.
- Причём здесь твой отец? – пробормотала Лиза.
Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга. Накал эмоций и острота ситуации тем не менее не помешали Лизе отметить про себя, какое интересное у её брата лицо. Взгляд строгий, исподлобья, меж бровями пролегли две суровые складки, а черты лица между тем мягкие, даже немного женственные. Слипшиеся от влаги ресницы густые и чёрные-чёрные, нос прямой и тонкий. Челюсть под чуть впалыми щеками заужена книзу, что придавало лицу треугольную форму. А глаза, пожалуй, приковывали её внимание более всего. Чёрные зрачки на небесно-голубом фоне были окружены желтоватыми лучами, и это делало их очень похожими на солнечную корону при полном затмении - зрелище, безусловно, одно из самых впечатляющих в природе, однако наблюдать за ним незащищёнными глазами категорически воспрещалось, и Лиза опустила взгляд.
- Я почти ничего о нём не знаю.
- Это неудивительно. Ты сама говорила о длинном списке запретных тем в нашем доме – и он остался всего лишь одним из его пунктов.
- Он был болен… да?
- Да.
- И его поместили в больницу, - полуутвердительно, полувопросительно продолжала Лиза.
- В психлечебницу, если быть точнее. Ты не знала? – девушка с ужасом помотала головой. - О, я вижу, мысль о психически нездоровых людях тебя пугает…
Резким движением Влад вынул из её волос ромашку. Она была свежа и благоухала, как будто лишь минута прошла с тех пор, как её сорвали.
- А я ведь сын этого человека, и у меня, возможно, тоже не все дома, - оскалившись в ухмылке, он демонстративно откусил от цветка несколько лепестков.
- Я не понимаю, Влад… - прошептала Лиза в смятении, глядя, как он пережёвывает ромашку с таким тщанием и наслаждением, как будто это был редчайший деликатес на свете.
- Знаю, что не понимаешь! И не будешь понимать до тех пор, пока не захочешь прозреть и увидеть дальше своего носа. Чёрт возьми, Лиза, когда ты очнёшься от своего сна и начнёшь задавать себе вопросы?! Ты когда-нибудь всерьёз задумывалась над тем, почему на самом деле наша мать ушла в монастырь? За внешним обманом хоть раз пыталась разглядеть истинные причины?
Лизу охватила паника. Ей хотелось одного – чтобы он замолчал, чтобы оставил её в покое. Пусть всё остаётся, как есть!
- Нет? Нет, - сам себе ответил Влад. - Потому что собственное спокойствие для тебя важнее. Я понимаю тебя, но ведь ты уже не ребёнок. Чёрт, ты успела повзрослеть настолько, что уже собираешься обзавестись собственной семьёй! Но что из этого получится, когда даже жизнь твоих родителей для тебя всё равно, что тёмный лес?
Она еле удержалась от того, чтобы снова не зажать уши ладонями.
- Не приходи ко мне, Лиза, когда захочешь узнать ответы – иди к ней.
С этими словами он ушёл в дом, а Лиза с чувством неимоверной усталости опустилась на скамью и закрыла глаза ладонью.
«Он пытается меня обмануть… или обманывается сам. Других вариантов нет. Ах, если бы только точно знать, можно ли ему доверять! Но я не знаю, ничего не знаю… Невыносимо… когда же это всё кончится?» – вопрошала она себя и в то же время чувствовала, что всё только начинается. Вернулся её брат, и всё в одночасье перевернулось с ног на голову.

***​

Сердито топая, Влад поднялся на второй этаж и, размахнувшись, смёл с рояля стоявшие на нём золочёные рамки с фотокарточками. Молодая Татьяна и ненавистный Андрей Гордеевич с дочерью полетели на пол.
Бухнувшись в кресло, он снова посмотрел на цветок, зажатый между его пальцами. Вдыхая его тёплый, горьковатый аромат, он долго вертел его и так и эдак и думал о сестре.

Злость раздирала его на части. Маленькая, злопамятная пигалица! До чего же она упряма! Как трудно пытаться что-то ей доказать, как унизительно!..
Скоро её свадьба; ещё немного, и она уедет из этого дома. Как и всё, что касалось Лизы, этот факт вызывал в нём смешанные чувства. С одной стороны, чем меньше в его жизни будет сестры, тем меньше в ней будет этих слёз, и обмороков, и раздражения, и докучливых, вездесущих голосов из детства, вспоминать которое не хотелось вовсе. С другой стороны его злило её к нему отношение. Это нельзя так оставлять. Всё было бы иначе, если бы она его любила. Да, тогда бы она не позволяла себе затыкать уши, а его слова не напоминали бы сухой горох, с глухим стуком ударяющийся о непробиваемую стену. Решение пришло само собой, неожиданное и в то же время единственно верное - во что бы то ни стало, он добьётся её любви. Тогда он сможет ответить ей той холодностью и презрением, которой в избытке награждали и продолжают награждать его они, так называемая семья. Она должна полюбить его за двоих - и за себя, и за мать, и пусть для этого её сердцу придётся биться в два раза быстрее или даже стать в два раза больше – всё равно.
Он сможет с ними со всеми поквитаться, только бы она его полюбила!..

---

f*28 июня (по ст.ст. – 15 июня) 1914 года Гаврило Принцип, девятнадцатилетний боснийский серб, студент, член националистической сербской террористической организации Млада Босна, совершил в Сараево убийство наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда и его жены Софии Хотек.

 

[Селеста]

​

Иногда к нему являлись сновидения, в которых он звал её. Мать.
Влад ненавидел себя за эти сны, все эти дурацкие игры подсознания, существования которого он вообще не признавал. «Можно подумать, она нужна мне, эта порочная женщина, - с неприязнью думал он, просыпаясь. - Абсурд!.. Никогда!! И тем более сейчас…» И безжалостно подставлял голову под струи холодной воды, как бы в наказание за то, что где-то там рождается столь немыслимый вздор.
А между тем недолюбленное дитя, навсегда запрятавшееся в самом мрачном и холодном уголке его души, кусало губы до крови и продолжало строить планы мести.

​

В детстве самым действенным способом привлечь внимание матери была его сестра, и много лет спустя всё то же подсознание подтолкнуло его вернуться к проверенному методу.

***​

Повторное покорение Фимы Бламберг, столь значимое для него ранее, теперь отошло на задний план. Не затрагивая сферы чувств, ныне оно вызывало лишь спортивный интерес – начатое хотелось довести до логического конца, а после торжественно открыть шампанское и отпраздновать победу над хитрым «Братцем Лисом». Именно поэтому, когда модистка неожиданно явилась в особняк Гордеевых, Влад продолжил играть свою роль.
Фиме нужно было, чтобы Елизавета выбрала, какие именно шёлковые цветы для свадебного наряда ей больше всего нравятся. Стараясь угодить любимой клиентке, она сшила множество различных вариантов – розы, пионы, гибискусы - и разложила их перед ней на столе. Лиза смотрела на всё это с какой-то растерянной обречённостью; совершенно очевидно было, что она не только не знает, что именно ей следует предпочесть, но и по большому счёту ей всё равно. Появившийся незаметно для швеи Владислав поспешил к ней на помощь:
- Стоит ли так терзаться муками выбора, когда твой наряд всё равно никто не оценит по достоинству? По-моему, Лиза, мужчинам глубоко наплевать, какие именно цветы будут украшать твоё платье, а дамы попросту не смогут разглядеть их сквозь слёзы счастья.
Наслаждаясь изумлением, отразившимся на хорошеньком личике портнихи, Гордеев встал позади сестры и самым душевным образом приобнял её за плечи. Лиза ему подыграет, он был в этом уверен, ведь она не станет выяснять отношения в присутствии постороннего человека. Чмокнув её в золотистую макушку (мягкие, душистые волосы при этом приятно щекотнули ему ноздри), он заверил её в том, что она будет хороша независимо от одеяния.
- Я так не думаю. Кроме того, далеко не все женщины плачут на свадьбах, - серьёзно возразила девушка, чуть съёжившись от его прикосновений.
- Согласен, бывают и такие, кто прикладывает свои платочки к абсолютно сухим глазам.
- Значит, и без пышного, продуманного наряда мне никак не обойтись, верно? Влад, это Фима Бламберг, швея из Петербурга. Как ты уже понял, она шьёт мне свадебное платье.

​

Взволнованная сверх всякой меры, Фима порывисто поднялась, поправила причёску, снова села, зачем-то разгладила ладонями и без того идеально гладкую скатерть и, наконец, беспомощно подняла глаза на Влада. Почему-то её очень тронуло, что он был в тех самых сорочке и брюках, которые она сшила ему на днях. А ещё она почувствовала себя в ловушке. Десятки вопросов разом возникли в её голове. Как он здесь оказался? Кем является для Елизаветы, почему ничего ей не рассказал?..
- А это Владислав Романович, мой брат, - продолжила Лиза.
- Я надеюсь, у вас найдётся время подняться и ко мне? – вежливо поинтересовался молодой человек. - Хоть я и не выхожу замуж, но тоже очень, очень нуждаюсь в услугах опытной швеи.
Фима кивнула, а Лиза опустила глаза, дабы скрыть своё негодование: ну зачем, скажите на милость, ему понадобилась именно её портниха, других, что ли, мало? К чему вообще всё это представление?

Каково же было её потрясение, когда, поднявшись на второй этаж примерно через двадцать минут после Фимы и тихонько приоткрыв дверь кабинета, она увидела там совершенно неожиданную картину: модистка сидела на столе, блузка её была частично расстёгнута и сползла на плечи, голова запрокинута; Влад же прижимал к себе её чувственно выгнувшееся тело и жарко покрывал поцелуями её лицо и шею. На негнущихся, ватных ногах Елизавета бесшумно попятилась назад, но он успел заметить край её подола, мелькнувший в проёме, словно крыло бабочки-лимонницы.

​

- Дверь… кто её открыл? – вдруг сдавленно воскликнула швея, отстраняясь.
- Сквозняк, наверное.
- Боже, мне пора…
- Так скоро?
- Ужас!..
- Вовсе нет.
- Я пойду.
Фима в спешке поправляла свой костюм. Влад не мог понять, зачем она напустила на себя такой несчастный вид. Радость победы затмило чувство, что ему не с кем эту радость разделить. Разве не должна быть она счастлива, оттого что снова оказалась в его объятиях? Он простил ей её бегство, простил ей даже это безрассудство – неблагозвучную фамилию Бламберг, а она отчего-то выглядит как побитая собака. Быть может, это просто одна из тех непонятных женских уловок, которыми пользуются они, когда боятся предстать такими, какие они есть на самом деле?
- Только не думай, что я забуду твой адрес, - на всякий случай предупредил он.
На это Фима и не надеялась. Она покинула особняк Гордеевых так быстро, как только могла, моля бога о том, чтобы не встретиться на пути с Елизаветой Андреевной.

Очутившись в своей спальне, Лиза бросила на стул журнал, который хотела показать портнихе (для этого она и поднималась в кабинет) и глянула на себя в зеркало. Тонкие пальцы прикоснулись к алеющим от жгучего стыда щекам.

​

«Что это было? Влад и Фима Бламберг? Как это вообще возможно? Едва знакомы… Мне почудилось, наверное!..»
Но оказалось, что нет, не почудилось. В этом ей призналась сама швея, когда этим же вечером Лиза, не желая ничего выяснять у брата, переступила порог её мастерской. На Фиму было жалко смотреть. Вся красная от смущения, она заламывала пальцы и убеждала гостью, что всё не совсем так, как ей, возможно, показалось. И она поведала Лизе свою незамысловатую историю: о том, как долго и упорно ухаживал за ней Павел Бламберг и как однажды она познакомилась с Владиславом Киселёвым; о том, как быстро их знакомство переросло в бурный роман и как Павел убеждал её, что Влад – это совсем не то, что ей нужно.
- Он всё пытался доказать, что превосходит его во всём. Зная о моём желании иметь большую семью, он указывал мне на то, что Влад не устроен в жизни, что он просто ноль без палочки, который, конечно, не сумеет содержать дом. Кроме того, мы оба знали, что у Влада и в мыслях не было делать мне предложение. «А я зрелый человек, - говорил мне Павел, - у меня есть постоянный заработок, и мои статьи регулярно печатаются в научных изданиях». В общем… я ему уступила.
- Вышли за него без любви, так что ли? – с укором проговорила Лиза.
- Некоторые считают, что в браке любовь имеет значение второстепенное. В таких, как Влад - насмешливых, голубоглазых - можно влюбляться без памяти, но замуж выходят за других, таких, как Павел – надёжных и постоянных.
Покусывая губы, Лиза обдумывала её слова; ей было странно слышать подобное. Затем Фима рассказала ей о том, как по просьбе мужа покинула родной город. Здесь, в Екатеринбурге они начали новую жизнь, и всё было бы хорошо, если бы не…
- Умоляю вас, не думайте, что я сама снова привлекла его к себе! Он нашёл меня. Уверял, что никогда не сможет перестать обо мне думать. Видит бог, я старалась, и мне даже казалось, что всё действительно в прошлом. Я была уверена, что поставила точку, но…
- Но тут выяснилось, что он получил наследство, и «ноль без палочки» превратился в палочку и много нолей, что резко изменило ваши приоритеты, я права?
Швея обратила на неё взгляд, полный ужаса:
- Нет-нет, ваши деньги тут совершенно не при чём! – быстро, запинаясь, проговорила она, после чего в отчаянии уронила голову на стол. – Изменился сам Влад. О, я не знаю, что мне теперь делать…

​

- Что делать? – Лиза сурово посмотрела на неё сверху вниз. – Конечно же, остановиться. Одумайтесь. Как бы то ни было, ваш муж – Павел.
- Но Влад!.. – глаза её наполнились слезами, она вся задрожала. - Вы меня, наверное, не поймёте, ведь он вам брат.
- Неполнородный, - уточнила Лиза.
- Подобного ему я не встречала больше. У него такой удивительный смех, не правда ли?
Лиза ни разу не слышала, чтобы Влад смеялся. Кроме, пожалуй, того раза в саду, но разве этот злобный хохоток, что вырвался из его груди, когда Игорь наклонился за приглашением, можно назвать смехом?
- Когда я услышала его впервые, я даже не сразу поняла, что это за звук, - нервно продолжала портниха. – Этим он и привлёк моё внимание. Вроде бы такая мелочь, но… А потом… знаете, как это бывает? Как снежный ком! И уши закладывало при виде него, и в глазах темнело. Чуть ли не до обмороков. И всё время такая горячка вот здесь, - она приложила руку к груди.
- Остановитесь, Фима! - повторила Елизавета. Кровь снова прилила к её щекам, ей было стыдно за эту замужнюю женщину перед ней, так страстно говорящую о другом мужчине. Чета Бламбергов всегда была глубоко ей симпатична, и сейчас ей было крайне неприятно это слышать.
- Всё было бы иначе, если бы Павел был здесь, со мной. Его я тоже люблю, но по-другому…
Однако Лиза считала, что отсутствие её мужа это вовсе не оправдание. И уж конечно, говорить о любви в её ситуации неприемлемо. Не может быть никаких «тоже» и «по-другому». Она не вышла бы за Бламберга, если бы любила Влада, и не целовалась бы с Владом, если бы любила мужа.

Всё это не шло у неё из головы и на следующий день. Благотворительный бал в городском клубе, на который Лиза приехала в сопровождении матери и сестры Одинцова, стал лишь пышной декорацией к напряжённой работе её мыслей. Не только поведение Фимы вызывало её безмерное осуждение, но и, конечно, самого Влада. Разве вправе он преследовать эту женщину и покушаться на её семью? Это низко и подло. Пусть даже он её искренне любит (в чём Лиза сильно сомневалась), он может и должен обуздать своё желание – нет таких чувств, которые нельзя было бы заглушить доводами рассудка.
Совершенно неожиданно она вдруг заметила его высокую фигуру среди вновь прибывших гостей. Вот уж не думала Лиза, что он сюда заявится, вряд ли его волновала судьба несчастных сирот, ради которых было организовано это мероприятие. Словно по команде, лица присутствующих повернулись в его сторону.
Герасимова Дарья Сергеевна, глава благотворительного общества и организатор этого бала, возликовала. В тот вечер в доме Гордеевых этот молодой человек пришёлся ей по душе. Она и сама не знала, чем именно он её зацепил – то ли неописуемым нахальством и развязными манерами, то ли своей дерзкой красотой. Ей подумалось, что такой человек, как Владислав, придётся очень кстати в уже порядком приевшемся ей обществе. Сегодня он и его сестра были одной из приманок для гостей, так как в связи с его скандальным возвращением Гордеевы нынче вызывали живейший интерес. Но, высылая ему приглашение, она почти не надеялась, что он действительно придёт - ей казалось, что подобные мероприятия должны его интересовать не больше, чем её саму дойка коров. А как великолепно он выглядел, его было не узнать! Костюм – вершина стиля и элегантности, волосы уложены подобающим образом, обувь начищена до блеска… Не было на свете хозяйки радушнее, чем Дарья Сергеевна, когда она величественно подплыла к нему поздороваться. Влад почти не обратил на неё внимания – как и тогда, взор его блуждал по залу в поисках Елизаветы.

- Тебе, дорогая, тоже не помешало бы пойти и поприветствовать его, - шепнула Лизе будущая свекровь.
Полина Михайловна была убеждена, что в обществе им лучше бы вести себя согласно устоявшимся нормам – это поспособствует затиханию сплетен об их семействе. Растянув губы в дружественной улыбке, девушка послушно отправилась в его сторону, думая о том, что Влад, наверняка, уже знает о её разговоре со швеёй. Быть может, он и сюда-то приехал лишь оттого, что ему не терпелось высказать ей всё, что он о ней думает. Что ж, она была готова отразить его неминуемое нападение и уже даже придумала, что ответит на его вопрос наподобие «Какое право ты имеешь так бесцеремонно вмешиваться в мою личную жизнь?». «Ну что ты, бесцеремонность – это, скорее, твой конёк, в этом мне с тобой не потягаться» (тон нарочито любезный, но с холодным оттенком).

​

Однако ни эта, ни другие заготовленные фразы не пригодились – Влад улыбнулся ей в ответ, и, как ни странно, в его глазах-затмениях не было ни намёка на какое-либо недовольство.
- Какой сюрприз, - промолвила Лиза, беря его под руку. – Ты снизошёл до благотворительности?
- Ради того, чтобы проводить с тобой больше времени, мне не жалко никаких денег, - он нежно сжал её пальчики, лежащие на сгибе его локтя.
Они двинулись в сторону рояля, где уже скапливался народ – многие желали послушать игру приглашённого пианиста, молодого, но уже довольно известного. Наклонившись к уху сестры, Влад заговорил вовсе не о своей личной жизни, а на тему, более актуальную для него в этот момент:
- Я слышал, ты собираешься на прииск.

​

- Да, - коротко ответила несколько удивлённая Лиза.
- Когда?
- Двадцать третьего.
- Какое совпадение, я тоже.
- Ты не собирался.
- Теперь собираюсь.
- Именно в этот же день?
- Мне не хотелось бы отпускать тебя туда одну.
- Смешно. Я что, маленький ребёнок?
- Кто знает, какие ещё склонности у тебя есть, помимо фланирования по рельсам в неподходящий момент и любезностей с незнакомцами.
- «О любви», - провозгласил тем временем пианист и плавно опустил длинные пальцы на клавиши рояля.
На его прикосновение инструмент отозвался звуками верхних октав, чистыми и ясными, как солнечное весеннее утро, прозрачными и невесомыми, словно капли росы, свежими, трепетными, словно молодые листочки на деревьях.
- Нет у меня таких склонностей, - пробурчала Лиза. Ей ужасно досаждало, когда он напоминал ей о тех эпизодах на железнодорожном вокзале. И сейчас в его желании ехать вместе с ней ей виделось что угодно, но только не проявление заботы.
- Рассказывай кому-нибудь другому, родная.

Между тем рояль разразился грозными басами, да так неожиданно, что Лиза даже вздрогнула. Музыкант ударял по клавишам с экспрессией, граничащей с яростью. Так страстно, так волнующе, что дыхание её участилось, а грудь наполнилась жаром. Никогда раньше она не видела, чтобы играли столь эмоционально. Как, по словам пианиста, называется это произведение? Что-то там про любовь, кажется. Но где же автор этих нот её такую видел, где встречался с ней? Разве это безумие, что заполнило сейчас весь дом и, наверняка, было слышно и на улице, имело что-то общее с этим чувством?

​

Лиза подумала об Игоре; они были вместе практически с детства, и отношения их имели спокойный, уравновешенный характер. Нет, эта музыка никоим образом их не отражает. Но тут в её голове вновь возник образ Фимы, вспомнились слёзы на её глазах… Пожалуй, рояль сейчас пел о чём-то как раз таком – с нервической дрожью всего тела и вспышками лихорадочного румянца на щеках, с закладыванием ушей и полуобморочными состояниями. Лизе подумалось, что отсутствие всех этих изъянов, делает её чувство к Игорю куда более благородным, надёжным и совершенным. Неудивительно, что Влад, невыносимый, неправильный Влад, вызывал в этой женщине столь патологическое влечение. Вот только, что именно её в нём привлекало – непонятно. Что в нём есть такого, что она готова предать своего доброго, прекрасного супруга? Бедный Павел… Лиза надеялась, что он останется в неведении относительно безрассудства его жены.

«И всё же… - подумалось ей вдруг, - разве это нормально, что Фима становится сама не своя от одной только мысли о Владе, а между тем даже ласка Игоря в последнее время не вызывает у меня эмоций больше, чем ежедневная чистка зубов?»

Тут Лиза вспомнила, как однажды сравнила его поцелуи с пенкой на её любимом шоколадном кофе. Как верно было это уподобление! Всего лишь пенка, не шоколад… И, раз так, то и бессмысленно было бы сейчас отрицать, что её отношение к Одинцову похоже на любовь или страсть не более, чем бутафорские фрукты в корзине театральной декорации похожи на настоящие. В этот момент Лизе стало казаться, что её обделили. От обиды даже захотелось плакать.

«А как же шоколад, как же спелые, сочные фрукты? Разве мне не положено ни кусочка? Разве не способно моё сердце на что-то большее?.. Любовь – прекраснейшая из песен, но, кажется, я не знаю ни её слов, ни мелодии. Что если я только делаю вид, что пою, а на самом деле лишь молча открываю рот? Как… как… рыба!!»

​

Словно боясь разоблачения, девушка в панике огляделась по сторонам. Как же она запуталась! Так где любовь правильная, где неправильная, а где о ней вообще не может быть и речи? Какая духота! Клуб был полон посетителей, и хоть все окна были открыты настежь, это не помогало. Волнение её всё возрастало, в унисон с музыкой, с каждым её forte subito и crescendo*. Она была не о том бесцветно-невыразительном чувстве, что, подобно лёгкому бризу, вызывает лишь рябь на поверхности души, а о подлинной страсти - смерче, урагане, пронизывающем до самого её дна. Испытать подобное, попробовать сам шоколад, хотя бы глоток – вот чего безумно захотелось Лизе в этот момент! Однако ей казалось, что для этого требуется некий особый склад души, которым она, увы, не обладала. А потому её удел - лишь безвкусная пенка да муляжи.

---

h*forte subito, сrescendo – музыкальные термины, означающие соответственно «внезапную смену тихого звучания громким» и «постепенное увеличение силы звука»

 

[Селеста]

​

В последующие дни по городу распространились новые слухи о «том самом Змее». Неизвестно, как это стало достоянием общественности (а в прочем, ничего удивительного), но вскоре многие заговорили о его связи с замужней модисткой. И, словно по мановению волшебной палочки, у мастерской Фимы Петровны Бламберг внезапно появилась масса новых клиентов из высшего общества. Всем им было интересно взглянуть на любовницу Владислава Гордеева.

​

Лиза негодовала. Влад продолжал порочить их семью, как будто именно в этом заключалась главная радость его жизни.
А молодая швея не могла нарадоваться на такой поворот событий. «Если так пойдёт и дальше, можно будет оформить витрину и заказать рекламу!» - думала она, старательно отгоняя от себя мысли о том, что это не та популярность, о которой она мечтала для своей мастерской. Достигнутая путём грязной славы, она не стоит ничего по сравнению с успехом, который мог бы принести ей её высокий профессионализм.

***​

​

В назначенный день брат с сестрой сели в автомобиль и уехали на прииск, что располагался северо-восточнее Екатеринбурга, вблизи деревни Кирилловка. С величайшим вниманием и интересом, особенно со стороны Влада, они пообщались с работающими там крестьянами, и посетили промывочные, где наблюдали за тем, как промывают золотоносный песок. Впоследствии Влад предложил выбрать среди рабочих самых способных и отправить на обучение в Петербург, чтобы потом назначить их на руководящие посты. Управляющий, Нестор Иванович, поддержал его идею, и они занялись ею вплотную.

Поездка проходила на удивление гладко и спокойно, пока Лиза вдруг не заметила среди рабочих странного человека. Он держался поодаль от всех и, надо сказать, представлял из себя чрезвычайно жалкое зрелище: худощавое тело, заношенная до дыр одежда, почти развалившаяся обувь, сутулые плечи и низко опущенная голова с остатками грязных, спутанных волос. Переминаясь с ноги на ногу, он слегка покачивался, словно одинокое, дряхлое деревце на ветру.

​

Почувствовав на себе взгляд барышни, он вдруг поднял голову и поглядел на неё так, что она едва не вскрикнула – столько горечи и злобы было на его лице!.. Бессознательным жестом Лиза вцепилась в плечо брата, стоявшего рядом, и закусила губу. Неоднократно видела она людей, живущих «на дне», но в первый раз с этого «дна» на неё смотрели такими вот глазами.

​

Ощутив руки сестры на своём плече, Влад слегка удивился, ведь здесь, вдали от навязчивого любопытства высшего общества не было никакой необходимости играть какие бы то ни было роли. Она выглядела напуганной, что побудило его проследить за её взглядом. Крестьянин вновь уставился себе под ноги.
- Кажется, я уже видела этого мужчину раньше! - шепнула Лиза.
- Это неудивительно, ведь он здесь работает.
- Да нет же… мне кажется, это тот самый вор… помнишь?
- Ну что ты, это вряд ли, - покачал головой Влад.
- Я могу ошибаться – было темно, да и видела я его лишь мельком…
- Наверняка, ошибаешься.
- А ты его видел?
- Имел «удовольствие», - Гордеев машинально потёр пальцами затылок, вспоминая, какая боль тогда разламывала его на части.
- И ты уверен, что это не он?
В её широко распахнутых карих глазах читалась надежда на то, что она и вправду заблуждалась. Не хотелось бы ей знать, что дурнопахнущий чужак, пробравшийся однажды в их дом, не просто случайный бродяга, а человек, работающий на их же земле... В этот момент ей даже подумалось, что, возможно, не так уж и плохо, что она здесь не одна.

​

- Лиза, наша встреча была не более продолжительна, чем ваша. Как ни странно, мне он тоже не предоставил возможности как следует его разглядеть. Так что нет, не уверен. И всё же я не думаю, что…
Влад вгляделся в него пристальнее. Нищий тоже поднял глаза на молодого человека, черты лица его при этом исказились от натуги, словно сделать это ему стоило немалых усилий. И тут от его злобы не осталось и следа, только лишь горькая, беспредельная тоска.