Брат и сестра Гордеевы по-прежнему были у всех на устах. Всё чаще их стали замечать вместе. Желанные гости повсюду, они однако старались избегать великосветских вечеров, предпочитая прогулки в парке и поездки за город. Мужчины, очарованные Лизой, удивлялись, как они раньше её не замечали. Глаза её сияли как никогда ярко, и никто более не мог её упрекнуть, что улыбается она недостаточно широко.
Женская половина общества в свою очередь обратила пристальное внимание на Владислава, увлечение им даже стало своеобразной модой. Тёмные пятна его прошлого в их глазах придавали его образу «перчинки».
Всё чаще он ловил себя на мысли, что в мастерскую Фимы Бламберг его больше не тянет. Напрасно Фима ждала его вечерами. Напрасно надевала его любимые платья с открытыми декольте и выставляла на подоконник большого плюшевого кота - знак, что мужа ещё нет. В начале июля Мулен Рыж (так звали игрушку) покинул свой пост у окна - вернулся Павел. Скрыть от него предательство, когда об этом разве что в газетах не писали, оказалось практически невозможно. И столько презрения и горького сожаления появилось тогда в его взгляде, что Фима не знала, куда деться от отвращения к самой себе. Она не надеялась, что он поймёт и простит, но он понял, хотя и не простил, приняв решение разъехаться с женой и поселившись в одной из городских гостиниц. Никогда ещё молодой швее не было так тревожно и одиноко. Она чувствовала, будто отплыла слишком далеко от берега, а потом, устав, не обнаружила под собою дна. Это было страшно, потому как плавала она прескверно. Муж всегда был её дном, её опорой, и вот теперь она её лишилась. Она тонула. Но горе её было бы ещё безутешнее, если бы она знала, насколько мало волнует её несчастье Владислава.
Тем временем обстановка в Европе всё накалялась. Лето тысяча девятьсот четырнадцатого - эта дата ещё полтора года назад была озвучена в Берлине как наилучшее время для развёртывания войны. С убийством наследника австрийского престола у кайзера появился отличный повод для реализации своих агрессивных планов.
В середине июля, в день, когда Австро-Венгрия объявила войну Сербии, в особняк Гордеевых пришло ответное письмо из Анапы. Его содержание принесло Владу огромное разочарование - то, во что он веровал безоговорочно, оказалось не более чем наивной иллюзией. Птаха знала гораздо больше, чем он полагал. Ей была известна правда, кардинально отличавшаяся от его о ней представления.
«…Прости, но мне нечем тебя порадовать.
...Не стоило оставлять их на попечение Лиса. Ты же знал, какой он. Не гнушался даже самыми неприглядными способами добывания денег. Напротив, чем мерзопакостнее дело, тем с большим энтузиазмом он за него брался.
…После твоего ухода в банде появилось несколько новых лиц. Пренеприятные типы, никто из них мне не нравился. Несмотря на то, что в городе тебя уже не было, их по-прежнему знали, как банду Змея.
…Не знаю, когда это случилось – в конце лета или начале осени. Кто-то привёл к Лису незнакомца. Он предлагал деньги в обмен на смерть известного тебе человека.
…Ты спрашивал, зачем они приходили ко мне. Рассказали обо всём и предупредили, что в ближайшее время к нам могут нагрянуть из полиции. А ещё они хотели поделиться со мной заработанным и предлагали мне уехать вместе с ними. Представь себе! Как они могли подумать, что я возьму эти деньги?
…Не стану доверять бумаге больше, чем уже написала. Хочешь подробностей - приезжай, адрес ты знаешь. Буду рада тебя увидеть».
Разумеется, Влад желал подробностей. Знает ли она, как выглядел этот незнакомец? Что означает роза ветров, и зачем понадобилось наносить её на спину невинного ребёнка? С какой целью при этом упоминали его, Змея? Где сейчас Лис и остальные? Если Олеся сможет дать ему ответы хотя бы на часть этих вопросов, он готов ехать к ней незамедлительно! Так он и поступил, тотчас же отправив своего водителя в железнодорожную кассу.
Лизина реакция на письмо существенно отличалась от эмоций Влада. Перед ней было доказательство его непричастности! Всё остальное в данный момент волновало её значительно меньше. И если ещё недавно она леденела от ужаса при мысли о встрече с братом, то теперь, узнав о его отъезде, не смогла скрыть своего расстройства, пусть даже речь шла всего о паре-тройке недель.
«Уж лучше бы эта Птаха выложила в письме всё, что знает, тогда ему не нужно было бы к ней ехать! Но, кажется, именно этого она и добивается…» - думала девушка, покусывая губы, и мысли эти нельзя было назвать приятными.
- Я вообще-то два билета купил, - не без смущения вдруг признался Влад. – Ты поедешь со мной?
Та не сразу поверила своим ушам. Знал бы он, как запрыгало от радости её сердце в этот момент, не задавал бы глупых вопросов!
- Так мы едем в Анапу? Мы едем в Анапу!! – воскликнула Лиза восторженно. Прошло довольно много времени, прежде чем она задумалась: - Но что скажет Игорь?
Милый, хороший, заботливый Игорь... Как мало, непозволительно мало места стал он занимать в её жизни! Как бы ни убеждала она себя в том, что скучает по нему в его отсутствие, как бы пылко ни обнимала и целовала его при встрече, проходило ровно десять минут, как его общество начинало ей докучать. Словно маленький будильник поселился с некоторых пор внутри неё и тикал, тикал, всё время назойливо тикал…
Сближаясь с братом, она - согласно то ли геометрическим, то ли физическим, то ли ещё каким законам - с такой же скоростью отдалялась от жениха. Тот это чувствовал, и ему это не нравилось. С каждым днём в Одинцове росла уверенность в том, что Влад настраивает Лизу против него. На людях, за глаза он насмешливо называл его Змеем Горынычем и высказывал неудовольствие тем фактом, что вскоре он вынужден будет считать его родственником.
И, конечно, эта затея с поездкой на море не вызвала у него восторга, Игорю не хотелось отпускать её туда. Как бы смешно это ни звучало, его томило нехорошее предчувствие, у него даже левый глаз задёргался, а это всегда было не к добру. Но разве в силах он повлиять на её решение, если вдруг стал замечать, что «до свидания» она говорит ему с большей радостью, чем «здравствуй»?
Нападение Австро-Венгрии на Сербию привело к тому, что восемнадцатого июля император Николай вынужден был объявить всеобщую мобилизацию. Германия потребовала её отменить, но российское правительство отказалось выполнить это требование. Лозунги призывали вступить «в священный бой с врагом славянства». На следующий день Германия объявила России войну и вторглась в Люксембург.
Екатеринбург наполнился неизвестно откуда взявшимися слухами о немецких шпионах.
Будучи замужем за представителем враждебной ныне нации, Фима Бламберг почувствовала себя несколько неуютно, однако и предположить не могла, что подозрительность окружающих может зайти дальше, чем просто косые взгляды.
Это случилось в тот день, когда её любимая клиентка наконец снова появилась на пороге мастерской. Увидев на крыльце хрупкую фигурку Елизаветы Андреевны, молодая женщина вздохнула с облегчением – её не было так долго, что швея успела впасть в отчаянье, опасаясь, что из-за постыдной связи с её братом девушка передумала венчаться в сшитом ею наряде. Уже давно Фима сказала ей, что всё готово, но дни переросли в недели, а та всё не торопилась забирать свой заказ. Это было странно. Не менее странным было и выражение её глаз цвета крепкого чёрного чая, когда она, уже переодевшись, глядела на своё отражение. Платье получилось таким великолепным, что другая на её месте пищала бы сейчас от восторга, но Лиза… Было что-то такое в её взгляде… какая-то неуверенность что ли. Должно быть, ей всё-таки не нравится. Это катастрофа! Швея готова была расплакаться. В её жизни не было ничего более приятного, чем довольный клиент, впоследствии вновь прибегающий к её услугам, и не было кошмара более страшного, чем заказчик, разочарованный её работой. Обычно в подобных случаях посетителя начинают уверять, что товар ему очень идёт, стройнит или полнит (кому что больше нравится), молодит, взрослит, что угодно, лишь бы убедить его, что, заплатив за это, он не совершит ошибку. Но у Фимы от расстройства словно язык к нёбу прилип, и вместо красноречивых излияний она лишь молча стояла, опустив глаза и ожидая приговора.
Лиза первая нарушила молчание:
- К нам заходил ваш супруг, вы знаете?
- Нет… - швея ещё ниже опустила голову. – Зачем?
- «Поговорить» с моим братом, - девушка оторвала взгляд от платья и перевела его на Фиму. – Правда, всё его красноречие выразилось в одном ударе правой с размаху, даже моё присутствие его не остановило.
- Они подрались?! - ахнула та.
- Нет, Влад не стал отвечать ему на удар, и Павел ушёл.
- О, ясно… - модистке хотелось провалиться сквозь землю. - Елизавета Андреевна, я так сожалею, что вы стали свидетельницей подобной сцены.
- Я тоже, - Лиза поправила на голове фату и немного прошлась, наблюдая за собой в зеркале. - Все-таки мы правильно сделали, что отказались от цветов на подоле, и без них хорошо, не правда ли? В конце концов, я ведь не цветочная клумба.
- С ними тоже было бы хорошо, юным девушкам вроде вас цветы всегда идут.
Внезапно с улицы донеслись чьи-то злобные возгласы:
- Немчура проклятая!
- Шпионы!
- Убирайтесь отсюда!
Фима обернулась. Разъярённые голоса принадлежали пяти подросткам лет четырнадцати-шестнадцати. Приняв самые воинственные позы, они стояли на тротуаре перед мастерской и глядели на её витрину, в руках у каждого было по булыжнику.
Швее потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что слова эти предназначались ей. В следующий момент раздался звон стекла, и в комнату залетел довольно крупный камень. Обе девушки вскрикнули и попятились вглубь помещения. За первым камнем полетели следующие. Не прошло и минуты, как от стекла почти ничего не осталось. Женский манекен в ярком наряде, выставленный в витрине, с грохотом упал на пол. С чувством выполненного долга мальчишки перебежали на другую сторону улицы и скрылись в подворотне.
Опустившись на пол, Фима обхватила колени руками и простонала:
- Моя новая витрина… Боже мой!..
Лиза какое-то время была в таком потрясении, что могла лишь, хватая ртом воздух, с опаской озираться по сторонам. Немного придя в себя, она приблизилась к модистке:
- Вы ранены!
Осторожным движением она убрала с её лба часть густой, слипшейся от крови чёлки.
- Кажется, да, - только сейчас Фима почувствовала в этом месте жгучую боль.
- Зачем они это сделали?! – недоумевая, воскликнула Лиза.
- Это всё из-за войны.
- Ничего не понимаю.
- По-моему, некоторые думают, что Павел – немецкий шпион.
- Господи, какая глупость. Да в Екатеринбурге сотни немцев! И что, они теперь всех и каждого окрестят лазутчиками?
- Но мы в этом городе относительно недавно…
В эту минуту в мастерскую буквально ворвался её муж.
- Что случилось?! Фима!
Увидев его на пороге, швея почти не удивилась – наверняка, ему понадобилось что-то из вещей, оставленных здесь. Так оно и оказалось, но, узнав о происшедшем, Павел позабыл о делах.
- Патриоты хреновы! – вскипел он от ярости. - И это, по их мнению, означает защищать родину?
- Это было ужасно… Мы так испугались! – жалобно проговорила Фима.
- Представляю себе, - он сделал шаг к жене. – Дай я осмотрю твою рану… Слава богу, что глаз не задет! – сбегав за аптечкой, он прижал вату к её кровоточащему лбу, в то время как та продолжала сокрушаться:
- Эту витрину доделали только позавчера, я даже не успела её как следует оформить!
- Ну что теперь поделать, закажем новые стёкла, - и это «мы», непроизнесённое, но всё же так отчётливо прозвучавшее, дало женщине надежду, что они всё ещё одна семья. - Нужно сходить за врачом.
- Нет, пожалуйста, не уходи, - глаза её наполнились слезами. – Паблито…
Лизе показалось, что, если бы не её присутствие, Павел обнял бы жену. Помимо сострадания на его лице читалось и чувство вины – должно быть, он думал о том, что будь Фима замужем за русским, этого никогда бы не случилось. Почувствовав себя третьей лишней, девушка поднялась с колен и отошла в сторонку.
- Я схожу, - вдруг вызвалась она, - только скажите мне, где его найти.
- Больница через три квартала отсюда, - отозвался Бламберг, - на перекрёстке Дровяной и Малаховской.
- Елизавета Андреевна, не стоит, я в состоянии дойти туда сама. Тем более, как вы в таком виде?..
- По-моему, вам лучше не двигаться, - растерянно возразила та, с тревогой глядя на то, как быстро приложенная вата окрасилась в красный цвет. Схватив свою сумочку, Лиза пообещала: – Я очень-очень быстро! – и выскочила на улицу.
«Всё-таки Павел добрейший человек на свете, - думала она, торопливым шагом направляясь к указанному перекрёстку. - Даже если он на самом деле шпион! Я, конечно, в это ни за что не поверю, но ведь всякое бывает… Надеюсь, они помирятся, и Фима больше не повторит своей глупой ошибки».
Хотя теперь, пожалуй, она понимала её чуточку лучше.
Где-то на середине пути Лиза растерянно застыла на месте: по улице, которую она должна была пересечь, обычно тихой и безлюдной, с шумом двигался плотный поток людей, лошадей и телег. Горестно надрывались гармони, звучали унылые песни, рыдали, причитая, женщины.
- Сыночек, родной мой… На это ли я тебя растила!.. – всхлипывала седовласая крестьянка, прижимая руку к груди и устало шагая за широкоплечим парнем. Лицо его было искажено от муки, но он шёл, не оборачиваясь. – Да что же это такое? Вот несчастье-то!..
Людей было столько, что они едва умещались в узкой улочке. В основном, это были мужчины, некоторые из них несли в руках котомки и мешки, многих сопровождали женщины и дети. Шествие это, казалось, не имело ни начала, ни конца.
Не понимая, что происходит, Лиза скользила взглядом по толпе и озиралась в поисках того, кто бы мог ей что-нибудь объяснить.
- Так ведь война, барышня… - ответила ей одна из продавщиц портняжного магазина, наблюдавшая за всем из окна. – Не слышали разве?
- Слышала…
- Мобилизованные это, к воинскому присутствию направляются.
- «Братцы-ребятушки, все пойдём во солдатушки…» - запел кто-то громко да так надрывно, что у Лизы защипало глаза.
- А вы чего, из-под венца что ль сбежали?
- Да нет, я… мне в больницу срочно надо, за врачом, - и она указала рукой на деревянный двухэтажный домик, видневшийся в конце улицы.
На это продавщица сжала губы и покачала головой:
- Вот уж чего не посоветую! Платье испортите, а то и ещё хуже – затопчут вас лошади.
- Или колёсами раздавит, - вклинилась другая продавщица, высунувшись из окна и с любопытством поглядев на странную девушку в пышном свадебном наряде, так выделяющуюся на фоне происходящего.
Того же самого опасалась и Лиза, долго не решаясь нырнуть в эту живую реку и перебраться на другой её берег, но мысль о Фиме, истекающей кровью, в конце концов придала ей решимости. Зажав сумочку подмышкой, она обеими руками приподняла подол и протиснулась между пешеходами. Девушка старалась двигаться строго перпендикулярно, но течение относило её всё дальше и дальше от намеченной цели.
- Простите, извините… Позвольте, я пройду, - лепетала она, но голос её тонул во всеобщем гаме.
Так она оказалась возле винного завода, это было метрах в пятидесяти от улицы, по которой проходил её путь. Здесь толпа становилась ещё больше. Мобилизованные с остервенением ломились в закрытые ворота и требовали вина. С началом войны в стране был объявлен сухой закон, и потому им отвечали, что ничего нет.
- Врёте, есть! Давай вина! – загалдели те и навалились на ворота так, что они затрещали.
Народ прибывал, давка усиливалась.
Вскоре в воздухе явственно почувствовался запах спиртного – заводское начальство решило от греха подальше избавиться от своих запасов и спустило весь спирт в канаву, протекавшую по задворкам завода и пересекавшую затем улицу, на которую выходили ворота. Тут же по толпе пронеслась ошеломительная весть: по канаве течёт водка! Приглашений на пиршество никто не дожидался. Повыбегали люди из близлежащих домов, кто с вёдрами, кто с бутылями, и принялись вычерпывать канаву. Те же, у кого сосуда не нашлось, пили прямо так, стоя на четвереньках.
«Как животные!» – пронеслось в голове у Лизы, глядевшей на всё это безумие с нарастающим ужасом и отвращением.
Спустя некоторое время она всё же добралась до больницы. Выслушав её рассказ, в швейную мастерскую тут же послали доктора. Девушка с ним не поехала, возвращаться к Бламбергам не было сил. О Фиме позаботится муж, а оставленную у них одежду можно будет забрать и как-нибудь потом. Устало прислонившись к обшарпанной стене, она попросила воды.
Лишь немного придя в себя, она обратила внимание на то, насколько мятым и запачканным стало её платье, а также обнаружила отсутствие фаты. Видимо, её сорвало в давке, а она и не заметила. Наверняка, валяется сейчас где-нибудь в грязи, а ведь стоимость её, должно быть, сравнима со стоимостью всех вместе взятых тканей из той лавки, с продавщицами которой ей довелось сегодня побеседовать. Почему же она не додумалась снять её перед тем, как выйти на улицу? Просто мысли были заняты другим, не тряпками. Да и сейчас не до этого. Было бы нелепо горевать из-за утерянного куска ткани после только что увиденного. В охрипшем голосе матери, провожающей сына на войну, в её заплаканных глазах – вот где подлинное горе и утрата. Дай бог, он вернётся, как и те, остальные. Возможно, даже скоро, живой и здоровый. А если нет? Лиза попробовала представить себя на месте тех женщин, что в эти дни вынуждены были расстаться со своими родными, и в её горле образовался удушающий, болезненный ком.
По пути домой, в коляске извозчика, она сунула руку в сумочку за деньгами, как вдруг вскрикнула от боли - её палец наткнулся на что-то острое. Это оказался стеклянный осколок; она случайно оставила сумку на кушетке возле витрины в открытом виде, поэтому в этом не было ничего удивительного. Из подушечки пальца хлынула кровь, несколько крупных капель успело упасть на подол, прежде чем девушка торопливо перевязала порез платком.
Каково же было удивление её брата, когда он увидел её на пороге в запачканном подвенечном платье, с растрёпанными волосами и выражением смертельной усталости на лице!
- А эта война… зачем она нужна? – спросила Лиза, когда Влад, сидя подле неё на полу, разматывал платок с её пораненного пальца.
- Я не знаю, Лиза. Кому-то там – нужна.
- Мне страшно.
- И правильно. Говорят, Россия не была в такой опасности со времён нашествия Наполеона.
- Неужели? Ай! – воскликнула она, когда он провёл по её порезу влажным бинтиком.
- Что такое?
- Больно.
- Немного-то можно потерпеть? Надо промыть рану, иначе может начаться воспаление.
- Ладно…
- Ты сегодня большая молодец!
«Так не говорят», - чуть было не поправила она, но промолчала - до того нравилось ей слышать из его уст похвалу.
- А за платье не переживай, - продолжил тот, - я уверен, всё отстирается.
- Я и не переживаю.
Видя, что брат собирается повторить манипуляцию с бинтиком, Лиза зажмурилась, но в этот раз он сделал это так осторожно, что вместо боли она почувствовала совсем другое: что-то невероятно тёплое и приятное разлилось у неё в груди.
- Знаешь, я ведь чуть руки на себя не наложила… тогда, девять лет назад, - признание вырвалось неожиданно для неё самой. - Всё думала и думала о том, как сильно ты меня ненавидишь… Почему тебя не было так долго?
Влад молчал, не отрываясь от своего занятия, и только покончив с перевязкой пальца, он поднял на неё глаза. Сказать ей можно было бы многое. Не знал. Не хотел. Не любил. Куча разных «не», составных частиц его прошлой жизни.
- Я даже лицо твоё успела забыть!.. Ты не оставишь меня больше?
- Не дождёшься, - серьёзно ответил Гордеев, не выпуская её руки.
