То был лязг цепей… Размеренный, порой едва слышный, перемежавшийся со стонами, тяжелыми вздохами, которые для простого смертного стали бы едва различимыми помехами. Но Дорел все слышал так четко из-за эликсиров, которыми Бужор поил его так часто, что они будто текли по его жилам, заменив собой кровь. Это разъедало его нутро болью. Пленник с трудом поднялся с хладного пола, с утробным, тяжелым стоном, силясь унять в ослабевшем теле бесконтрольную дрожь. Эти звуки… Они заставляли его цепенеть, но вместе с тем придавали силы, рождали страх и панику – так звучала для него боль, когда он сам был прикован к стене цепями, и те скрежетали о сырые замшелые камни темницы… Будто стены окутывали его разум музыкой его же собственных страданий. Чужих страданий… Кто-то еще был очень рядом, и он слышал его… Он вторил ему.
Дорел тяжело ступил к решетке, тут же ухватившись за нее длинными, бледными ссохшимися пальцами. Жажда узнать, увидеть того несчастного, кого настигла его судьба, вынуждала совершать безумные поступки. Он сможет найти источник этого звука? Он сможет… Кандалы на его запястьях лязгнули о металл, едва монстр навалился на дверь темницы, желая отпереть ее, как та вдруг поддалась, распахнувшись перед ошеломленным пленником. Он пошатнулся, едва сохранив равновесие, а его тяжелое дыхание болезненно разбивалось о ребра. И тогда он сделал шаг в темный коридор, покинув свою чудовищную темницу, стены которой впитали в себя немало воспоминаний и знаний, о которых им придется вечно молчать. Кто знает, может то был и не первый раз, когда Бужор оставлял двери его тюрьмы открытой. Старик, видимо, просто всегда был уверен, что существо никогда не покинет этих стен, потому что знал – тому некуда идти, он ничего не видел в этом доме, он ни в чем не нуждается. К тому же его пойло должно было избавить подопытного от всех тех ненужных эмоций, которые могли бы растереть в пыль все его старания и попытки поисков. Дорел для него был просто живой куклой, которая должна быть покорна и верна своему обладателю, стремящемуся к новым открытиям. Он внушал это своему сыну… Который прежде никогда и не предпринимал попыток бегства, как безвольный узник своей судьбы, которую его вынуждали принять. А сейчас… Он вышел, потому что впервые за долгие годы заключения он по-настоящему нуждался в этом, неспособный так просто оградить себя от измучивавшей его чужой боли... Извечно мрачные, темные коридоры не были для него препятствием. Несмотря на то, что налитые кровью, слабо видевшие глаза были полуприкрыты, Дорел скользил ладонями по хладным стенам подземелья, вбирая вибрации, звуки, шумы, проникавшие в саму кровь, которая оборачивала чувства в обозримые видения – он знал куда идти, где искать... И чем дальше продвигался, тем ближе будто ощущал дыхание неизвестного пленника. Есть ли возможность выбраться… Когда-нибудь из этих чудовищных стен, пропитанных вековой кровью других жертв? Они ведь… были? Был ли кто-то еще на свете такой же, как он? Если бы он только имел возможность узнать, что собой представляет тот мир, в котором никогда толком не жил.
И вот, когда частое тяжелое сердцебиение показалось ему зашкаливающим, Дорел остановился напротив решетки еще одной темницы, из-за которой слышалось мучительное, едва уловимое, то самое дыхание. Оно звучало в его голове наперебой с легким, будто порхающая птичка, таким слабым боем сердца. Едва только он воззрился на пленницу, глухой стон вырвался из его груди, когда девушка медленно подняла на него голову. Все внутри него зашлось неистовым круговоротом, возрождая в погибающем теле жизнь вместе с надеждой. Это она… Это же она! Та самая девушка, тот самый свет, на который он желал идти, на который и сейчас его вела ее жизнь… Она билась в нем самом в каждой клеточке тела. Дорел оторопел, изумленно, потерянно взирая на некогда посетившую его гостью, которая теперь сама была узницей страшного подземелья. На ее бледном лице темные глаза показались ему еще более глубокими и большими, в сравнении с тем, какой видел ее прежде. Кожа была практически прозрачной, но не такой как у него, и даже слабость не делала ее некрасивой, хоть от ее вида его сердце сжималось в железных оковах сострадания. Он слышал ее зов… Он слышал ее муки, теперь она стала той, что пала от руки его безумного родителя.
– Дорел…? – ее слабый голос был едва различим, но в нем послышалось удивление, он увидел потрясение в ее глазах. «Это мое имя?» Она знает кто он такой. Возможно, она знает это даже лучше его самого. Илинка чуть скривилась от того, как болезненно в шее отдавались движения, все тело было не подвластно ей, ведь она уже столько времени находилась практически обездвиженной. Но, несмотря на свое состояние, несмотря на то, что организм был совершенно измучен голодом и страданиями, появление сына супруга всколыхнуло в ней прилив сил, а волнение заставило ее голос дрожать. – Как… Как ты выбрался из своей темницы?
Звуки ее голоса проникали в самые глубины разума узника, запечатлеваясь в нем гулким эхом. Он почти не воспринимал то, что она говорила, и не смог бы дать ей ответы на ее вопросы. Но ее слова звенели в его истерзанных мыслях звонкими колокольчиками. Ей было плохо… Ей здесь было плохо, как и ему. «Он что-то сделал с ней? Зачем он держит ее здесь?» Ее муки, ее дыхание обернулись вдруг таким диким шумом, что Дорел захрипел, сжав ладонями голову – она пленница, как и он! Чего этот демон может хотеть от нее? Как можно желать причинить вред той, чье появление способно заменить собой тысячи солнц, коих он уже так долго не видел? Не помнил… И вместе с теми ощущениями, что остались ведомы для него лишь кожей, Дорел осознавал – она то самое солнце, которое способно озарить жизнь. Сколько всего он слышал прежде, сколько знал о планах Бырцоя, и вместе с тем ведь не ведал совсем ничего. А Бужор упоительно старался, чтобы сын не сумел уловить и тончайшей нити истины, которая была известна лишь единственному кукловоду этого замка.
– Успокойся… Пожалуйста, все… Хорошо, не волнуйся…
Дорел поднял голову, потерянно воззрившись в лицо перепуганной девушки, смотревшей на него уверенно и умоляюще, будто просила поверить ей. Он видел в ее глазах жалость, увидел ее еще тогда, когда она в последний раз пришла к нему, и он решился открыть ей свою тайну. Столько всего он желал спросить у нее! Столько всего хотел знать, так нуждался в ответах на вопросы, которые никогда не сможет озвучить… Никогда? Дорел приблизился к решетке и припал к ней, сжав прутья в пальцах, его взгляд вновь более внимательно скользнул по хрупкой фигурке пленницы – одежды на ней были рваные, кожа распорота кровавыми ранами, а спутанные волосы рассыпались по опущенным от усталости плечам. Что, если мучитель и впрямь намерен совершить с ней все то же самое… Что сделал и с ним когда-то? А потом ее нежная, молочная кожа покроется уродливыми сочащимися струпьями, а особенная красота растворится, будто смытая ядовитой кислотой… И она станет, как он? Такой же разбитой… Такой же уничтоженной, лишенной надежды на спасение. Однако же она дала ему эту надежду… Вдруг найдется кто-то, кто спасет и ее?
– Кто-то идет! – ее испуганный возглас разрезал воцарившуюся вокруг них обволакивающую тишину. Ахнув, Илинка пошатнулась, попытавшись высмотреть во мраке незваного гостя, ее сердце забилось так бешено, что его частый бой вновь отозвался болью в груди Дорела. Глухо зарычав, он резко обернулся на только донесшиеся позади него шаги. Он не видел, каким ужасом вспыхнули глаза пленницы, но сам не успел сообразить, как получил сильный удар в грудь.
* * *
Марку спешно спускался по лестнице в подземелье, держа в руках поднос с похлебкой, которую Нана передала ему для доамны. Дерзкая девчонка отказывалась есть, домнул оставил попытки принудить ее к этому, но в ожидании ее смирения все равно приходилось подавать питание, чтобы та не сдохла от голода и обезвоживания в сырых, холодных подземельях. Хозяин в очередной раз погрузился в свои таинственные книги, и Марку ничего не оставалось, кроме как самому заняться Илинкой. Последнее время все происходившее еще сильнее измучивало его нервы - побег дрянного конюха стал ударом во всех смыслах, и его искривленный нос был свидетельством того, что ему было за что отомстить этому вонючему смерду. Он вернется, сомнений не возникало… Жажда справедливости у этого мальчишки была до безобразия утрирована, поэтому он наверняка пожелает спасти невинных и вернуться в логово названного дьявола. Но справедливость уже восторжествовала… И миром правят сильнейшие, а ничтожества гниют в плену до конца своих жалких дней.
Послышавшиеся голоса заставили его оторопеть на мгновение, а сердцу содрогнуться словно от пущенной в него ядовитой стрелы удивления. Разговоров в подземелье быть не может! Господин был в своем кабинете, помимо Илинки иных… живых пленников здесь не было, чертов конюх уже явно гнил в лесу, но… «Что это еще за дрянь?!» И Марку, ускорив шаг, буквально побежал, спешно устремившись к источнику злосчастного шума. Когда он достиг своей цели, задохнулся от увиденного, а поднос выпал из рук, со звучным грохотом обрушив о каменный пол плошку с горячим супом. «Поганый урод! Как осмелился выйти из камеры, какого дьявола?!» И не думая, не оценив свои силы и ситуацию, с бешеным остервенением бросившись к Дорелу, посмевшему покинуть темницу, Марку замахнулся что было силы, обрушив удар кулаком в хладную грудь чудовища. Прислужника охватили паника и ужас, сменившиеся гневом, что ядом устремился по венам, принося с собой еще и адреналин. Мысли рождались одна другой хуже: стоит только хозяину узнать, что это он, Марку, по неосторожности не запер темницу его подопытного, что допустил того до камеры доамны, пощады не будет им всем! Но при одном только взгляде на это существо все здравомыслие Крецу разбивалось на мелкие клочья:
– Возвращайся к себе… Возвращайся в темницу! – он выхватил из-за пояса плетку, угрожающе замахнувшись ею на непокорного. Дорел отшатнулся назад, его лицо исказилось от напряжения и непонимания, а губы сжались в тонкую темную линию. Илинка ахнула, едва завидела Марку близ Дорела, а когда тот вдруг замахнулся, несмотря на то, что была так слаба от мучений, испуганно крикнула срывающимся от волнения и гнева голосом:
– Не смейте трогать его! Не смейте приближаться к нему, он ничего не осознает! Сейчас же прекратите!!!
Но ее возгласы были для одержимого ужасом Марку пустым звуком, растворившимся во мраке. Ошеломленный собственной паникой, нарушенным порядком и непослушанием, он резко хлестнул монстра по груди, рассекая без того тонкую, изуродованную гниением кожу новыми ранами. Он должен был заставить его слушаться! Должен был возвратить это животное в камеру прежде, чем о случившемся узнает хозяин!
– Сейчас же остановитесь! – голос Илинки сорвался яростным хрипом. Девушка подалась к решетке и вскрикнула, когда цепи, сковывавшие ее руки, задержали ее.
– Заткнитесь! А ты, отродье, быстро иди обратно! Быстрее! – брызгал слюной Крецу, еще и еще обрушивая удары на забитого Дорела. Тот силился прикрыться руками, каждая новая рана заставляла мучительно стонать. Боль была адовой, а он и без того очень много ее испытал.
– Будь ты проклят!!! Прекрати! – крик доамны разорвал собой гнетущий вакуум подземелья. Дорел мотнул головой, сосредоточившись на звуках голоса той, что так рьяно желала защитить его. Узник поднял подавленный взгляд на Илинку, в его теле закипала такой мощи сила, что утробный рык вырвался из груди, будто сорвав незримые оковы, которыми его силился опутать мучитель и его слуги. Все они… Большие чудовища, чем он сам! Рывком обернувшись на Марку, Дорел перехватил хлыст, который тут же распорол кожу на его бледной ладони. Он шагнул навстречу мучителю и, собрав остатки сил, оттолкнул от себя прислужника. Крецу выдохнул, не устояв на ногах от удара, пришедшегося в грудь, и упал, ударившись о хладный каменный пол. Голова пошла кругом, боль искрами разорвала его разум, отчего на миг в глазах потемнело, а затылок вспыхнул огнем. Марку тронул его пальцами, и ощутил, как по ним растекается вязкая, горячая кровь.
– Ах ты, падаль… – с ревом он все-таки поднялся, но уже сейчас движения давались ему нелегко. Его одолело такой силы головокружение, что с трудом держался на ногах. Но пальцы все еще крепко сжимали плетку, и слуга вновь замахнувшись, хлестнул ничтожного урода по самому лицу. – Что бы ты уже сдох, гнилая ты тварь! Что бы ты уже сдох! Сдох, ничтожный…!
Его крики были такими бешеными, а в глазах уже двоилось, и монстр представлял собой еще более дикое зрелище, чем оно было на самом деле. Он бил его яростно, остервенело, он мог бы забить его до смерти, страшась подпустить к себе его хоть на толику ближе, потому как дикий ужас сковывал весь здравый смысл, некогда обитавший в его голове.
– Дорел! Нет!!! – Илинка истошно вскрикнула снова, одержимо попытавшись дотянуться сквозь прутья до несчастного пленника, который сам уже едва стоял на ногах. Все внутри девушки рвалось на части от ярости, от бессилия, с которыми была вынуждена наблюдать за царившим кошмаром, и с которым ничего не могла поделать. Это обитель чертовых демонов… Как же она ненавидела их всех!!!
Дорел силился закрыть лицо, отмахнуться, оградить себя от нападавшего безумца, но боль, раздиравшая его и без того изувеченное тело, начинала ввергать в неистовство. Он хотел, чтобы это закончилось… Пусть это закончится!!! Сколько можно уже мучить его, за что его мучают?! На последнем издыхании узник открылся для Крецу, позволив обрушить на свою грудь еще один мощный удар плеткой, и перехватив хлыст снова, дернул на себя. Марку не успел среагировать, как потеряв равновесие, полетел навстречу чудовищу. Столкновение было неминуемо, если бы в последний миг Дорел не выбросил руку, оттолкнув от себя противника, как куклу, сбив его с ног. Слугу отбросило назад, и, упав, он вновь ощутил, как череп будто раскалывается от такой острой муки, будто его попросту разломило пополам. И тогда он закричал, широко распахнув глаза от того, какими искрами боль разорвала его нутро, словно пустив разряд молнии по каждой артерии, воспламеняя кровь, и уничтожая последние всполохи жизни в его слабом теле. Его затылок был разбит о каменный пол, и вокруг расползалась бордовая лужа крови, когда побелевшие губы прислужника в последний раз дрогнули в попытке что-либо произнести. «Как так возможно… Как мог наступить этот… Конец». Его веки дрогнули, закрывшись от показавшимся ему ярким тусклого света, и последний вздох сорвался с губ Крецу, испустившего дух.
Дорел отступил от мужчины, прислонившись спиной к решетке, за которой тяжело дышала испуганная девушка.
– О, Господи, он… Он мертв? – ее дрожащий голос разорвал воцарившуюся тишину, а взгляд Илинки был устремлен лишь на тело Марку, бездвижно застывшее на полу. – О, боже, он мертв!!!
И тут ее крик схлестнулся с еще одним, диким воплем ругательств, которые послышались из глубин коридора. Быстрые шаги, скорый бег отражались от стен, и через считанные мгновения к темнице девушки подлетел запыхавшийся, брызгавший слюной старик, извергавший дьявольские проклятья. Его глаза были красны от бешенства, а над верхней губой выступил пот:
– Какого черта здесь происходит?! Как ты посмел выйти из своей темницы?! Что ты сделал, уродец, ничтожество! Чтоб тебя…! – но тут бешеный взгляд Бужора коснулся тела прислуги, и, потеряв дар речи, он брезгливо скривился, потрясенно застыв от увиденного. «Марку… Он убит? Что случилось? Мой лучший слуга… Что же это…» Как это было возможно?! Его яростный взгляд коснулся брошенной окровавленной плетки, тела своего сына, рассеченного рваными ранами, отчего кожа покрылась еще большими уродливыми мерзкими струпьями. Как он вообще оказался здесь?!
– Ах ты, паршивец… Ах ты, тварь… – его ярость уже пенилась на морщинистых губах, но с нечеловеческой силой он схватил Дорела за шею и толкнул вперед сильным ударом по спине. – Иди! Иди обратно! Падаль… Ничтожество, от тебя никакого толку… Как ты посмел! Как ты посмел выйти, что ты наделал… Урод! Гнилой ты ублюдок! Иди! ИДИ!!!
Его вопли были столь дикими и отчаянными, что резали слух как Илинки, так и несчастного Дорела, которого Бужор гнал перед собой в сторону темницы, неустанно подталкивая и ругая грязными словами. Он выхватил из-за пояса свою плетку и лихо хлестнул сына по спине, заставляя как можно быстрее идти вперед! Он должен был закрыть его как можно быстрее, иначе сам сейчас же убьет! Он убьет его! Он убил бы!!!
Илинку трясло так неистово, что даже цепи, которыми была скована, жалобно звенели, соприкасаясь с грязными стенами темницы. Ее глаза были широко распахнуты, она с ужасом взирала на тело прислужника, остывавшее в хладном коридоре. Она сходила с ума… От боли, от страха, от собственной беспомощности, пока вокруг происходили страшные вещи. Ее мать мертва… Янко сумел сбежать, но неизвестно, спасся ли он вовсе… Дорел был вынужден претерпевать такие мучения, о каких, была уверена, сама еще даже не ведала. И всем бедам была одна лишь причина, творцом всех ее бед был ее грязный супруг, возомнивший себя Дьяволом мира и владельцем чужих жизней!!! И сила ее ненависти была такой необъятной, что никогда уже не смогла бы искоренить ее в себе. Он убивал тех, кто был ей дорог! Он уничтожал ни в чем неповинных людей! Он был убийцей, безумцем, он истерзал ее тело, превратив в предмет удовлетворения грязных желаний. И так может продолжаться вечно… До тех пор, пока она сама не попросит убить ее? Но она не попросит… Она никогда не сдастся! Сильная духом, сломленная муками и слабостью, Илинка жалела вовсе не себя, а всех тех, кто, как и она, стали жертвами Бырцоя. Как можно быть таким… Как можно так ненавидеть людей, ненавидеть собственного сына? От мыслей о Дореле ее сердце сжималось еще с большей силой. Он был самым безвольным здесь, самым замученным, самым несчастным… Ее страдания не шли ни в какое сравнение с его. А ведь он попытался защитить ее сегодня. Он был почти мертв, но еще жив, а значит… У них всех еще был шанс на спасение. Она так хотела помочь ему, а теперь сама оказалась узницей этого замка. Вместе, будучи пленниками, они никогда не смогут спастись. Ей было необходимо найти путь выбраться отсюда... И стать покорной перед Бужором было единственно верным способом. Ей было необходимо справиться с этим, и обернуть свои слабости в собственное оружие. Ради… Свободы? Ради Дорела. Была ли она готова к этому? Готова! Иначе она не сможет жить. Да и возможно в бездействии жить им осталось не так и много.
Бужор возвратился к своей супруге, брезгливо обогнув труп Крецу, на который ему было даже тошно смотреть. Старик не выносил вида смерти, его начинало трясти от одного только понимания, что то, против чего он борется, так или иначе находит лазейки и проникает в его дом, обдавая хладным дыханием его затылок. Тело Марку остывало, вскоре оно начнет гнить, предаваясь естественным процессам жизни и смерти, и некогда сильный мужчина превратится в разложившееся месиво. «Неудачник… Ничтожество».
– Что здесь произошло? Откуда он взялся, что сделал Крецу?! – Бужор ухватился за прутья решетки, с остервенением глядя на свою жену. Его глаза горели от ярости, а губы были искривлены недовольством. – Когда уже я смогу избавиться от всех вас, сколько можно рушить мою жизнь?!
Он брызгал слюной, ожидая услышать в ответ очередную едкую дерзость, за которую накажет девчонку так сильно, что ее кожа еще долго будет заживать от его справедливости!
– Я… Я не могу больше находиться здесь. Я не хочу…
– Что? – ее голос прозвучал для Бырцоя громом среди ясного неба, он даже замолк, непонимающе воззрившись на пленницу.
– Я согласна на все… Ваши условия, если мне нужно умереть… Я не хочу умирать здесь. Я согласна на все, только… Только прекратите этот ад, – девушка подняла на супруга лицо, искаженное ненавистью, но она желала бы скрыть это, ища в себе силы… Бороться за свободу любыми способами. Теперь ей предстояло биться не только за свою жизнь. Слова давались Илинке с трудом, но она заставляла себя говорить, – Я… рожу вам ребенка. Если вы вернете меня в покои… Иначе здесь умрем и я… И он…
Бужор лихорадочно взирал в лицо доамны, силясь осознать истину ее слов, пытаясь понять, говорила ли она серьезно, или то была ее очередная уловка. Но в его глазах Илинка была так слаба, изнеможенна, а сегодня ее взору и вовсе предстало убийство. Она вновь увидела чертового урода Дорела, которого с трудом можно назвать достопримечательностью подземелий. И зная то, какой грязной девкой была его супруга, ее покорный сейчас голос разливался обманчивой усладой для его старческого слуха. Потому что он был безумцем… Потому что это было то, что ему нужно.
«Она сдалась…?» И его самоуверенность, тщеславие взяли верх над сомнениями. Губы старика растянулись в широкой, уродливой довольной улыбке победителя, который, наконец, добился своего. «Я победил. Я сломил ее…»
