Рутина этой недо-пост-апокалиптической жизни затягивала меня, словно болото: не успевал я выспаться, как снова нужно было бежать на работу: лечить, спасать, разгребать документы, раздавать ЦУ* подчинённым , обосновывая эти «раздачи» старым анекдотом: «Ёж – птица гордая! Пока не пнёшь – не полетит!»
В целом, у меня было много сил, но монотонная работа вытягивала из меня энергию «одной полярности», и моё биополе становилось кособоким.
Я даже начинал хромать на правую ногу, как сериальный «диагност с тросточкой»! Общеизвестно, что правая часть кармического «облака души» отвечает за отдачу энергии. Вот на неё я и начинал «хромать», когда отдавал всё до последнего протона.
Порой на ночном обходе я бродил по коридорам госпиталя, словно зомби. Я одновременно был и одинок, и в толпе, словно «живой-мёртвый» кот Шрёдингера. Кот, который гуляет сам по себе… (с3)
Я начал забывать, зачем присутствую здесь: в этом городе, в этом Мире… Смысл всей этой суеты начал стираться из моего восприятия.
Уныло, скажете? Да, соглашусь, это было уныло. Беспокойно… и скучно. Самый страшный враг человечества – это скука. Зелёная и липкая, как советский герметик, который не отмыть «ни водкой, ни мылом»… (с4)
Сердце моё подёрнулось инеем тех долгих полнолунных ночей, в которых я даже не видел снов! Просыпаясь среди ночи, когда меня вызывали в госпиталь на «срочный случай», я склонял всех неведомых богов в винительном падеже: «Кого? Что? Где это я?! Должен я ли кому?..» (с5)
Но внутреннее чувство с волшебным названием «надо» поднимало меня с кровати и несло-несло!..
Я делал всё, что мог, что умел! Старался изо всех сил: спасал, лечил, помогал… Но не чувствовал отдачи. Словно я добровольно подписался на «оптовое донорство крови в объемах свыше трёх литров»!.. Но люди по-прежнему умирали. Заражённых становилось всё больше.
Наше диагностическое оборудование давным-давно устарело. Мы брали какие-то анализы, соскобы, пробы, а результатов ждали по две недели. Чтобы помочь умирающим, порой приходилось действовать экспромтом: «Давайте назначим то и это, вдруг поможет?.. Нет времени ждать!» Санитары мрачно отшучивались: «Вскрытие покажет». И вскрытия показывали, что мы – врачи – бессильны.
С одной стороны – технической – доктора были невиновны в своих ошибках при диагностике: мы же не медиумы, чтобы всё предсказать, гадая «по цвету ауры» и «линиям жизни» на ладони! Мутация модуль-вируса продолжалась, и без современного оборудования нельзя было даже предположить, какие осложения возникнут при лечении заражённых устаревшей вакциной! С другой стороны – этической и моральной – практикующие врачи не могли оправдывать свою некомпетентность отсталой медтехникой госпиталя и недостатком образования.
Да, у нас не было учебной литературы (вообще никакой новой литературы не было, по сути!). Город находился в информационной блокаде. Для обучения врачам выдавали из архива старые медицинские журналы, содержание которых противоречило даже клятве Гиппократа!
Конечно, я старался разрешить проблемы с поставками медицинской аппаратуры как можно быстрее, но всё было не так-то просто!.. Рамона Пэрротт доверила мне код доступа к засекреченной документации, и я изучал эти бумаги в любую свободную минуту, но мне нужны были весомые улики, чтобы предъявить обвинение чинушам, и закрыть этот наболевший вопрос.
***
Порой мне в руки попадались такие документы, что мой (и без того неровный) пульс срывался в пароксизмальную аритмию!
Перекапывая секретные бумаги, я видел отчёт детского психиатра о семилетнем мальчике, который, вернувшись с внеклассных занятий скаутского кружка, начал цитировать вслух Фридриха Ницше. Родители мальчика – простые работяги – даже помыслить не могли, что их ребёнок способен произносить такие слова, как «Заратустра», и обратились к педиатру.
Пока мальчик вещал о «научись владеть собой – и ты будешь владеть миром», педиатр быстро сориентировался и направил семью в центральный госпиталь. К детскому психиатру.
Назначения доктора: «Аминазин и мягкая фиксация»… Словно «не слишком буйному» взрослому маньяку-алкоголику!
Я видел отчёт о младенцах, рождённых в смутное время пандемии модуль-вируса. Младенцах, которые едва научившись ходить и различать «ме» от «бе», начинали лепетать про религию, ад и рай, и новые инкарнации!..
«Мама, ада нету… Есть уай (равно «рай», в переводе с «детского»), и есть - земля… Мы уже в аду, маам!» - это часть аудиозаписи совсем детского голоса. Ребёнку, сказавшему это было около сим-года. Ползунок, ещё даже толком не умеющий проситься на горшок! Мать-одиночка, начинающий повар, без образования, с глубоким обмороком была доставлена в госпиталь. Ребёнок был оставлен в детском отделении «под наблюдение». Позже мать отказалась от него, как от «мутировавшего монстра».
***
Кстати, я некоторое время был куратором детского отделения госпиталя Санлит Тайдс. Как выяснилось на практике, я неплохо ладил с детьми.
Любил ли я детей?.. Не знаю. Нужно ли любить людей определённой возрастной группы, чтобы найти с ними общий язык? Думаю, это необязательно. Достаточно лишь иметь к ним уважение. Я уважал этих маленьких людей, не пытался с ними сюсюкать, принимал их проблемы всерьёз. И они отвечали мне взаимностью.
Конечно, многие вопросы при лечении детей мне приходилось решать с помощью игр или сказок. Дети вообще хорошо воспринимают аналогии и аллегории.
Однажды трёхлетний Майкл Н. отказывался глотать пилюлю (лекарство, которые было ему необходимо, чтобы не умереть от печеночной недостаточности). Меня позвали медсестры на пост в детском отделении, чтобы уговорить малыша. Насильно колоть его инъекциями ни у кого уже рука не поднималась: он и так был весь в гематомах от уколов после отделения интенсивной терапии. У Майкла была снижена свёртываемость крови, и любой укол превращался в большущий синяк.
- Майкл, - я присел перед ребёнком на корточки, чтобы разговаривать на одном уровне. – Скажи, почему не хочешь съесть эту пилюльку?
- Она гойкая! (горькая – перевод) – нахмурился парнишка однометрового роста, закладывая указательные пальчики за пояс своих маленьких, но вполне мужских джинсов.
- Хорошо, Майкл! Я это понимаю, - кивнул я. – Но ты ведь уже большой парень. Ты понимаешь, что это нужно?
- Нет! – заявил Майкл и помотал стриженной русой головой. Его большие синие глаза смотрели на меня строго и внимательно. Так смотрят взрослые, пережившие много бед.
- Ладно, - я примирительно улыбнулся краешком губ, - если хочешь, давай поговорим о чём-нибудь другом. Не будем о пилюльках.
- Окей, - по-взрослому согласился Майкл и с интересом взглянул на меня исподлобья.
Многие взрослые ошибочно считают, что дети – это такие несмышлёныши, «они ничего не понимают» и прочее. Великое заблуждение! Дети понимают многое получше нас, взрослых, разум которых замутнён опытом, воспитанием, прошлыми обидами и неудачами. Дети ближе к ноосфере – ореолу знаний – чем мы, взрослые! Они чувствуют и понимают самим сердцем, своей юной, ещё не «отштампованной под клише» душой! Не надо их недооценивать. Это их оскорбляет и вынуждает замкнуться.
- Микки… - начал я, вопросительно взглянув на пацана. – Можно, я буду тебя так называть?
- Да, - он кивнул. Мне показалось, что Мик слегка улыбнулся. Наверное, так его называла мама.
(Мама Микки умерла под «ледяным куполом» Исла Парадисо, когда малышу был один год. Руку даю – правую! – на отсечение, что Мик её помнит, и скорбит со всей силой своих детских эмоций.)
- Мик, ты же хочешь вырасти? – спросил я мягко.
- Да, - малыш кивнул.
- И кем ты будешь?
- Диназайом!!! Ыыыы! – неожиданно заявил Микки и показал мне все свои двадцать молочных зубов.
- Ух ты! – я засмеялся. – Да ты и впрямь динозавр! Сколько зубов!
- Да! – Микки горделиво поклацал зубками.
- А что едят динозавры? – поинтересовался я.
- Йюдей! - хладнокровно сообщил Майкл. (Людей – перевод).
Медсестры детского отделения, наблюдавшие наш диалог с безопасного расстояния, еле слышно охнули.
- А зачем они едят людей, Микки? – спросил я, не дрогнув.
- Сьтобы быть сийными! – сообщил Мик. («Чтобы быть сильными» – я так перевёл).
- Отлично, Микки! Ты вырастешь и станешь динозавром! – я искренне улыбнулся ребёнку. -Ты сможешь подождать немного, чтобы я тебе помог?
- Да, - ответил Мик. Я поднялся, сжимая в руке пилюльку, и повернулся к медсестрам.
Подозвав одну из них к себе, я тихонько сказал: «Сделайте так, чтобы это было похоже на человечка, - я сунул пилюлю в её дрожащую ладонь, - и немедленно! Пока он согласен.»
Через две минуты на моей ладони лежало произведение кулинарного искусства больничного повара – пилюлька в протеиновом желе в виде человечка!
- Микки! – окликнул я малыша, который уже увлёкся мячиками в холле детского отделения. – Смотри, что я нашёл!
Микки подбежал ко мне, бросив свои новые игрушки, и с интересом уставился на мою высоко поднятую руку. Я присел и разомкнул пальцы.
- Это человечек. Ты можешь его съесть, и стать сильным динозавром! – сообщил я.
- Он вкусный? - настороженно спросил Мик.
- Человечки всегда невкусные, - честно признал я. – Но чтобы стать динозавром, их надо съесть.
- Хаошо, - сурово согласился Майкл и взял фигурку из желе с моей ладони.
- Только не грызи его, ладно? – попросил я, заметив настороженные взгляды медсестёр на посту. -А то он умрет, и не будет человечком.
- Аадна… - кивнул Мик и проглотил пилюльку.
Медсестры за моей спиной облегченно вздохнули всем хором.
Микки поморщился, проглатывая «человечка», но пилюлю не выплюнул, а попросил воды. Мы все вместе похвалили его за мужество, а Мик поинтересовался, будут ли ещё «человечки», чтобы он стал «сийным». Ему пообещали, что будут.
Это был удачный эпизод из моей практики в детском отделении. Но были и другие…
Этой девочке была запланирована пересадка донорского костного мозга, чтобы хоть немного продлить её едва начавшуюся жизнь. После курса вакцинации от «модуль вируса» (он же - ZVH/IP20, что в расшифровке означало «Зомбифицирующий вирус Homo sapiens, мутация Isla Paradiso 2.0») лечащий врач (терапевт-педиатр) по данным лабораторных анализов, констатировал, что у Пенни произошла полная элиминация вируса ZVH/IP20***.
Родители малышки подписали все необходимые бумаги, и, несмотря на ободряющие речи докторов, были готовы к худшему.
Я, как куратор детского отделения, был последним, кто говорил с родителями Пенелопы.
- Доктор Алекс, - грустно вздохнула мать Пенни, едва сдерживая слёзы. – Я доверяю Вам и Вашей клинике, но я отдаю себе отчёт в том, что Пенни может не пережить эту операцию!.. Она так слаба! Она столько страдала!.. Пенни – хрупкая и впечатлительная девочка. Мне кажется, Пенни уже сдалась…
- Ну, что Вы, Анжела! Дети только кажутся хрупкими!.. – я попытался утешить горюющую мать. – Они намного сильнее нас с Вами. У них столько скрытых ресурсов! Мы обязаны дать Пенни шанс!
- Да, конечно, доктор Алекс, - кивнула мать Пенелопы, смахнув реку слёз на своём лице (лишь изменив траекторию течения оных…). – Я наслышана о Вас. Вы – самый лучший детский доктор в этом погибающем городе! Мы Вам верим… Но… Вы тоже поймите – мы давно потеряли надежду. И не нужно нас лишний раз обнадёживать. Это больно!..
- Простите, Анжела, - я смиренно склонил голову. – Я лишь хотел ободрить Вас. Вы столько пережили… Это моя обязанность.
- Не надо, Алекс, - мать Пенни печально улыбнулась и нежно коснулась моего плеча. – Делайте то, что должны. Я верю, что Вы сделаете для нашей девочки всё, что можете!.. Но… Если не удастся её спасти, не вините себя, милый… Это – не Ваша вина… И даже не вина ваших хирургов.
- Спасибо за доверие, миссис Листейн! Я сделаю всё, что в моих силах… и даже больше! – пообещал я, и отправился в оперблок.
Я пока не мог сам оперировать пациентов, тем более – детей! Опыта было маловато. Но моя временная должность куратора обязывала меня проводить беседы с пациентами (и их родителями), а также присутствовать на операциях. В кругу хирургов ходила примета, что я – «хороший талисман удачи». Что сказать?.. Я всегда был счастливчиком, и эта аура распространялась на окружающих.
***
Но только не в тот раз!..
Я стоял в предоперационной палате и гладил по волосам маленькую девочку Пенелопу Листейн. Она сурово смотрела на меня своими – не по возрасту серьёзными – большими карими глазами и молчала. Я тихо произнёс:
- Нам надо сделать маленький укольчик, Пенни! Чуть-чуть пощиплет, но это поможет тебе уснуть. Ты будешь, как Спящяя Красавица! А когда проснёшься, всё будет хорошо, больше не будет больно.
- Вы доктор Айлекхон? – спросило меня дитя. Дикция этого худощавого маленького человека была поразительно чёткой, а голос – проникновенным, как голос ангела.
«Айлекхон… Какая неожиданная интерпретация моего имени!.. Почти как Айболит!..» - подумал я в тот момент.
- Да, Пенни, я тот самый Айлекхон, - сказал я.
- Вы видели мою маму? – спросила Пенелопа.
- Да, конечно, Пенни, - я улыбнулся девочке. Она хмуро насупила бровки.
- Мама опять плакала? Говорила, что я слабенькая?..
- Нет, Пенни, что ты! – легко соврал я для утешения малышки. – Мама верит в тебя! Мы все верим в тебя! Ты – справишься!
В этот момент к нам незаметно подошёл анестезиолог и жестами намекнул, что пора начинать.
Я погладил Пенни по холодной маленькой ладошке и тихо сказал:
- Пенни, нам сейчас нужно сделать укольчик, чтобы ты уснула ненадолго, хорошо?
- Да, Айлекхон… - согласилась Пенелопа. – Я буду, как Питер Пен, да? Я смогу опять летать во сне…
- Конечно, Пен, - прошептал я.
Анестезиолог подошёл ближе и осторожно провёл свои манипуляции. Это был хороший детский анестезиолог: он всегда заботился о том, чтобы детям не было больно, он чуял их полу-пробуждения на операциях и добавлял мягкий безопасный наркоз. А ещё он носил детишек на руках до каталки и обратно, пока те спали под действием его «сонного зелья». Его стерильная медицинская шапочка с цветными рисунками гномиков была известна на всё отделение.
Я гордился тем, что имел честь работать с таким специалистом!
Операция по пересадке костного мозга для Пенни Листейн проходила в плановом режиме. Хирурги были внимательны и аккуратны, анестезиологическая бригада – осторожна и предупредительна. Однако, когда произошёл сбой в электросети, который не смогли выдержать даже контуры бесперебойного питания госпиталя, участь Пенни стала предрешена…
Аппараты поддержания искусственного дыхания согрели первыми. Им было лет сто (новые аппараты застряли из-за политических разборок в Ратуше!..)
Через пару минут в темноте похолодевшей операционной мы услышали тонкий заупококойный писк «остановки сердца».
Малышка Пенни Листейн уснула в тот день последний раз. Надеюсь, братишка Олле Лукойле показал ей хороший сон!..
Что я мог бы добавить к этой истории?..
Родители крошки Пенни подали в суд на энерго-обеспечивающую компанию. Безуспешно, конечно. Мать и отец Пенелопы Листейн не винили врачей в смерти своей маленькой дочери. Они даже отправили приличную сумму денег на благотворительный счёт госпиталя с припиской «За Ваши старания!»
Великолепный детский анестезиолог после смерти Пенни подал заявление об увольнении. Кажется, спустя пару месяцев я видел его в окрестностях спортзала… Он был сильно пьян. Боюсь, что он винил себя в смерти девочки.
У меня тоже на какое-то время опустились руки… Я ретроградно находил множество точек изменения сюжета, но осознание свершившегося давило на меня болью, жалостью и неоправданным стыдом.
После этого «несчастного случая», широко и трагически освещённого в местной прессе, правительство наконец-то решилось вмешаться в медико-бюрократические разборки. Госпиталь получил новое оборудование. Бюрократы, виновные в задержках поставок, получили отставку и «статью».
Я же, помимо «кровавого шрама на сердце», получил от начальства премию «за рвение и ответственность».
После прочтения приказа о премии, мне захотелось умереть. Вместо Пенни Листейн.
Но Мир не дал мне такой возможности. Зато он дал мне возможность изменить «что-то ещё во благо». Я должен был оправдать это доверие.
"Один в поле - не воин, а путник..."
Я пройду все пути. Могу, хочу, буду!