Это все 10я винда. Я вообще поражаюсь, что он у тебя работает.
Какая Марта классная *.*
Просто шик!
The Sims Creative Club
This is a sample guest message. Register a free account today to become a member! Once signed in, you'll be able to participate on this site by adding your own topics and posts, as well as connect with other members through your own private inbox!
Obtenebration (без УЗ)
- Автор темы eisenfrau_
- Дата начала
- Статус
Просто шик!
eisenfrau_
Проверенный
Я почитала, у всех работает на 10-ке. Есть люди, что хвастаются, как шустро она летает. Не знаю... я всё испробовала, не хочет работать адекватно. Обидно.
Пасиба!
Я столько одежды красивой нашла для подопечных, а они...eisenfrau_
Проверенный
Странно... я пошерстила форум, по идее, должно идти под совместимостью. Зря, короче, я винду обновила, надо было сидеть на 7-ке, на ней идеально шло.
Не утешили меня такие новости, конечно...
eisenfrau_
Проверенный
Те, чьи истории уже написаны — или, написаны почти полностью.
Кого-то, теперь, нет. Кому-то ещё осталось.
А кто-то, совсем юный, только начинает крестовый поход...
...чтобы поставить точку.
Эти чудесатые позы сделала Dzirrat, специально для меня.
Я сняла так, что не видно, но они разные и по росту, и по мимике. Я счастлива.Узнать больше...
Последнее редактирование:
eisenfrau_
Проверенный
Да. Отпишу Эрвина, как дойдёт до него, и будет концовка Шмидтов. Они ж не вечные.
Я, тем более, давно её придумала.
eisenfrau_
Проверенный
Да, пожалуй, и всё.
Я освоила новый инструмент манипулирования реальностью:
Изображение удалено модератором, т.к. содержит матерное слово.
Последнее редактирование модератором:
eisenfrau_
Проверенный
А зачем?.. Я же, специально, уже вторую страницу всех "оживляю".
Кажется, и к этому развила талант, если так хорошо попала.eisenfrau_
Проверенный
Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху.
Приступим.
Впрочем, ты помнишь какой сегодня день?.. Не напрягай мозги, я скажу сам: день нашей встречи. Ты ещё работал в местном морге, ночами разделывая подтухшие тела. Почему-то свеженьких тебе не давали, а ты надеялся, что я облажаюсь. Не вышло, — не выйдет и у тебя. У самой вселенной не выйдет меня сломать. Эй, ты помнишь себя в тот день? Каких-то ** лет назад... а может, уже и дольше, я не уверен только в одном... помнишь своё уродливое, разбухшее тело?..
Мне хочется облизать лимон, даваясь водой, которая из меня же будет литься. Наверное, так ты думал, напиваясь до отвала илом и озёрным песком. Такой сладкий. Но не теперь. Сейчас, от тебя веет чужим запахом, каким-то живым и напитанным кровью. Ты не изменял мне?.. Нет-нет, я не идиот, чтобы ты мог дурманить меня.
Полынь согревает воздух и меня тошнит от её удушливого аромата, да, я чувствую как что-то горячее, обжигающее вытекает из моего рта, но кожа остается холодной. Ноги затекли, я мерзну от собственных, заиндевевших рук. Что ты стоишь, демон, подойди сюда и избавь от остатков человеческого тепла!..
Холод лезет за шиворот, я вижу твою тень позади. Не впечатляет, отстань, подойди лучше поближе, чтобы рассмотреть в красках мои усталые глаза, — я буду отводить их медленно, продумывая каждое своё мгновение в этот вязкий промежуток времени. Не хочу знать насколько дьявольски ты улыбаешься на этот раз.
Не сегодня.
. . .
Последнее редактирование:
Rufinaff92
Пользователь
Мне кажется, что я расплачусь на каком-то моменте. Возможно это будет... очередной "оживленный" герой. А может "записка", как выше. А может глава из истории династии. Почему, когда ты что-то пишешь - не вручаешь мне валериану ? 
Я думаю это было бы честно для моего сердечка
Я думаю это было бы честно для моего сердечкаeisenfrau_
Проверенный
It's just another day
And the shame is gone.
Hard to believe,
That I've let it go,
Let it go,
Let it go.
Мои глаза пронзали твердь,
Я и мученья видел, смерть.
Не мчался прочь в слепом бреду,
Шёл в удушающем дыму.
Ведь сладкий запах мёртвых тел,
Я слышать больше лишь хотел...
Я сквозь туманы едких вод
Провёл с собою целый взвод:
Печаль, отчаянье, тоску...
Я будто шёл с войны в войну.
Мои глаза пронзали твердь,
Я не под солнцем живший зверь.
Я умер раненый в бою,
Не запятнавши честь свою.
Они оба странные. Ну, если не смотреть на то, что один из них *****, ненавидящий всё живое, кроме пчёл, а другой — мальчик-паук, который слишком добр, пускай и выглядит... немного неправильно. Не в этом суть, на самом деле. ****** констатирует у них обоих признаки идиотии. И нарциссизма, в некоторой степени. Но он никогда не скажет этого, по крайней мере не этому странному ребёнку. С роботом они общаются достаточно культурно и без агрессии и всяких высказываний. ** его, всё же, немного уважает. В отличие от других.
- Идиот, — констатирует **, сидящий на упавшем недавно бревне и точащий наконечник копья. Веббер улыбается, скаля клычки, и протягивает ***** цветок. Та немного краснеет и улыбается в ответ, беря такой милый подарок. Мальчик-паук пытается сдружиться со всеми, ведь, раньше его боялись и едва не прогнали из лагеря, на который он случайно набрёл зимой, но после он доказал, что хороший и может делать разные важные штуки.
Йозефа можно посмотреть здесь.
Я долго придумывала, как бы сказать "пока", решив, что любой расклад будет неуместен. Моя жизнь изменилась уже более 10 месяцев назад, изменилась кардинально, как и я сама. И я не хочу уповать на негатив, как причину моего "побега". Плевать, в самом деле. Те, кому нужно, знают, где меня найти. Остальные... а оно нужно?.. Нет, я считаю. Ведь я, наконец, дома.
Теперь, не применительно к своим персонажам, я говорю, я — другая.
End credits:
Хочу сказать спасибо Алине, как моей подруге и доброй девочке, придумавшей связать наши миры. Спасибо Наташе, научившей меня многому. Кошке, как вдохновлявшей и понимающей. Фиалин, не скупившейся на хорошие, мотивирующие слова, жаль, что редко. Руфине, за то, что появилась рядом.
Много кому, в самом деле.
И так мало.
В особняке Джованни, на лужайке у скульптур, семейную пару зовут В. и М., как нас. Это я отметила только сегодня. Моя вселенная состоит из деталей.
I'm not another liar,
I just want to be myself.
Если читать между строк, то, как в любимом французском, тут сверхъестественно много символизма, when you're taught through feelings.
eisenfrau_
Проверенный
Я бы поставила вопрос иначе: а для чего? Для себя? Так, я сделаю это в другом месте, где не будут, без уведомления меня же, делать что-то с моим текстом. Не вижу смысла копаться в том, что меня расстраивает, из-за чего я нервничаю.
Хотела написать комментарий в теме Алины, но разошлась. Пусть будет тут:
I just want a god, please, rather roll my dice.
Запомни: тебе показалось. Ты принимаешь нереальное за действительное, ловишь вайбы образов, не существующие, впрочем... так легче?.. Твой разум превратился в грибной мусс, наполнявший черепную коробку отца, но ты отрицаешь.
Хотел справедливости? Доброго, розового мирка, где никогда не оступишься?
Посмотри, как плюнули тебе в лицо, так, что, до сих пор, обтекаешь. Ты сам опозорился настолько, что терять уже нечего, пора бы и побеседовать с воображаемыми друзьями.
Всем начхать на тебя.
Каждый думает за своё эго.
Её нет.
И не было?..
А ты как считаешь?
Ты притворяешься, находя в её в отголосках теней, во взмахах чужих ресниц и шуршании чёрной, чужой одежды. Ты знаешь, каков был грех, но отмеряешь привлекательность других в их похожести на неё.
И ты всё проиграл.
Как же она может быть иллюзией, когда плачет на моей груди, у моего холодного, мёртвого сердца?..
...tell me, that I'm broken,
That I'm finally choking.
I'm not worth the rhyme,
I'm just a dime, a rusty token.
Tell me that I'm fucked up,
Mentally unstable.
Последнее редактирование:
eisenfrau_
Проверенный
Чтобы увидеть скрытый текст, войдите или зарегистрируйтесь.
Острые шпильки дорогих туфель утопают в ещё тёплом песке, а ноги, неловко и с мимолётной болью, подворачиваются, — так, что их владелица оступается, спешливо возвращаясь на остывающий асфальт. Оборачивается. Тяжёлые, чёрные волосы призрачно шуршат по смуглой спине.
Рейсовый автобус, прерывисто выпуская дым из выхлопной трубы, продолжает движение по ухабистому Шоссе-в-Никуда. Всегда вперёд и никогда — прочь.
Вокруг, — только глухая тишина, спрятавшаяся среди бесконечных, бесцветных в ночи дюн и отдаляющийся голос ретранслятора, объявившего остановку в пригороде Стренджтауна. И она, одна, в изысканном алом платье, опутывающем на лёгком ветру бёдра, в компании потускневшей, неоновой вывески с головой пришельца, в которой умер не только салатовый цвет, но и с пяток светодиодов. Где-то внутри дешёвого мотеля скрипит — и, тут же, замолкает.
Всё это было. Всякий раз, когда она пыталась сбежать.
Белла покрепче сжимает сумочку на цепочке — скромные пожитки из опустевшего флакона вечернего парфюма и красной помады — и бредёт вдоль дороги, в бесчисленный раз шанс давая себе шанс и зная, наверняка, что растрескавшееся, серое полотно приведёт её обратно, куда бы она ни пошла. С этим городов всё не так: в сотый раз ловя попутку или покупая билет на маршрут хоть куда-нибудь — она оказывается здесь, в рукой-подать-миле от погребённой в кратере летающей тарелки, рядом с которой очнулась... сколько?.. год? Два?..
Дни путаются один с другим, замешивая в себе, — как тот злосчастный коктейль в гостях у нового соседа Лотарио, — загорелые лица южан, привычных к пустыне, и зелёные, волоокие портреты инопланетян, расселившихся по округе. Тут этим не удивишь, — и Белла принимает правила игры, вымученно улыбаясь очередному высокому существу, одетому так по-земному, прилежно подстригающему кустовые розы на лужайке перед семейным гнёздышком. От напускной нормальности тошно, будто и нет здесь ничего внечеловеческого, кроме кошмарного засилья астрофизики и телескопов, — и нет ничего, где бы она нашла себя, оставаясь куда излишне чужой, чем представители другой расы.
К подбородку собирается мокрая крупица — то ли слёз, то ли пота, — а золотой кулон с изумрудной каплей влажно липнет к ложбинке между грудей. Всё это было.
Память подкидывает отрывки: она стучит в дверь близлежащего дома, аккуратного и жёлтого, на мгновение прикрывая глаза. Ей хочется, чтобы это оказался родной Плезантвью, прохладный особняк, укрываемый от взглядов раскидистыми ветками многовековых плакучих ив, — но ей открывает неестественного цвета худая, длиннопалая рука. Пожилой мужчина, — такой вывод она в состоянии сделать, — мягко растягивает тонкий разрез рта, чуть показывая мелкие, острые зубы, и приглашает выпить лимонаду. Из светлой гостиной, пропахшей фруктами, доносится горячая, зажигательная сальса, а он ждёт — и от этого ожидания мрачно и скверно.
Беллу Гот ждут. Но не здесь.
Она трусливо проходит внутрь, сжимая в ладонях предплечья, потому, что жажда сушит горло. И в зеркале, в коридоре, сопрягающемся с кухней, отмечает, что не узнаёт саму себя — на неё смотрит другая женщина, утратившая элегантную красоту в угоду странному месту, где оказалась. Она бы обозналась, увидев этот портрет на пачке молока — и это, как никогда, до правдивого горько.
Усаживаясь на деревянный стул, она скидывает туфли, обнажая ноющие мозоли. Перед ней — та самая жилистая фигура — ставит стакан с лимоном и мятой, медленно, что в вязкой плазме, опускающимися на дно.
- Сюда не попадают просто так, — его голос безэмоционален и трескуч, как военная радиопередача. На безносом лице совсем ничего нет, — У тебя отсутствует путь назад.
Он устраивается напротив, говоря ещё что-то, бессмысленное, как и его имитация обычной, людской речи, но Белла не слушает, чувствуя, как глаза начало щипать — под солёной пеленой есть только её Мортимер, как всегда, любовно посвящающий её в процесс сумасшедших, лабораторных экспериментов; маленький Александр, копия отца, и скромная, немногословная дочь Кассандра. Мысли сбиваются в тугой комок, оставляя за собой невнятные образы, разбивающиеся о столешницу вместе с каплями слёз: могилы на заднем дворе, бархат и пробирки с реагентами. Чёрные косички, круглые очки и тонкие, аристократические усы.
Она хлюпает носом, наплевав на бесстрастного собеседника, и заходится рыданиями.
Всё это было. И никогда не вернётся вспять.
Техник Опыления улыбается — и, в этот момент, Белла поднимает голову. Его облик вторит Стренджтауну: задумчивым, бесконечным барханам, таящим межзвёздный холод, упакованным в дурацкую, великоватую рубашку с гавайским рисунком. Мимо уютного коттеджа пролетает патрульная машина, заливаясь заторможенной сиреной, — и в кратком отблеске красной мигалки, она узнаёт эвакуационные фонари перед кораблекрушением. Она вспоминает и лицо перед собой, когда-то молодое, щеголявшее ирреальной, рыжей копной волос и с ледяной решимостью разбившее криогенную капсулу, в которой она находилась в мученической полудрёме: именно его руки вытащили её на пол, а его тело, одетое в серебристый, облегающий костюм прикрыло от сотрясшего землю удара.
Дальше были только жар и металлический скрежет, перебиваемый надрывным писком отключающихся приборов.
- Нет, — шепчет Белла, — Нет... это не мог быть ты...
А он только качает головой. Он, будто бы, знает всё.
- Сколько?.. Сколько уже прошло?.. — ей страшно узнать ответ, но вопрос срывается с губ до того, как она осознаёт насколько же ужасающей может оказаться правда.
- Двадцать пять лет.
Она сметает нетронутый стакан со стола, и выбегает наружу босиком — чуть не выбив незапертую дверь и в исступлении мчась хоть куда-нибудь по песку, заскрипевшему между голых пальцев. Кожу, до крови, колют отростки молодых кактусов, несмело пробивающихся к солнцу, приближающемуся к зениту, но ей всё равно. Сердце разрывается от отчаяния и тоски — о, боже, как же долго её должны искать!.. Но, среди бесконечной пустоши, она, как в тюрьме, не может отыскать выход.
Над головой шумно трещит вертолёт, а ему резво вторят редкие, сигналящие автомобили, чьи водители не могут не заметить одинокую женщину в красном, неловко бегущую по пустыне, — падающую в зыбучих буграх и поднимающуюся вновь, чтобы продолжить бесконечный путь вдоль Шоссе-в-Никуда.
Когда Белла выбивается из сил — и опускается на колени под плавящим, знойным маревом, спрятав заплаканное лицо в грязные ладони, — минуты застывают, как на сломанных часах. Дрожь, проходящая по плечам, убаюкивает. Кто-то, наконец, хватает её и тянет за собой, еле переставляющую ноги, а после — усаживает в обитое шершавой тканью кресло. Под оглушительный рёв мотора, под тягучее кантри, ласково играющее из магнитолы, она, кажется, засыпает...
Глаза открываются уже ночью, от резкой остановки перед самым въездом в Стренджтаун. Ретранслятор противно гудит, неразборчиво называя координаты, а Белла сонно озирается, вглядываясь в тёмную, изъеденную созвездиями, небесную гладь, и берёт сумочку, чтобы выйти. Остальные пассажиры, всего пару-тройку усталых человек, безразлично скользят по ней взглядом, ровно столько, сколько отбивают пьяный ритм туфли.
Она соскакивает с чересчур высоких ступенек, неуклюже угодив в песчаную ямку вместо полуразрушенного асфальта — и в ту секунду, когда шпильки соскальзывают, норовя сбить с ног, отозвавшихся болью в растянутой лодыжке, она понимает.
Всё это было.
В груди затихает на целый удар, — Белла бросается вслед за автобусом, взбираясь на пружинящую под каблуками трассу, но путается в полах платья, предательски схватившего за колени, и падает на дорогу, жгуче их обдирая. Из брошенной сумки катятся помада и осколки стекла. Время тянется, переливаясь, топлёной пластмассой, туда-сюда.
В жуткой, неправдоподобной тишине, женщина, слишком сломленная, чтобы подняться, тяжело, с надрывом дышит — упираясь лбом в землю — а после, перебивая одинокий, горестный скрип в мотеле рядом, истошно, до хрипоты кричит.
Рейсовый автобус, прерывисто выпуская дым из выхлопной трубы, продолжает движение по ухабистому Шоссе-в-Никуда. Всегда вперёд и никогда — прочь.
Вокруг, — только глухая тишина, спрятавшаяся среди бесконечных, бесцветных в ночи дюн и отдаляющийся голос ретранслятора, объявившего остановку в пригороде Стренджтауна. И она, одна, в изысканном алом платье, опутывающем на лёгком ветру бёдра, в компании потускневшей, неоновой вывески с головой пришельца, в которой умер не только салатовый цвет, но и с пяток светодиодов. Где-то внутри дешёвого мотеля скрипит — и, тут же, замолкает.
Всё это было. Всякий раз, когда она пыталась сбежать.
Белла покрепче сжимает сумочку на цепочке — скромные пожитки из опустевшего флакона вечернего парфюма и красной помады — и бредёт вдоль дороги, в бесчисленный раз шанс давая себе шанс и зная, наверняка, что растрескавшееся, серое полотно приведёт её обратно, куда бы она ни пошла. С этим городов всё не так: в сотый раз ловя попутку или покупая билет на маршрут хоть куда-нибудь — она оказывается здесь, в рукой-подать-миле от погребённой в кратере летающей тарелки, рядом с которой очнулась... сколько?.. год? Два?..
Дни путаются один с другим, замешивая в себе, — как тот злосчастный коктейль в гостях у нового соседа Лотарио, — загорелые лица южан, привычных к пустыне, и зелёные, волоокие портреты инопланетян, расселившихся по округе. Тут этим не удивишь, — и Белла принимает правила игры, вымученно улыбаясь очередному высокому существу, одетому так по-земному, прилежно подстригающему кустовые розы на лужайке перед семейным гнёздышком. От напускной нормальности тошно, будто и нет здесь ничего внечеловеческого, кроме кошмарного засилья астрофизики и телескопов, — и нет ничего, где бы она нашла себя, оставаясь куда излишне чужой, чем представители другой расы.
К подбородку собирается мокрая крупица — то ли слёз, то ли пота, — а золотой кулон с изумрудной каплей влажно липнет к ложбинке между грудей. Всё это было.
Память подкидывает отрывки: она стучит в дверь близлежащего дома, аккуратного и жёлтого, на мгновение прикрывая глаза. Ей хочется, чтобы это оказался родной Плезантвью, прохладный особняк, укрываемый от взглядов раскидистыми ветками многовековых плакучих ив, — но ей открывает неестественного цвета худая, длиннопалая рука. Пожилой мужчина, — такой вывод она в состоянии сделать, — мягко растягивает тонкий разрез рта, чуть показывая мелкие, острые зубы, и приглашает выпить лимонаду. Из светлой гостиной, пропахшей фруктами, доносится горячая, зажигательная сальса, а он ждёт — и от этого ожидания мрачно и скверно.
Беллу Гот ждут. Но не здесь.
Она трусливо проходит внутрь, сжимая в ладонях предплечья, потому, что жажда сушит горло. И в зеркале, в коридоре, сопрягающемся с кухней, отмечает, что не узнаёт саму себя — на неё смотрит другая женщина, утратившая элегантную красоту в угоду странному месту, где оказалась. Она бы обозналась, увидев этот портрет на пачке молока — и это, как никогда, до правдивого горько.
Усаживаясь на деревянный стул, она скидывает туфли, обнажая ноющие мозоли. Перед ней — та самая жилистая фигура — ставит стакан с лимоном и мятой, медленно, что в вязкой плазме, опускающимися на дно.
- Сюда не попадают просто так, — его голос безэмоционален и трескуч, как военная радиопередача. На безносом лице совсем ничего нет, — У тебя отсутствует путь назад.
Он устраивается напротив, говоря ещё что-то, бессмысленное, как и его имитация обычной, людской речи, но Белла не слушает, чувствуя, как глаза начало щипать — под солёной пеленой есть только её Мортимер, как всегда, любовно посвящающий её в процесс сумасшедших, лабораторных экспериментов; маленький Александр, копия отца, и скромная, немногословная дочь Кассандра. Мысли сбиваются в тугой комок, оставляя за собой невнятные образы, разбивающиеся о столешницу вместе с каплями слёз: могилы на заднем дворе, бархат и пробирки с реагентами. Чёрные косички, круглые очки и тонкие, аристократические усы.
Она хлюпает носом, наплевав на бесстрастного собеседника, и заходится рыданиями.
Всё это было. И никогда не вернётся вспять.
Техник Опыления улыбается — и, в этот момент, Белла поднимает голову. Его облик вторит Стренджтауну: задумчивым, бесконечным барханам, таящим межзвёздный холод, упакованным в дурацкую, великоватую рубашку с гавайским рисунком. Мимо уютного коттеджа пролетает патрульная машина, заливаясь заторможенной сиреной, — и в кратком отблеске красной мигалки, она узнаёт эвакуационные фонари перед кораблекрушением. Она вспоминает и лицо перед собой, когда-то молодое, щеголявшее ирреальной, рыжей копной волос и с ледяной решимостью разбившее криогенную капсулу, в которой она находилась в мученической полудрёме: именно его руки вытащили её на пол, а его тело, одетое в серебристый, облегающий костюм прикрыло от сотрясшего землю удара.
Дальше были только жар и металлический скрежет, перебиваемый надрывным писком отключающихся приборов.
- Нет, — шепчет Белла, — Нет... это не мог быть ты...
А он только качает головой. Он, будто бы, знает всё.
- Сколько?.. Сколько уже прошло?.. — ей страшно узнать ответ, но вопрос срывается с губ до того, как она осознаёт насколько же ужасающей может оказаться правда.
- Двадцать пять лет.
Она сметает нетронутый стакан со стола, и выбегает наружу босиком — чуть не выбив незапертую дверь и в исступлении мчась хоть куда-нибудь по песку, заскрипевшему между голых пальцев. Кожу, до крови, колют отростки молодых кактусов, несмело пробивающихся к солнцу, приближающемуся к зениту, но ей всё равно. Сердце разрывается от отчаяния и тоски — о, боже, как же долго её должны искать!.. Но, среди бесконечной пустоши, она, как в тюрьме, не может отыскать выход.
Над головой шумно трещит вертолёт, а ему резво вторят редкие, сигналящие автомобили, чьи водители не могут не заметить одинокую женщину в красном, неловко бегущую по пустыне, — падающую в зыбучих буграх и поднимающуюся вновь, чтобы продолжить бесконечный путь вдоль Шоссе-в-Никуда.
Когда Белла выбивается из сил — и опускается на колени под плавящим, знойным маревом, спрятав заплаканное лицо в грязные ладони, — минуты застывают, как на сломанных часах. Дрожь, проходящая по плечам, убаюкивает. Кто-то, наконец, хватает её и тянет за собой, еле переставляющую ноги, а после — усаживает в обитое шершавой тканью кресло. Под оглушительный рёв мотора, под тягучее кантри, ласково играющее из магнитолы, она, кажется, засыпает...
Глаза открываются уже ночью, от резкой остановки перед самым въездом в Стренджтаун. Ретранслятор противно гудит, неразборчиво называя координаты, а Белла сонно озирается, вглядываясь в тёмную, изъеденную созвездиями, небесную гладь, и берёт сумочку, чтобы выйти. Остальные пассажиры, всего пару-тройку усталых человек, безразлично скользят по ней взглядом, ровно столько, сколько отбивают пьяный ритм туфли.
Она соскакивает с чересчур высоких ступенек, неуклюже угодив в песчаную ямку вместо полуразрушенного асфальта — и в ту секунду, когда шпильки соскальзывают, норовя сбить с ног, отозвавшихся болью в растянутой лодыжке, она понимает.
Всё это было.
В груди затихает на целый удар, — Белла бросается вслед за автобусом, взбираясь на пружинящую под каблуками трассу, но путается в полах платья, предательски схватившего за колени, и падает на дорогу, жгуче их обдирая. Из брошенной сумки катятся помада и осколки стекла. Время тянется, переливаясь, топлёной пластмассой, туда-сюда.
В жуткой, неправдоподобной тишине, женщина, слишком сломленная, чтобы подняться, тяжело, с надрывом дышит — упираясь лбом в землю — а после, перебивая одинокий, горестный скрип в мотеле рядом, истошно, до хрипоты кричит.
Последнее редактирование:
- Статус