This is a sample guest message. Register a free account today to become a member! Once signed in, you'll be able to participate on this site by adding your own topics and posts, as well as connect with other members through your own private inbox!
Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нем неправильно. Необходимо обновить браузер или попробовать использовать другой.
Приветствую всех в городском фэнтези, посвящённом неординарной семье Шмидт! Здесь каждый найдёт "своего" героя, а особенно, те, кто без ума от загадочных обстоятельств и мистики. WE WANT TO BELIEVE.
"Stratosphere Serenade" by Diablo Swing Orchestra.
Близкий контакт третьей степени.
Я — другой. В самом прямом смысле этого слова.
Даже не другой расы. Другого вида. Странный зеленокожий парень из чужой, далёкой галактики. Скорее теоретически, чем фактически. Если бы кто-то спросил, какого мне, как это — родиться среди полуразрушенных зданий, вдали от родной планеты?..
Я бы ответил, что только Земля для меня — дом.
Мой дом, опутанный бесконечной дорогой, взявшей свой исток в жарком, усыпанном рыжим песком Стренджтауне, где я обрёл жизнь, под палящим солнцем и в аккомпанемент рваным радиосигналам засекреченной военной частоты, настолько сверхтаинственной, что её могла уловить не только покосившаяся, поржавевшая спутниковая вышка, но и магнитола подержанного пикапа. Там, в пограничной, аризонской глуши, я последний раз общался с себеподобными и там же — встретил её.
Воспоминания, похожие на мазки кисти по чистому холсту: полуденное марево, от которого вязко дрожит накалённый воздух, голубое небо и белеющие боковины обшитых тонким металлом зданий, скрип колёс старого рейсового автобуса, следующего по Шоссе-В-Никуда и... она. Чёрт побери, она.
Черноволосая девушка-учёный, в которой я было заподозрил очередного сиблинга Кьюриос, сжимающая кожаный рюкзак с грустно повисшей брелокой в виде летучей мыши. В кислотном, ярком пейзаже напичканной кактусами пустыни, она выглядела неуместным кусочком пазла, окрашенным в вантаблэк: одежда, макияж, застёгнутая на шее полоска ткани.
- Добрый день, — она улыбнулась, мягко приподняла уголки напомаженных алым губ, — Меня зовут Марта. Я приехала по приглашению, — её идеально поставленная речь никак не вязалась со звонким девчачьим голосом. В тот момент, я не смог бы и предположить, сколько стоящей передо мной лет, сочтя её своей ровесницей, — Для работы в научном институте. Мы, выходит, соседи?
Ох. Мне было семнадцать лет. Что я мог поделать?..
- Выходит, — всё, что я ответил, замерший в тени на пороге родительского дома. У меня зелёная кожа, глаза — зияющие чёрные дыры и острые уши. Она приехала изучать таких, как я? Зачем ещё учёные отправляются в Стренджтаун? — Вам... тебе помочь с вещами? — она никак не тянула на чопорное, покрытое возрастной пылью "Вы".
Она засмеялась, ломая всё. Мою жизнь, здравомыслие и любой из стереотипов, просившихся сорваться с кончика языка. Она состояла из противоречий, эта девушка, из клубка, начинающегося моей воспалённой страстью и заканчивающегося мрачным оптимизмом.
- Спасибо, — сказала она, — Я справлюсь. Заходи на чай.
В Стренджтауне никто не пьёт чай.
Она вызывала у меня ассоциацию с потерявшейся в городе ведьмой, заваривающей ароматные травы и носящей на груди рубиновый амулет, украшающей тело причудливыми чернильными рисунками и говорящей о вещах, которые я — будь это не она — принял бы вздором. Я выше её. Я младше. Мне — семнадцать, ей — двадцать четыре и для меня — тогда — это пропасть, край непроглядной бездны, с края которой я ухнул вниз.
- Я — Йохан, — а на губах аромат корицы и сладких яблок, — Может, как-нибудь прогуляемся?
- Почему бы и нет? — Марта снова улыбнулась и калейдоскоп мыслей вихрем унёс меня туда, где она пробовала на вкус не только моё имя — ох, чёрт, как же она его произносила — но и мой язык, мою кожу, мою плоть и сжимала пальцами мои белёсые волосы.
Через год полный беспорядочных вечеринок, танцев до утра, алкоголя и любви, через год, который я был безоговорочно счастлив, несмотря на осуждение и зло поджавших рты родителей, она уехала в Бриджпорт. Теперь — я знаю, почему. Она стала другой. Такой же другой, как и я.
Бросив семью, знойное пекло и Техуниверситет, я поехал следом. Мне было всё равно, почему она предала меня — предала ли? — я хотел найти её и сковать по рукам и ногам, чтобы — больше — ей никогда не удалось сбежать. Как жаль, что в то время, ума мне стоило бы занять.
Я искал её, в отчаянии, днём и ночью, собирая осколки разбитого зеркала из всего того, что она любила: дорогие сигареты, мерцающие по ночам звёзды, готику умирающих, индустриальных городов, вампиров... меня, наверное, тоже. И только отбросив свой болезненный эгоцентризм, я понял, что не только я был той самой дилеммой Стренджтауна. И не только такие, как я. Под покровом тёплой, остывающей от солнечных дней прятались ещё и те, кто мог бы подарить ей объятия вечной жизни.
И там, в просоленном морем Бриджпорте, утопающем в грязи и неоне, Марта искала способ превратиться в ту мёртвую принцессу, которую я ищу и теперь. Я нашёл её случайно — как и встретил — и поцелуй, долгожданный и глубокий, такой, что у меня ослабели колени и подкосились ноги длился, как будто, целую вечность. Смог, полупустое метро, номер дешёвого мотеля с наглухо задёрнутыми шторами.
- Мне всегда казалось, что такой, как я тебя никогда не заинтересует, — я говорил практически рот в рот, запустив пальцы под резинку её чулок, — Ну, знаешь... все эти вечеринки, а ты всегда в чёрном и слушаешь странную музыку. А теперь... посмотри на меня. Я и сам весь в чёрном.
- Теперь я тоже слушаю странную музыку.
В ту ночь мы занимались любовью до утра, если, конечно, не уточнять, что до утра оставалось от силы полтора часа и мы были пьяны настолько, что заснули друг на друге. Я запретил ей уходить до, после и когда-либо ещё... но она, как наваждение, растворилась в темноте до того, как я открыл глаза, оставив, в подтверждение, что не была иллюзией, только кружевные трусики.
Боль, которую я испытываю, заставляет меня искать. Боль — заставляет сменять город за городом, прожигая жизнь в череде разномастных клубов, оставляя послевкусие нашей с ней совместной жизни, сумасшедшей и праздной, непонятной людям, которыми мы, впрочем, и не являемся. Я — не являюсь.
Мне двадцать четыре года — сейчас — и я снова, упрямо отдаваясь слепой вере, стою на пороге в две ступени, как и она когда-то, без вещей и денег, уверенный — опять — что найду и сумею удержать.
Ночь, ночь. Слишком многое в моей жизни происходит по ночам. В призрачном лунном свете, окутанный промозглым туманом, я, очередной ночью, очнулся в кустах гибридной розы. На окраине Виденбурга и — ох, чёрт — совсем не там, где бы пригодились ключи, уцелевшие в кармане брюк.
Хозяйка захолустного домика без сожалений швырнула мне их ещё утром, как манну небесную приняв деньги (без излишнего пафоса, я всё-таки поскребал по сусекам). Её ничуть не смутили ни мой внешний вид, ни томлёная спешка: что ж, придётся и мне признать, что Стрейнджервиль — местечко куда хуже даже родного Стренджтауна. Там, по крайней мере, были всего-то пришельцы (не страшно), горстка сумасшедших учёных (всё равно) и запылившееся в архивах полиции — а то и канувшее в Лету — дело о серийном убийце (всё ещё наплевать). Здесь, по дороге в город, пока я отбивал задницу на жёстком сидении автобуса, подпрыгивающего на кочках, мне присели на уши о зомби-вирусе и живых мертвецах.
Я не хотел огорчать своего собеседника, честно, но, каюсь, — мне б е з р а з л и ч н о. То есть, серьёзно? Я и сам ищу живых мертвецов.
Стрейнджервиль, впрочем, навевал на меня не только тоску о бездарно потраченных средствах на жильё в трейлер-парке, но и ностальгию. Сколько лет я не был дома? Пять? Шесть?.. Они были, как будто, по-соседству, а я стоял на пороге отчего дома, боясь переступить ступеньку. Я мог вернуться. И совершенно точно — абсолютно — не мог никак, пока не отыщу Марту. Боялся ли я осуждения, боялся ли я увидеть отражение своего фиаско в глазах семьи? Отчасти. Вернувшись на исходную, я бы признал поражение. И поэтому, вероятно, я всё ещё здесь. Я — здесь. Ох. Я даже не знаю, живы ли отец и мать.
Моё типично-стереотипное решение в искромётном стиле Йохана Шмидта материализовало меня в баре через дорогу. Утром.
Ничего нового. Стыд, смущение — это всё пустое. Я давно уже на стадии принятия собственных пороков. Жаль, только, что добродетели можно пересчитать по пальцам одной руки. Однако, одинок в своём грехе я не был: до полудня заведение успело собрать своих посетителей в лице двух дамочек, наспех одетой азиатки с потёкшим макияжем и рыжеволосой милфы. Не знаю, здесь ли клуб разбитых сердец, но не от хорошей жизни женщины, обычно, прозябают в барах лоу-класса.
Рыжая, поймав мой взгляд и решив будто мне интересно, начала оправдываться, что, дескать, жара доконала, а она в Стрейнджере проездом, ну, и решила хлебнуть газировки. Ага. Я эту газировку и сам за версту чую и забредаю как на манок в охотничьи угодья. Увидев моё, скисшее от подобного рода разговоров, лицо, она, конечно, осеклась, чем вызвала осоловелый смешок у мисс Азия чёрт-разберёт-какого-года.
От бессмыслицы я впадаю в транс. Иначе, как объяснить, что стоило мне повернуть голову, как рядом со мной появилась ещё одна женщина. В форме.
- Ничего не нарушаю. Починяю примусы, — предостерегая вопросы оттарабанил я, где-то на уровне потерянного ещё в школе здравомыслия, осознавая, что она даже не смотрела в мою сторону. До этого момента, разумеется. Она скорчила мину, я отвернулся. Казалось бы, все в плюсе?..
- А Вы, кстати, кто такой? — совсем некстати, я бы сказал. Совсем, раз уж на то пошло, наоборот, — Не припоминаю в нашем городе таких. Ещё и надрались до обеда.
- В конституции запрета употребление алкоголя нет. По крайней мере, гражданскими, — глупо, но я не удержался от намёка. Сама-то солдат Джейн что тут забыла? — Меня зовут Йохан. Я из Стренджтауна, — часть своего путешествия я благоразумно выбросил. И даже не солгал. Ха, — Обмываю покупку земли в вашем городе.
- А, — усмехнулась она, — Замызганную будку в трейлер-парке? Что, часто приходится сверяться с законодательством?
- Да, — я покорно согласился с "будкой". Без обиняков, на большее мой дом и не претендовал, — Отсидел в тюрьме. За убийство, — не говорить же ей, что конституция валялась в уборной родительского дома?..
Шутку, правда, она не оценила.
- Выйдем.
Спорить в такой концентрации военных, набившихся в бар, было бессмысленно. Выйдем, почему нет? Здесь — кроме шуток — стало действительно душновато из-за нон-стоп потеющих людей, одетых чересчур по уставу.
- Слушай, — она перешла на панибратское "ты" так же быстро, как и подобрела, — Ты, конечно, себе на уме, но Стрейнджервиль нуждается в новобранцах. Особенно, если они — не люди, — да, это предложение далось ей непросто, — Пойми меня правильно, в тебе есть что-то присущее военному. Кроме любви выпить с первыми лучами солнца.
Не сказал бы, что девять утра — это первые лучи. Сказал бы, что такая постановка вопроса вызвала у меня крайнее неудовольствие.
Она представилась Фионой и оставила свой номер, несмотря на то, что я отнекивался. Мягко сказано — я был взбешен. Почему? То ли оттого, что мне ткнули в лицо, как я недостаточно хорош, то ли... контролирую ли я хоть что-нибудь в своей жизни?..
Эти женщины.
Ответ: казалось, что нет. Фиона отчалила крайне довольная выполненной миссией. У меня остались листочек с её номером и сомнения.
Много сомнений.
Но, в какой-то степени, мои цели ещё ни разу не совпадали c целями военных настолько.
Моим следующим решением стала поездка в Виденбург, потому что сидеть дома — точнее некуда, не мой вариант.
От жары и очередного провонявшего бензином автобуса меня замутило и разморило. В голову ударило пуще прежнего. Я забрёл в какую-то кафешку, с порога напугав очередную азиатку.
- У-у-у, — потянул я ей на ухо, — Я из Стрейнджервиля, дамочка. Пожаловал за мисо-супом из вашей черепной коробки.
Вероятно, по-нашенски она ни бум-бум. Её лицо неодухотворённое интеллектом меня порадовало, но не сильно. Пришлось наслаждаться кофе без особых впечатлений, уповая лишь на то, что в полном предрассудков городе ко мне хоть кто-нибудь решиться подсесть. Почему? Потому что хвалёная толерантность, насколько я знаю (потасканный жизнью), имеет свои постулаты.
Я пролетаю мимо.
К вечеру меня, как обычно, настигло второе дыхание, чертёнком с плеча нашептывающее, что местные клубы загнутся без моего присутствия. Тут уж я не пасс, дело-то богоугодное!..
Но близлежащий дискач оказался настолько плох, что даже хорош. Особенно, протекающей на недо-рейверов крышей. Забавно, что и в забегаловке, и тут я лицезрел одни и те же рожи. С барного стула. (На одном американо я не функционирую).
И-и... чуть-чуть и печально, что эти рожи нутром одинаковы от заведения к заведению.
Во всей этой ситуации, для меня нашлось два плюса (кроме выпивки). Первый: почти незанятый танцпол. Ох, танцпол.
Мне всё ещё невыносимо больно танцевать одному, мне всё ещё, чёрт возьми, до одури больно и я чувствую себя одиноким и брошенным. Без неё — я суррогат, подделка себя прежнего, но в танце эта парализующая сердце боль превращается в чистый серотонин, в оргазмический всплеск, в музыку, в любовь...
Любовь.
Без Марты у меня нет половины души. Без танца — от меня не останется ничего.
Отплясав, я бахнул ещё. Попросил бармена сделать напиток на её вкус. Девчачий и крышесносящий.
Меня вынесло настолько, что я пристал с расспросами к парню, который не далее как час назад (серьёзно, Йохан?) отсел от меня со скоростью ветра. Зацени шутку, чувак, сейчас штиль.
И это оказалось вторым плюсом.
- Знаешь что-нибудь о вампирах? — пришлось зайти с козырей. Флэш-рояль, если бы я знал что это, а не только видел по телику, — Я ищу девчонку, — ей уже тридцать один, Йохан. Девчонку? — Её зовут Марта и она угорает по этой теме.
- Марта? — тип в красном сально улыбнулся. Похоже, вопросы о прекрасном поле были его слабиной. Не обольщался бы — ты явно не в её вкусе, — Вампиры?.. Братан, тебе с такими тёрками надо шуровать в Форготтен Холлоу. Не знаю, чё там за кровососы, — по его смешку кто угодно бы догадался, что слова "кровь" и "сосать" он предпочитает в разном контексте, — Там, короче, живёт старикан в огромном особняке. Там и тёлочки постоянно тусуются. Готичные, — он подмигнул, — Чисто плей-бой.
- Что за старикан? — мне почти подурнело от тембра его голоса, но разгадка была ясна как день. Дыма без огня не бывает, так же как и вампиров без примогена. Если "плей-бой" действительно тот, кем мне кажется, то визит не потерпит отлагательств.
- Граф Влад или чё-то такое, — поведал мне информатор, — Слухай, братан, если там всё по кайфу, маякнёшь?..
Таким образом у меня оказался и его номер. Как просто. (После этого я уверовал не только в целебные свойства алкоголя, но и всеобъемлюще полезные).
Я (импульсивно) поехал в Форготтен Холлоу. Ночь? Смешнее было бы искать вампиров днём.
В самом деле, первое, что я увидел в этом городке на пяток домов, была девушка, в трансе бредущая по мощённой дорожке по направлению к мрачному, но оттого ещё более шикарному дворцу. Что бы ни говорил чувак-в-красном-поло, субкультурной ценности в ней не было. Я пошёл было следом, но потерял её из виду. Или кому-то так было нужно?..
Мне бы остановиться ещё на кладбище. Но я был уверен.
- Но тебя, мой гость зловещий,
Ворон древний. Ворон вещий,
К нам с пределов вечной ночи,
прилетающий сюда,
Как зовут в стране, откуда
прилетаешь ты сюда?.. — прошептал я, поддаваясь чувству, глядя на чёрную птицу, осматривающую меня умными глазами-бусинками, примостившуюся на надгробии. Красиво. Туманно. Тихо и мирно, как всегда бывает в природе после грозы, даже если эта гроза — твой личный, потаённый шторм.
Если бы Марта оказалась здесь и сейчас, как бы я поступил?
От груза раздумий меня избавил хозяин дома, на территорию владений которого я ворвался без приглашения. Страшно ли мне было в тот момент? И да, и нет. Он — вампир. Допустим. Но и я не человек.
- Добро пожаловать, герр Шмидт, — граф Орлок, которого я искал (я всегда ищу) этой ночью, приветственно раскинул руки. Любопытно. Я слишком давно не слышал этого обращения. Той, кто мог так меня называть (называл) — нет рядом.
- Я ищу девушку. Вампира, — от предвкушения добычи во мне не осталось страсти к замшелым ритуалам, — Её зовут Марта. Звали. Не знаю, — на долю секунды, я растерялся. Я много думал о том, каким именем она бы назвалась, чтобы... я нашёл её или, наоборот, нет?..
- Я знаю. Я всё знаю, — мужчина, что при всей сухости не был для меня названным стариком, сочувственно улыбнулся. Не должны ли вампиры быть агрессивны и надменны? Всё иллюзия, вздор, — Но почему ты ищешь здесь?
Я пожал плечами. Где я только не искал. Теперь — здесь. Чем не отличное место? Чтобы наверняка, показал фото:
Улыбка на его губах разверзлась шире. Чуть-чуть и стала бы злой, чуть-чуть и самодовольной. Но — донельзя — проникновенной. Сладкой, как патока, как её счастливые слёзы.
- Боюсь, ты проиграл, герр Шмидт, — ласково обратился ко мне Штрауд, удосужившийся представиться, — Эта... женщина... — моя женщина. Моя. Мне хотелось его одёрнуть, но я слушал. Я ждал, как пленный на плахе, свой приговор, — Мина, Мария... Марта. Всегда разная и всегда... одна, — единственная. Он оторвался от созерцания её облика, замершего на дисплее смартфона, поднял глаза, — Она не вампир. Пока что.
Другой бы выдохнул, погружаясь под пенную, морскую волну, призванную грохотом ударной волны, горы, упавшей с плеч. Но сейчас — тогда — с плеч упала моя голова. Я слишком хорошо знал, что значит двоякое "пока что": да, она физически жива, но мне-то что?.. Я готов был принять её мёртвой. Она... во мне, будто, что-то сломалось, переворачивая с ног на шею-обрубок годы, проведённые в гонке по следам призрака, сотканного из воспоминаний и отголоска густого парфюма.
"Пока что", Йохан. У неё нет своей воли, если она стоит, не касаясь кончиками пальцев, на последнем пороге, разделяющем жизнь и смерть. Покорная раба, игрушка, подвластная лишь "настоящим" вампирам. Не потому ли она сбежала?.. Когда это началось? Не в моей голове, а... в действительности? В Стренджтауне? В Бриджпорте?..
...и какое теперь у неё имя?
Я выпалил всё, как на духу, чтобы не оставить себе и шанса выпустить кроваво-красную нить из-под пальцев. Про нашу с ней первую встречу, про то, как я шёл за ней по пятам, как разбирался в премудростях вампирской не-жизни.
- Ты чересчур много знаешь, — персональный Носферату не испытал отчего восторга от глубины, на которую проник мой зелёный нос, — Тебя хранит отнюдь не Господь, герр Шмидт, не удача и не любая иная вера, что, должно быть, разделяет между собой твоя раса. Только твоё происхождение, как бы ты его не клял. Мне нечего противопоставить инопланетянину.
- Я — землянин, — не сдержался, фыркнул. Приступы раздражения и нахальства для меня настолько норма, что даже мать-его-сам-о-боги-князь-сородичей-вонючего-захолустья не устрашит мою потребность. Фыркнуть, ага.
- Не важно. Важно то, что это причина, по которой мы сейчас разговариваем. Будь ты человеком, ты был бы мёртв.
- Даже так. Что бы помешало меня послать? — на мой вопрос, он не нашёлся с ответом.
А мне пришлось поступить... плохо. Я отчаянно хотел знать то, что мне отказывались говорить.
В водовороте мыслей, ощущений и вкусов от горячей крови, мазнувшей по языку, до прелой, осенней листвы, я слышал шёпоты проклятий, безмолвно, холодными змеями, заползающие в мою голову. "Ты пожалеешь", — ударял хлыстом Влад, — "Ты никогда не обретёшь счастье". Никогда её не найдёшь?.. Пф. Я не предпочитаю безосновательные угрозы.
Я здесь и сейчас. Я и без того на шаг впереди.
Почему?.. Она улизнула и от него. Была здесь, в его доме — значит, мой путь не напрасен — но сбежала, уже несколько ночей кряду, скрываясь где-то из близлежащих городов. Ни дать, ни взять, но так близок к разгадке местонахождения Марты я ещё никогда не был.
И никогда — так далёк.
"Ты никогда её не найдёшь".
Я оставил Штрауда наедине с его ядом. Его угрозы волновали меня второстепенно, по сравнению с тем, какой может быть моя Марта после служения вампирам. Чтобы снять стресс и прочистить мутнеющее после затраченной интеллектуальной мощи изображение (перед глазами), я залетел в "Пан Европу" (клубешник), дабы пропустить стаканчик.
Чёрт, я действительно был пьян, чтобы рассуждать о том, во что влип.
Удивительно (примечательно), но перекати-поле, что я заприметил у дома, в баре не оказалось. Как и бармена. Пришлось исхитриться и заняться самообслуживанием (какая ирония).
Соблазнённый танцполом-стекляшкой и неоном, я продрыгал до предрассветных лучей, полируя результат украденной бутылкой шампанского. Поэтому, наверное, всё что я помню после щипавших нёбо пузырьков — прохладную мостовую Виденбурга...
...и кусты гибридной розы. Потом-то я, конечно, домчал домой, словив попутку обошедшуюся дороже такси, и из развлечений у меня остались только нерезанные помидоры. Чёрт бы побрал эту готовку.
Я настолько привык к фаст-фуду, что не был уверен, одинаково ли полезны овощи в моём исполнении.
Это, в общем-то, и подтолкнуло меня к решению "икс". Долго бы я на само-отраве и стручках не протянул, а деньги, увы, не материализовались сами собой. И Марта... стала бы она жить в "будке", питаясь трупиками повесившихся мышей? О, она не такая. Она настоящая женщина.
Я позвонил Фионе.
- Классно, что ты решился, Йохан, — счастливо заверила она, — Я бы с радостью отдала тебе должность офицера, но, — "Ты не поверишь!" — по наитию прочитал (услышал) я между, эхом повторяющихся в трубке, слов, — Буквально полчаса назад в генштаб позвонил некто господин Штрауд и переслал по факсу документы, — ого. Меня, честно, больше взбудоражил факт наличия в современном мире факса, нежели козни Влада, — Подтверждающие, что ты проходил терапию от алкоголизма в клинике Твинбрука, но так и не закончил лечение. Это правда?
- Ага, — елейным голосом подтвердил я и пихнул аппарат поглубже в карман.
На работу меня, к сожалению, всё равно взяли. Это выбесило пуще прежнего.
Пришлось утрудиться пробежкой по смутно знакомым пейзажам, ловя флешбеки и истому, вспоминая, как мы развлекались с Мартой в идентичном антураже. Не могу утверждать, что это охладило мой пыл, скорее, наоборот и в другом смысле.
Я так бы и колбасился до утра — информация тысяча — заведённый, если бы не обнаружил, что в моё отсутствие под дверь пихнули записку.
Идите к чёрту. Вышедшие из под контроля пранки не возбуждают меня ещё со времен Стренджтауна и (почти) просьб о ректальном зондировании, которым, я сделал вывод, баловались в научном институте. Иначе, в мою голову не укладывалась уфологическая жажда погонять на пассажирском сидении летающей тарелки.
Но к ещё одному месседжу, полученному утром, я прислушался. "У тебя проблемы, Йохан", — СМС-ка от Фионы, без мыла и вазелина полезшей в жизнь и душу, — "Попробуй вести дневник. Это дисциплинирует. Думаешь, она бы обрадовалась, узнав, что ты катишься по наклонной?"
И я попробовал. Стараясь не думать, что это — форменный компромат, на блюдечке предоставленный моему свежеиспечённому начальству. Что это — в конце концов, странно, когда женщина (одни беды от них), время знакомства с которой идёт на часы, знает так много.
Дни тянулись золотым водопадом из мёда и соломы, до тошноты приторные и шествующие бесчувственно, а мне… мне не становилось (и не становится) легче. Проблемы погребали меня под собой, слой за слоем, как раскалённая могильная земля, на срезе которой — моё время и сок агавы, потому что, чёрт побери, я уже не был уверен, что выберусь из Стрейнджервиля.
И я — даже — почти привык.
Привык вставать, когда нужно, а не когда хочется. Привык к армейской столовой. Привык к бьющимся о входную дверь зомби, не важно, утром или посреди ночи. К работе — тоже.
Даже жаль, что меня повысили и — теперь — приходится привыкать заново.
Рутина, эквивалентная депрессии, захватила меня настолько, что я почти забыл, зачем отправлялся сюда. Я болтался, сомнамбулой, в металлическом ведре, как изловленный, сонный краб, которому и самому выбраться невдомёк, и тащить за собой некого. Если бы не Марта — опять — так бы и увяз. Я думал о ней, постоянно, просыпаясь в мокром исподнем, разочарованный и злой, оттого, что её нет рядом. И ярость, а в ней и пылающая, первобытная ненависть — в своём немощном бессилии — заставили меня шевелиться.
Я не узнавал себя. Нет. Совсем нет. Я искал, располагая большим, чем когда-то "до", но не находил и пустоты.
Я стал бы себе чужим, если бы не сошёл с ума. (И именно сумасшествием, я теперь называю конспирологию).
Но этот вывод — крайний, в натолкнувшем меня на грех действии.
Всё началось — хотелось бы с утра — ночью, когда я вскочил с кровати в непомерной трясучке из-за напрочь безмолвного будильника (или же я оглох) и второго часа. Второго часа!..
Забрало упало и защелкнулось. Село на клей-герметик, вероятно. Я?.. Мне было необходимо выпустить пар и, несмотря на нестерпимое желание опрокинуть в себя чего покрепче, я уверенной походкой направился в круглосуточный спорт-зал. (У меня тоже есть вопросы).
В угоду непоколебимой мотивации, я даже оставил свои любимые комбензоньи брюки дома, изменив им с брюками хэ-бэ. Всё было серьёзно.
Там-то, в качалке, я и познакомился с Маркусом, тут же навязавшимся дружить, будто мы пришли не тягать железо, а лепить куличики. Не знаю, что сподвигло его дружелюбие изначально: солидарность двух угнетаемых рас?.. Или, любовь попыхтеть, когда нормальные люди пыхтят по — совершенно — иному поводу?..
Знаю, что моё любопытство только возросло, когда в режиме прайм-тайм я получил сообщение от Штрауда. Касательно Маркуса. Мол, смотрите-ка, какие дружки-пирожки. Выходит, старый хрыч (да-да, теперь я солидарен с чуваком-в-красном) следит за мной? Не его ли рук дело, что мне до всего теперь, как до Луны? Наплевать, то есть. Хотя-я-я…
Вампиры. Ненавижу, чтоб их, вампиров.
Абсурдность происходящего состояла в том, что с новыми приколами в багаже, я отправился на работу. Учитывая расписание, устроить за мной слежку было по силам даже безногому-безрукому-слепому-инвалиду. И глухому, в первую очередь. Хотя-я (х2)… тут уж, кто кого. Как холерик, торжественно заявляю, что могу поднять даже полугодовалый труп, который ещё и ввяжется в драку, лишь бы я прикрыл хлеборезку.
В общем, путешествие дом-работа-дом не произвело бы, какой бы то ни было фурор…
…если бы я не докопался до учёного, волею судьбы (на которую он сетовал), оказавшегося, среди гражданских (пристало-таки ко мне это нечестивое название) на улицах Стрейнджервиля. Последнее время, это — редкость (свобода) и не самый благоприятный расклад (для военных).
Мужчина, будучи не в духе, злым и испуганным, отшил меня.
- Всё из-за вас! — прошипел он, с омерзением осматривая мою одежду, запылившуюся песком и ветром, бушующими в пустыне, — Не даёте и шагу ступить, а после — беситесь, что всё выходит из под контроля! Не знаете такой вопрос, "почему"?
- Воу, дядь, — если меня выпрут с работы за потасовку, мне придётся адаптироваться где-то ещё и без кураторства набивающейся в подружки Фионы. Лучше уж армия, — Я в городе пару недель. Я — новобранец.
- Ну и не лезь! Не лезь не в своё дело! — он, развернувшись на каблуках, пошёл прочь, побрезговав, видимо, даже пройти мимо.
Ещё мать подметила, в мои пятнадцать, что если мне запретить что-то делать — я обязательно сделаю.
Случайная встреча — лейтмотив моей жизни — снова подтолкнула к развитию событий. Поэтому, вдоволь на маршировавшись (задание главнокомандующего) по пути до "будки", чуть не свернув шею в скользкой грязи, оставшейся после ночного дождя (а решение всех моих проблем было так близко)…
…и переодевшись, я набрал Фионе.
- Кхх! Хинсон, Хинсон, это Шмидт, как слышите меня? Кхх! Приём, — я потряс трубкой и, даже, потёр её пальцем, чтобы воссоздать реалистичный фоновой шум в полевых условиях. Фиона засмеялась. Как-то, подозрительно, по-девчачьи. Я, вообще-то, вызывал бойца!
- Кхх! — повторила она. Ха! У меня лучше получилось, — Шмидт, это Хинсон! Кхх! Отлично Вас слышу! Приём.
- Кхх! Хинсон, по распоряжению главнокомандующего, мы должны немедленно поехать в бар и уничтожить запасы вражеского алкоголя! Кхх! Приём, — я отчеканил максимально серьёзно. Тут уж не до шуточек.
- Кхх! Шмидт, это что, свидание? Приём.
- Кхх! Хинсон, это — диверсия! Кхх! Спецзадание. С нами будет ещё один солдат. Приём, — не уверен, что мои слова были корректны с точки зрения женской логики. Играть в спецназ Фиона больше не захотела, но обещала быть. Я вызвонил ещё и Маркуса, но тот — опоздал.
Фиона, сначала, обрадовалась, решив, что я её обманул и мы будем только вдвоём. Появившись в невообразимом, несуразном розовом пальто, улыбающаяся во все зубы и румяная, она ввела меня в кататонический ступор. Почти такой же, что настиг меня, задравшего голову, созерцающего россыпь звёзд, огромных, какие обычно прячутся в километрах от городской суеты. Её отношение, если вернуться к мирскому, было для меня не то, что бы странным, но раздражающим. Она то пребывала для меня братухой-сеструхой, то корчила из себя обиженку, то суровую военачальницу, что не даёт спуску. Очевидно, она рассчитывала на романтику или, хотя бы, секс, но почему — не знаю. И зачем — тоже. Негласно, но, всё-таки, честно и скрупулёзно, я держал клятву верности Марте и не был заинтересован в её нарушении. В любом случае, крайнем, в параллельной вселенной, Фиона всегда была бы на втором месте. И чем только руководствуются женщины?..
Хочет, наверное, получить ачивку.
Маркуса мы дожидались в отвратительном, даже по моим непритязательным меркам, заведении.
Загрустившую — после — Фиону попытался склеить дед, а у меня из рук чуть не выхватила стакан какая-то малолетка в кислотных шортиках.
- Гиблое местечко, — таков был мой рапорт, — Хинсон, валим отсюда.
Она не стала спорить. Тем более, что разговаривать там не представлялось возможным. А после того, как (по заверениям Маркуса) мы съездили в самое крутое, просто ништяк, местечко в штате, неконтролируемый огонь, я аж горю, и нас туда не пустили (а я чуть не пустил на колбасу Флекса)…
…мы решили зачиллить у меня. Типа, вписка.
- Фиона, ты нормально? — Маркус уже залетел в "будку", а точнее, в толчок, потому что набубенился воды в зале, ещё перед тем, как встретиться. Прекрасно его понимаю. Но у неё, Фионы, будто и лица не было, унылая маска мима.
- Да, всё хорошо, — её плечи дёрнулись вверх и судорожно опустились, нос раздулся. Глаза заблестели. Чё-ё-ёрт, только не слёзы, — Просто устала.
- Окей, — я хотел уйти, но она метнула вслед. Почти нож. - Ты не отдал мне честь.
- Что? — надо признать, эта женщина умеет становиться пугающей. То, как она это сказала, пробежало мурашками по шее.
- Честь. Приветствие. Мы же военные. Я бы тебе… отдала.
Что-то в её словах было не так. Мне в голову лез неуместный подтекст.
- Извини, — я трусливо ретировался на кухню, чтобы пожарить гостям бутерброды. Да и самого нехило мутило с тухлятины, отведанной в "баре". (Вношу его в чёрный список). Необходимо было заесть.
Спасительную тему для разговора я нашёл быстро. Я её и задумывал, но в менее интимной обстановке: Стрейнджервиль. Что ж. Маркус, как оказалось, любил загадки и научную фантастику и, шокируя коллапсирующими гранями своего облика, кинулся взламывать базу данных Пентагона. С моего ноутбука.
Его неудача и гнев вызвали у меня прилив облегчения, но я, признаюсь, напрягся в тот момент, когда он шарахнул кулаком по столу, рядом с компьютером.
- Прости, кореш. Если что, возмещу, — он закрылся ладонью, подавляя приступ прогрессирующего желания убивать, а вот Фиона совсем забыла о слезах.
- Это несправедливо. Власти скрывают от нас всё, что не только находится в лаборатории, но и за её пределами. Что-то же вырывается. Маркус — из Виденбурга, он, может, и не в курсе, а вот мы с тобой, Йохан, живём здесь и своими глазами видели "зомби", — изобразила пальцами кавычки, — Так?
- Так, — я согласился. Мертвецы или нет, они постоянно докучали, а контактёром я не спешил стать.
- Так почему же мы ничего не предпринимаем? Пора уже взяться за это дельце. Мне надоело жить в страхе. Где гарантия, что и мы не заразимся? Что мы уже — не больны? Что нормальные?
Нигде. Нормальными нас вряд ли назовёшь. Финальным аккордом ушёл Флекс.
Мне до жути не хотелось оставаться с ней наедине.
- Тебя проводить?..
Оказалось, это я не зря. Мы вышли и наткнулись на самого Влада (sic!), крадущегося в стиле "вампирски" в моё обиталище.
- Без приглашения? — удивился было, но Штрауд, захохотав, исчез в чёрной дымке, из ниоткуда в никуда. "Это всё сказки, герр Шмидт", — леденящий, обволакивающий голову звук, проникающий в уши.
Фиона попросилась пойти одна.
С одной стороны, я почувствовал, что камень с души — мне не придётся терпеть перепады её настроения. С другой, камень левитировал обратно. На улице зашумела гроза. Ночь. Я сам пригласил её. И оставил совсем одну, добираться неизвестно куда. Бросил.
Разве так поступают мужчины?
Какой бы ни была Фиона, я, в первую очередь, до ненормального эгоист. Щенок. И как щенку, мне пришлось выплёскивать свои переживания онлайн, в компании таких же зажравшихся, аморальных личностей, растерявших, как мусор из рваного пакета, ценность человеческих отношений.
Я сам себе стал омерзителен настолько, что решился на омерзительный поступок. Плохое оправдание, ушлое и нелицеприятное, но другого у меня нет.
Хинсон являлась мне сгустком противоречий, по непонятной причине, то и дело меняя показания. Она говорила то одно, то другое, избегая конкретики, тянулась сама, доводя до тошноты, а стоило сделать шаг в её сторону — отталкивала. Я не мог объяснить истинную причину своего беспокойства на её счёт, в конце концов, я и не был никогда умником. Но, в силу инопланетного (не люблю это слово) происхождения, коэффициент ай-кью в моей голове зашкаливал чрезмерно, так, что мозг успевал обрабатывать информацию настолько быстро, что для метафизического понятия "разума" осознание становилось тайной. Интуиция — не так ли это принято называть?..
Я купил жучки, реализовав потенциал оставшейся от предыдущей владелицы "будки", док-станции радиолюбителя. Интересно, а чем она здесь занималась? По её облику и вездесущим розочкам, на обоях и нет, я бы никогда не сказал, что она — спецагент. Мм.
Наверное, это лучший комплимент конспирологу.
На следующий день, я забил стрелку Фионе, в парке Виденбурга. Причину придумывать не стал, оставив сообщение как факт, уповая на её разгорающиеся чувства. Мелочно, зло. Выходило, что я собираюсь не только манипулировать её привязанностью, но и использовать. Не её, в общем-то, а её служебное положение, но каким бы не представлялся мне исход, путь к нему был однозначен.
Если бы я только мог знать, как ошибаюсь, поступая так...
...и что на себя накликаю.
- Фиона! — мне пришлось сгрести её в охапку, обнять. Что она надумает после этого — не хотелось забивать голову, — Я так рад, что с тобой всё хорошо!..
- А что могло случиться?.. — она — в смятении. Я, если честно, тоже. Я не подумал о многом: о том, как она воспримет тактильный контакт, как отреагируют люди в парке, увидев высокопоставленную военную в компании зеленокожего парня. И что будет, если я облажаюсь. Один шанс, один к десяти, безрассудность, подгоняющая фальшь.
- Я зря отпустил тебя вчера, в непогоду, — идеальный вариант, чтобы не слукавить, — Мне стыдно.
- Аа... — Фиона выдохнула. В моих объятиях, она превратилась в натянутую струну, — Йохан... ты меня... немножко пугаешь.
Знала бы ты, как пугаешь меня.
Я же говорил о непредсказуемости, так?..
Мы пошли гулять. Она всё ещё смотрела на меня этим своим взглядом. Трепались о какой-то чепухе, старательно избегая толки о Стрейджере и вампирах, о зомби и прочих НЛО. По-дружески и, в какой-то мере, со стороны — как парочка, покупающая мороженое. Пф. Меня задевали такие вещи. Я не хотел.
Фиона решила эту проблему даже круче, чем мог бы я.
- Какого чёрта?! — закричала она, когда я пригласил её покидаться шахматными фигурами (других действий с ними я не обучен производить). Неужто ей так противны шахматы?.. — Я ненавижу камеры! — за нами примостились папарацци, охотящиеся на какого-то актёришку, устроившего фан-сходку с автографами, — Ненавижу! Это всё ОН, он преследует меня, а ты с ним заодно!..
- Чего? — единственное, что вырвалось ответом на истерику, — Что ты несёшь?
- Ты всё подстроил!
Не всё. Такого мне бы на ум не пришло.
Она бессильно топнула ногой и убежала прочь, расталкивая фотографов, теперь уже точно заинтересовавшихся городской сумасшедшей. Надеюсь, моё обезображенное непониманием лицо не станет билетом в ссылку, а оправдательным приговором.
И-и... если ей есть, что скрывать, то жучок никак не потрачен зря.
Мне же ничего не оставалось, кроме как вернуться домой и приступить к исследованиям.
Атмосфернее, конечно, было бы крутить район 6 МГц ночью, поджимая булки сразу от двух вещей: не спалиться бы перед начальством и не поймать бы мировое эхо. Мистикой попахивает или нет, но призрачный белый шум абсолютно не входил в мои планы, исключающие спиритизм. Я ищу мертвецов, но всё-таки в телесной форме. От них меньше проблем.
Я провозился пару часов, наслушавшись вдоволь бестолковых разговоров на полигоне и бытовой возни Фионы. Насколько я понял, она уехала в часть: отдавала короткие приказы и даже немного поворчала на непорядок. Ох, как знакомо. Любимая работа.
Мои старания по развешиванию ушей (упорство и труд) были вознаграждены. И, чёрт, я даже не знаю, хотел ли я, в самом деле, до чего-то докопаться...
Фиона Хинсон была одной из правых рук октопода-генерала, именно она дала распоряжение на запрет визитов в лабораторию. Никого не пускать. Н и к о г о, кроме самой верхушки и пленённых в рабство учёных.
Марта тоже была (есть) учёной.
Она обманула меня? Маркуса? Но кем я был для неё, чтобы меня не обманывать?..
Все дороги вели меня в Рим.
Это, стало быть, квест: я должен пробраться в лабораторию.
0,25 балла за каждого друга х2 (Фиона Хинсон, Маркус Флекс).
Итого: 1.
Смена сезонов, как таковая, — в Стрейнджервиле (и Стренджтауне) — отсутствует, напоминая о себе только малозаметными скачками фаренгейта и названиями сменяющихся месяцев. Пустыня и есть, я привык к ней с детства, застав отличную от испепеляющей жары погоду уже в Бриджпорте. Впервые.
Этой осенью, я, на пару дней, поехал в Бриндлтон Бэй, филиал бостонского Квинси, приболоченный и сырой, освежающий ноздри, иссушенные зноем, йодированной, морской влагой.
Даже зная, что будет странно, я не оказался готов к такому количеству воды, забравшейся не только в хлюпающие ботинки, но и промочившей — до нитки — одежду. Кажется, я всем своим видом выдавал в себе коренного жителя дикого юга: безумца и невежду, пожаловавшего к интеллигенции штата сверхлюдей и ведьм, прямиком из "Зоны 51".
У меня были две цели: развеяться, чтобы привести голову в порядок, потому что дни в Стрейнджере верно, что киноплёнка, сливались в один нескончаемый, и посетить Салемский музей. Последнее, впрочем, так и не случилось.
Бриндлтон Бэй, кроме порта и снобов, "славился" обилием бродячих животных. Иронично, не правда ли, когда умнейшие люди Америки считают за плёвое дело выкинуть живое существо за порог, умирать?.. У нас такого нет. Да, я говорю, как стереотипный уроженец Невады.
И да, в какой-то степени, это тщедушно — я вдоволь наигрался с бездомными собаками в парке, но, к сожалению, не мог дать каждой из них кров. Только угощение. Собаку, с моими-то доходами, не прокормить, даже если забить на тот факт, что большую часть времени такое общительное животное будет предоставлено самому себе.
Я работаю (буэ). Я не люблю сидеть дома (предпочитаю кабаки).
Другое дело, кот.
Кот — сам по себе, как и я.
Меня бросило и в жар, и в холод, когда я увидел ТОГО САМОГО кота, сжавшегося серым, мокрым от грязи и дождя, комком под еле греющим светом уличного фонаря. До чего же он был жалок, несчастная, потерявшаяся душа!.. Я в красках представил, что хватаю его под мышку и бросаюсь в первый же поезд до Стрейнджервиля, чтобы отвезти зверёнка домой: только, увы, его планы разнились с моими.
Кот надсадно зашипел, сколько хватило силёнок в тощем, голодном тельце, и пулей сиганул прочь.
Жаль.
Я же сиганул в бар.
К моему позднему ужину присоединились очкарик и надменная крепышка из Бухенвальда. И если парень не затыкался ни на секунду, рассказывая о работе, пылесосах "Кирби" и дешёвой косметике, то тощая (как кот) загадочно молчала, отводя взгляд, если пристально уставиться.
Он ушёл — она осталась.
- Я знаю, что ты ищешь, — пальцы с идеальным маникюром нашли своё место на деревянной столешнице, — Дарина, — девушка приветственно склонила голову, рассчитывая, вероятно, что её имя подвластно расположить меня к откровенности.
- Я переживу исчезновение парного носка и без сочувствующих, — мне не слишком-то хотелось говорить. Чрезмерная болтовня подставляет, — Всё равно, он был дырявый.
Она улыбнулась. Больше ничего — перед тем, как удивить.
- Марта, верно?.. — она, вначале, вдоволь насладилась моим вытянувшимся лицом и округлившимися чёрными склерами, а после, как ни в чём, — продолжила, — Зимой она приедет в особняк к Владу. Тебе интересно?
- С чего бы мне доверять твоим словам? — я солгу, если не признаюсь, что моё сердце трепетало в груди, как пойманная в клетку птица. Мне хотелось верить, — Очередной идиотии Штрауда, на которую он хочет меня поймать? Зачем?..
- Я — человек, Йохан. Не вампир. Вот с чего.
- Откуда мне знать, что ты — не его служанка?
- Служанка? — её, по реакции, позабавило моё сравнение, — Ты имеешь в виду, гуль? Ох, Йохан, ты знаешь многое, — но совершенно не сведущ в основах, — по непокрытым помадой губам пробежал остаток былой улыбки, оставляя строгую, очерченную полоску, — Ты узнавал всё о... сородичах... сам, да?
Я кивнул. Да, сам. Учителя никогда не пользовались моим авторитетом.
- Я — гуль, тут ты верно подметил, но не Влада, а Калеба Ватторе. Знаешь его? Неудивительно, что нет. Калеб — амбициозный вампир, молодой, но недостаточно сильный, чтобы противостоять Штрауду, с которым у него давние счёты. Из-за сестры, — Дарина выдохнула, — Да, мы хотим тебя использовать. Спасибо. Это то, чего мне не хватало.
- И зачем? — моё лицо скукожилось в скептическую гримасу, — Подомстить, как кот в тапки?
- Ага. Ты сообразительный, — спасибо х2, — Ему нужна Марта, чтобы инициировать, как свою невесту и могущественного вампира. Но она нужна и тебе, Йохан. Вызволи её и Влад останется одинок в своей борьбе. Тут-то мы с Калебом и Лилит...
Я не слушал. Вскочил на ноги, ошпаренный.
- Что?! Как невесту, говоришь?..
- Да, — Дарина коротко кивнула, отказавшись от дальнейших пояснений. Я бы их всё равно не понял.
- Я в деле.
Мгновение, слово — секунда — в космическом смысле ничтожная и незначительная, пробила меня насквозь. Я — Везувий, изрыгающий раскалённую лаву, без сожаления погребал под своим клокочущим гневом человеческие жизни.
Я утопал и сам в необходимости инъекции морфия. В алое пятно мишени на лбу.
Вернувшись домой, я без эмоций обнаружил, что рядом с "будкой" приземлился метеорит. Отправил его в геологический институт. (К чёрту).
Боль разъела во мне оплавленную дыру. Я чувствовал себя н и к а к.
Подарок ли то судьбы, мой ангел-хранитель, или же просто кот, решивший поделиться своей всеобъемлющей любовью с нуждающимся, но серый агрессор нашёл меня и в Стрейнджервиле.
- Как ты здесь оказался, маленький? — мои глаза поглощали его самодовольную мордашку и истертые лапы, а внутри зарождалось тепло. Кот... чёртов кот.
Он, по-хозяйски, вошёл за калитку.
А я — за ним, как за огоньком лазерной указки, висевшей на ключах. Я купил её, кажется, в Лаки Палмс, в сувенирном магазинчике "Всё за бакс".
Я предложил коту... нет, Коту... кусочек бекона из вчерашней яичницы и он, мой спаситель, благосклонно принял этот скромный дар.
Он, Кот, проспал во дворе до наступления сумерек, а потом снова куда-то ушёл. Но я знал, откуда-то, что вернётся, поэтому оставил на ступеньках тарелки с едой и водой. Пусть он вернётся. Так я думал. Пусть. Пожалуйста.
Вечером мне позвонила Дарина, пригласила на фестиваль в Сан Мишуно, где, по изъявленному желанию, и решила познакомить меня с Калебом. В конце концов, нам предстояла общая миссия, поэтому — думать-отставить. (Именно эту фразочку обожает главнокомандующий).
Надо заметить, совсем не так мне представлялись вампирские тусовки. И совсем не в униформе продавца цветов — существо, собирающееся биться с графом Штраудом. Серьёзно?.. Я рассчитывал, хотя бы, на "Пропащих ребят".
С лёгкой руки, на обоих подельниках повисли подслушивающие жучки. Пусть я и гнусный тип, но назревала война и я, тащемта, не был в выигрышном положении относительно всех этих "детей ночи".
В целом, Ватторе оказался приятным малым, немногословным и выработавшим иммунитет к солнечным лучам. Он рассказал мне трагическую историю своей сестры, Лилит, обращённой Владом, что зверела с каждым днём, потакая низменной жажде, и отрицала всё человеческое, чтобы пойти по пути становления монстром, "высшим хищником". Исходя из теории Калеба, смерть её сира (Владислауса) должна была положить этому конец. По его мнению, Влад проецировал свои желания на разум подопечных, сводя их, таким образом, с ума.
Что ж, разумно. Учитывая, что сам Калеб был донельзя человечен, в его искренность мне верилось охотнее. Особенно, с жучком.
Однако, долго зависать в компании вампира и девчонки я не стал. Выпив чаю (без коньяка), я поспешил узнать более личный трёп соучастников (с помощью док-станции).
Не зря. Коллаборация Калеба и Дарины представляла из себя идеально продуманный криминальный дуэт, где девушка была ответственна за кражи и шпионаж, а парень — смело брал всю грязную работу, не боясь запятнать руки. Внушает уважение, не так ли?.. Всё лучше, чем заявленные клерк и Освенцим.
Разобравшись с вампирской частью, я предоставил себя зомбячье-вирусной. Взял пару отгулов, отъелся, улёгся спать пораньше.
Как ни оттягивай, а передо мной, красной кнопкой, маячила закрытая лаборатория — хотелось бахнуть (и внутрь тоже) — да и время не шло вспять. Я обвёл назначенную дату в кружок.
Но перед этим (днём), сгонял в Бриндлтон Бэй, чтобы насладиться первым снегом, которого тут (в Стрейнджере) отродясь не видели, а я, как знать, возможно, пойманный ЦРУ, и не увижу. Лет, эдак, всю жизнь.
Под холодным, пушистым одеялом не было звуков: ледяное, искрящееся пламя плясало вокруг щиколоток, а мне хотелось скинуть с себя ботинки и прогуляться по морозу босиком. Мои чувства, притупленные и тревожные, прятались под такой же снежной пеленой, что и город — я здесь, везде и нигде, распавшийся на кристаллическую пыль, дрожащую, мерцающую, сияющую под угольным небом. Мне больно настолько, что я почти ничего не чувствую, отстранёно наблюдая за серебрящимися снежинками, планирующими, как хлопья на пепелище.
Домой возвращались — мы. Я не стал отпускать Кота, не сегодня, не сейчас.
Он, пугливый и преданный (от слова "предательство"), следовал за мной по пятам, не решаясь довериться по-настоящему.
Нет. Не подведу. Пусть ему повезёт. Пусть у бродяги станет дом.
Отчаяние — апогей, ставший и апофеозом, поэтому я решился расследовать с дороги.
Я никогда не славился способностями к метаморфозу, противясь сути этого действа, как обману самого себя, н-но... в моей жизни ещё и не было возможности для стелс-заданий. Подходит. В любом случае, к изменчивому облику я добавил талант к воздействию на разум. Каждый из встреченных увидит во мне что-то своё. Что-то из глубинный фетишей, запрятанных в закромах души.
Второе: библиотека.
Я не только поднял архив, но и поболтал с учёными и конспирологами, как противоборствующими фракциями, рассевшимися по разным углам читального зала.
И если ботаничка не сказала ничего, в общем-то, нового, то последователь макаронного монстра даже набросал карту лазейки в лабораторию. Бьюсь челом, не был бы занят — сводил бы опрокинуть с десяток солёных шотов. С лаймом.
Третье: бар.
От военных никакого толку.
Четвертое: сувенирная лавка.
Девушка "на ресепшене" предоставила фотографию со спутника. Ого.
Пятое: режимный объект под покровом ночи.
Я рассчитывал, что проникнуть на территорию в кратере будет сложнее: там, ровным счётом, никого не было. Огромная дырень в заборе, увитом колючей проволокой, дополняла захолустное впечатление и тревожную, в такт гудящему трансформатору, тоску.
Внутри — ещё хуже, через сотню лет после апокалипсиса, грязно и хаотично, будто никому и дела нет до происходящего. Ловушка?.. Вероятно. Я передвигался на цыпочках, прислушиваясь к мельчайшим шорохам, будь то мышь, таракан или забившийся в щель сквозняк.
Венец творения лаборатории, краеугольный камер технической мысли, чёртова раздвижная дверь — предсказуемо, заперта. Конечно, я обыскал всё вокруг, чтобы убедиться, не лежит ли магнитный ключ в мусорке, как в какой-нибудь РПГ-игре категории "Б".
Фортуна хоть и была изобретательна, но вела меня по пути успешности. Ключ от меня ускользнул, но не целый ворох компромата, обладать которым куда полезнее, чем лазейкой в неизвестность.
Напоследок, решив про себя, что теперь мне есть чем шантажировать Фиону (и ей меня, впрочем, тоже), я сфоткал желанный Сезам...
...и поспешил сбежать, не выясняя, были ли звуки, послышавшиеся мне, звуками жизни или свалившимся набекрень мусором.
Всё получилось вразрез с тем, что я нафантазировал: нестрашно, быстро и слишком легко. Я сделал первый — малюсенький — шажок к разгадке и бахвалиться ещё нечем.
Единственное, что было — обличающее досье, которым я не преминул воспользоваться.
Встретил Фиону.
- Слушай, — начала она без приветствий, а её напряженный вид не сулил ничего хорошего, разительно отличаясь от моего, — Я знаю, что в городе, да и между нами, творится невесть что, — специально, при подружке, так сказала! Паразитка, — Но я на твоей стороне, — по её взгляду, я понял, что жучок Хинсон обнаружила, — Всё так запуталось... непонятно, где свой, а где чужой, но поверь, Йохан, я — твоя, — я решил сделать лицо, будто мне послышалось, — Возьми.
В сжатой ладошке Фиона вручила мне флешку.
- Мне не стоило, конечно... но ты борешься за правое дело. Я надеюсь, что риск, наш общий, оправдается, — рыжая голова опустилась, — Поговаривают, тут кто-то всех расспрашивал. О лаборатории. Вчера ночью.
Её пронзительный взгляд vs. мой под стёклами солнцезащитных очков.
- Это не я. Ты же знаешь, я был в части.
- Да, — её подруга (или ищейка?..) отошла, потеряв интерес к разговору, — Будь осторожен, Йохан, — она наклонилась и заговорщически прошептала мне на ухо, — Я перевесила жучок на толстую.
Брр.
Фиона заскочила в бар, а я бочком подкрался к интересной компании из военной, конспиролога и мажорки.
- Йохан! — упс, кажется, это из моего взвода, — Давно не виделись. Тебе анонимка, — мне в руки упал запечатанный конверт. Окей, проверим-с дома, но что-то мне подсказывало, что, не без вмешательства Хинсон, мне посыпались ништяки.
Ну, разумеется, если там не сибирская язва и она не подставляет меня перед генералом.
Так или нет, я всё равно уехал из Стрейнджервиля, в Виденбург, потому что близилось Рождество, а вместе с ним — новая ступень, что мне предстояло перешагнуть.
Мне отзвонился лично Калеб Ватторе, уверив, что в последних числах декабря Марта обоснуется в доме Штрауда и внести смуту лучше бы побыстрее. Если бы речь шла не о ней, я бы посмеялся насколько оголтело жаждет новый царёк свергнуть прежнего, н-но... мой интерес в спасении возлюбленной руководил сознанием первичнее любых имперских замашек. Так что, плевать?..
Кот остался с Фионой. У неё.
В моей жизни было много одиноких праздников, много одиночества вообще, но в этот раз, за шаг до желаемого, резануло острее, чем всегда.
Я слонялся по городу, как побитая собака, не зная чем бы себя занять, противясь навязчивой атмосфере, волшебной и семейной, чуждой, но вожделенной.
Не совладав с ребячеством, бросил монетку в фонтан, загадав только единственное, самое ценное. Святая наивность. Но... вдруг?..
Сходил в гости к Маркусу, да так, что пришлось тушить его бестолковую подружку, умудрившуюся развести пожар на электроплите.
Девушка шокировалась настолько, что так и расхаживала в золе, сверкая оленьими глазами. Флекс приказал не париться. Легко сказать, когда не знаешь, что ещё отчебучит сумасшедшая.
Меня пригласили заночевать, а утром, не тревожа гостеприимных хозяев, я исчез по направлению в Форготтен Холлоу.
Я позволил себе прогуляться по заснеженному кладбищу, раскладывая мысли по припушённым верхушкам надгробий, любуясь мрачным спокойствием мёртвой — спящей — природы. В белёсом, зимнем солнце всё казалось рациональней и строже: некуда спешить, некуда бежать. Все мы окажемся здесь, среди мертвецов, баюкая иссохшие тела в промерзшей почве, в сладком запахе разложения и тлена, в яблоках и корице...
...в печёных яблоках. Ох, Марта.
Влад тоже наслаждался угасающим днём.
- Герр Шмидт?.. Неожиданный визит, — он и сам источал жгучую изморозь.
- Я должен её увидеть.
- Кого — её?
- Марту.
- Её здесь нет, — Штрауд отрезал, властно и непрекословно, — Марты — нет.
Я был уверен, что Калеб не лгал. Значит, нечестен со мной Влад.
- Ты знаешь, о ком я. Даже — если — ты придумал ей другое имя, это ничего не меняет.
Он усмехнулся. Фыркнул.
А я...
Я услышал смех, звонкий и до подкорки родной, приглушённый стенами, как толщей воды. Я не ослышался — это не галлюцинация — и ворвался в дом изверга. Без приглашения.
На мгновение, опешил. Мягкий флёр свечей и запах роз сбили меня с толку. Может, она и не ждёт?.. Может, в этой золотой клетке ей суждено провести вечность, а не в трейлер-парке Стрейнджервиля?.. За спиной цокали каблуки классических туфель Штрауда, впереди — голос Марты, точно её, нараспев читающий настолько знакомое стихотворение, что я, одними губами, повторил его, бросаясь на зов.
"Я — нож, проливший кровь, и рана,
Удар в лицо и боль щеки,
Орудье пытки, тел куски;
Я — жертвы стон и смех тирана...
Отвергнут всеми навсегда,
Я стал души своей вампиром,
Всегда смеясь над целым миром,
Не улыбаясь никогда..."
Увидев, я... я... не знаю. Что я мог поделать? Она была здесь, моя пленённая муза, прекрасна и утончёна, как капля росы, замершая на лепестке белой лилии. Я мог смотреть. Я мог внимать.
- Что ты здесь делаешь?! — её восклик застрял в ушах. Живая, настоящая. Мне бы закинуть её за плечо и нестись прочь, — Уходи! Уходи, немедленно!
Она сжала кулачки, представая яростной богиней войны, но мне ли пламени бояться, когда я с Дьяволом самим на "ты"?..
- Йохан!.. — о-о-о, да, — Ты не представляешь, во что ввязался! Штрауд тебя порвёт! Я порву, если не уйдёшь!..
- Почему?.. — я присел за рояль, — Я не могу оставить тебя здесь. Я люблю тебя.
- Какой же ты глупый! Прогоняла бы я тебя, если бы не беспокоилась о твоей жизни?.. Иди, не доводи до кровопролития. Я сама тебя найду, когда станет безопасно.
- Это ты глупая! Безрассудная! И не понимаешь, куда приведёт страсть к вампирам. Думаешь, ты не игрушка? Что будешь с Владом на равных? — но был ли толк спорить, если в ней, пусть и живой, уже течёт его кровь?.. Она будет отстаивать честь "хозяина", что бы тот ни помыслил.
- Я знаю гораздо больше тебя, Йохан. Я долго шла к этому и хочу стать той, кем мне предначертано быть. Всегда было. Я не собираюсь — отказываюсь — стареть и угасать, судорожно хвататься за обрывки отмеренного времени, а чтобы подумать о последствиях — у меня будет целая вечность, — она приблизилась, позволяя прикоснуться, отчего голова пошла кругом, — И я разделю её с тобой. Потому что люблю.
Она сказала это впервые, так горько и неуместно, выгоняя меня прочь. Лишь бы я ушёл. Правда любит или лжёт, чтобы уберечь?..
- Мина!.. — Влад появился из воздуха, в ярких свечах у органа, — Как ты смеешь?! Я велел тебе забыть этого уродца!
- Нет, — выплюнула Марта (Мина?), — Этого никогда не случится! Если ты заставишь меня выбирать, я выберу его! Мне не сдался этот фарс.
В ответ — она получила звонкую пощёчину. Я больше не мог быть невольным наблюдателем.
- Ты, мерзавец, что себе позволяешь?..
Я бросился в схватку, бездумно и напропалую, желая только одного — причинить Владу боль, и не важно, будет ли больно мне.
Я ненавидел его, так сильно, что под ногами разверзалась земля, что — почти — удушил его, но подлеца бережёт подлость, и Штрауд задействовал бесчестный — вампирский — приём, чтобы меня нейтрализовать.
- Что ты теперь скажешь, тряпка?! — взревел его голос, отражаясь от стен, от мебели, дребезжа в оконных рамах.
- Тряпка — ты, не способная драться, как мужчина, — я сплюнул кровь на узорчатый, тошнотворный ковёр, выворачиваясь наизнанку, чувствуя только едкую кислятину на языке, и растворился в забытье, в темноте — в бездне — опутавшей моё тело холодными щупальцами.
0,25 балла х2 за друзей-питомцев (Блу, Одэлис).
Итого: 1,50.
Она уставилась на собственные ноги — маленькие, босые, обескровленные и бледные, но ни капли не чувствующие холода. Она стояла по щиколотку в снегу, в наброшенном на плечи чёрном пальто, а вокруг был до тошноты непривычный дневной свет и, теряющееся в густом белом тумане, снежное море. Лысые макушки обугленных деревьев стремились далеко вверх, размываясь на границах чуть серого, наглухо затянутого бесцветными облаками неба.
Не холодно. Совсем. Никак.
И Марта пошла вперёд, словно по сахарной вате, не ощущая совсем ничего, кроме зияющей пустоты внутри. Над головой птичьей стаей низко пронеслись истребители — где-то позади гулко рвануло, но за звуком не последовало ни оглушающего жара взрывной волны, ни сжавшего сердце страха, только рвано встрепенулись полы пальто. Женщина даже не обернулась.
"Я уже была здесь". Так просто — и ветер осторожно ласкает лицо, играет с выбившимися из прически прядями. Тени в лесу — мертвецы, украдкой прячущиеся за чёрными ветками, напуганные и несмелые, отрывисто шепчущиеся один с другим. И так много знакомых лиц.
"М., ты пришла ко мне..."
Д. шёл за ней следом, большеглазый и осунувшийся, то обгоняя, то оставаясь позади. За ним, по пятам, шли тьма и колокольный звон, разбивая тишину латунным звоном, а стерильную снежную белизну сумеречной синевой.
"...и я больше не боюсь".
На её шее — крест. Она знает кого искать.
Р. махнул рукой, мелькнул оранжевый огонёк — затянулся сигаретой. За спиной, как всегда, ружье, а в профиль, что отец, только нос выдает. Марта закрыла глаза, прислушиваясь к голосам, делая шаг вслепую. Туман обволакивал, как молочная плёнка, уговаривая заснуть, не поднимать веки, на сладкую вечность пропасть в чернильном мороке.
"Я жду".
Этот голос — его голос.
Д. отпрянул, боязливо прикрыв ладонями обветрившуюся рану в груди, по краям которой наросла корка льда, намертво сцепляя прикипевшие друг к другу ткань и плоть.
Марта открыла глаза — вокруг были только снег и фигура Йохана в чёрной шинели. Он стоял спиной, глядя на женщину вполоборота, протянутой рукой приглашая подойти ближе. Сжав его пальцы, она не почувствовала ни привычного тепла, ни своей собственной ладони, только чуть-чуть, сладким сиропом, подтаяло внутреннее ничто.
"Я — чудовище", — он говорил, не открывая рта, а она всё равно ощущала на себе его взгляд, хотя лицо мужчины, его жуткие остекленевшие провалы глаз, были обращены прочь, — "И я до сих пор сполна хочу тебя". В другой его руке — нож. "Твой голос, твой запах, душу и тело. Ради тебя я смог бы убить кого угодно", — он, наконец, посмотрел на Марту, — "Но, когда оказался нужен, не защитил".
Непривычный, но бесконечно свой — сгусток несоизмеримой тоски. Если она и лишилась немыслимого количества чувств, все время трепавших и утомлявших её, то Йохан мучился болью своей единственной неисправимой ошибки. И лучше бы она мучилась вместо него.
"Я не виню тебя".
Пальцы Йохана выскользнули из её хватки, впиваясь в собственную белёсую гриву. "Винишь ты меня или нет, я предал твоё доверие", — он приложил острие ножа к горлу, так, что на коже выступил багрянец.
"Нет", — Марта сама не знала, что именно "нет": нет, не предавал или нет, не причиняй себе вред?
Йохан вспорол затрещавшую жилами плоть, орошая и снег, и стоящую рядом женщину тёмной, прогорклой кровью. Когда нож скрипнул по кости, он резанул по бокам, а потом и сзади, отделяя шейное мясо друг от друга. Закончив с этим, он дёрнул не меняющую выражение лица голову, с хрустом ломая позвонки и полностью отделяя её от тела.
Ничто ни на его лице, ни в нём самом не дрогнуло. Он всё так же уверенно стоял на ногах, за волосы, на вытянутой руке, протягивая Марте собственную голову.
"Прости меня".
Он взяла, бережно обнимая, прижимая к себе обтянутый кожей череп.
"Я прощаю".
Обезглавленное тело завалилось в снег. Посиневшим ногам вдруг стало холодно — и захотелось закрыть глаза, погружаясь в спокойный, размеренный мрак.
"М., м., останься..."
И Марта тоже упала, растворяясь в тревожном гуле приближающихся истребителей.
Я слышал, осознавая себя в центре сверхмассивной чёрной дыры, слышал её голос, её истерический крик, моё имя, извлекаемое из трахеи. Стук чьих-то каблуков и беспокойный, ласковый шёпот, в отличие от хватки, стиснувшей лишённое воздуха горло. Я закрутился в мёртвой петле аналеммы и, с трудом подняв слипшиеся багровой коркой веки, проснулся.
Моя долгая ночь закончилась.
Моё серое вещество, с розовым, — я уверовал, — оценивая пятно запёкшейся крови, пропитавшей незнакомую подушку, отделилось от черепной коробки и попыталось покинуть её сквозь ушные дырки. Но мой мозг — весь в меня — не учёл, что я давным-давно и припеваючи живу без его попечительства.
Я… где?..
У меня был плохой сон. Из тех маскирующихся, полноцветных кошмаров, что не уличишь в категории "21+", но, которые, переживаешь в поту и бреду, прикорнув минуточек десять в полдень, затянувшихся фантасмагорическими часами, а после — судорожно ищешь доказательства тому, очнулся ли в привычной реальности.
Во рту — Гранд-Каньон, настолько, что я чуть не порвал иссохшие губы. Мычал, кажется, что-то, сливающееся в предсмертную просьбу: "Налейте мне водки, иначе я умру".
Но у нищих, увы, слуг нет.
Тело, перееханное асфальтоукладчиком, ломило и не хотело слушаться, на каждое действие, отвечая надсадной дрожью. С высокочастотным тремором, подарком Влада в канун Нового года, мне было в пору пробоваться ударником панк-рок групп. Хуже этого — только лицо (и когда чавкают).
Сиплое дыхание, мимика, жесты, колебание вектора мышц на жалких пол градуса — один за другим — круговой порукой, причиняли мне страдания. Дотронуться до щёк, до скул было невыносимо больно, но, и — одновременно — жуть как хотелось, наслаждаясь тянущим нытьём размякшей, горячей кожи. Под тонкой плевой — кровавые сгустки, и я мечтал выскрести зудящую гематому — пальцами — вычиститься от грязи и скверны, сквозь кульминацию прийти к умиротворению.
Я должен признать, что слышал хуже и так же отвратительно видел, поэтому моё отчаяние, обусловленное страхом неполноценности, превратило меня в ещё большего безумца (идиота), чем прежде.
Я ненавидел своё отражение, как напоминание о проигрыше.
Но, не взглянув на себя, я не добрался бы до воды, охладившей, мерным журчанием, воспалённые нервы. Чужой дом, чужая война, я — пешка, предназначенный для достижения чужой цели.
Что теперь будет с Мартой?..
Для подобия спокойствия, мне не хватало сумеречного зноя, но воздух, на вкус, был совсем не таким, как в пыльном Стрейнджервиле. Могильно-затхлым и тяжёлым, как сквозняк, пробирающийся из сырого подвала — из склепа — и от него, зловещего, хотелось закурить. Жаль, что бросил.
Спустившись на крыльцо, я увидел девушку.
- Проснулся? — её взгляд осадил меня, виновного без вины, и заставил благодарить сущее за то, что я всё ещё в тёплом пальто. Она же, без видимого дискомфорта подставляла тело ветру, играющему с тонкой, атласной блузкой.
- Разве ещё вчера не было снежно?
- Позавчера, — и сложила руки на груди, будто бы я один — причина всех мирских невзгод. И её персонального хоррора — тоже, — Ты провалялся больше суток. А днём лил дождь. Всё растаяло.
- Где я? — сутки? Целые сутки, без толку прозябая время?.. Ох. Марта.
- В Форготтен Холлоу, — я, конечно, получил по башке, но не стал олигофреном (снизу ещё могут постучать). Она, что, думает, я не узнаю этот тлетворный пейзаж?.. — В резиденции Ватторе. Мы с Калебом вытащили тебя из пыточной Владислауса… я — Лилит, его сестра.
- Он рассказывал про тебя, — звучит, как ложь, и слишком скупо для благодарности, — Спасибо.
- А, не стоит, — Лилит оборвала мою потугу в вежливость, раздражённая невесть чем, — Тебе не следует выходить из дома, пока мы всё не уладим. Утром отправим тебя в Стрейнджервиль. Наш человек проследит, чтобы не возникло эксцессов.
- Что будет с Мартой? — эхо мыслей. То, что дело приняло оборот куда более серьёзный, чем махач за сердце женщины, меня волновало слабо. Я был готов ещё раз рискнуть шкурой, чтобы знать, что с ней и как Штрауд соизволит обращаться с бывшей протеже после устроенной сцены. Какое мне дело до всего остального?.. Идиот.
- Мартой?.. С Миной? Мне она так представилась. Не знаю, — голые плечи девушки подпрыгнули, — Будет сидеть как сказочная принцесса, заточённая в башне. Владу не с руки её убивать. Она нужна ему живой и, более-менее, в здравом уме. Скорее всего, и мучить не станет.
- Ты уверена?
Мне нужна была хоть чья-то уверенность, но Лилит сожгла и этот шатающийся мостик.
- Нет. Как я могу знать, что он придумал?.. — она замолчала — на секунду — кивнула на входную дверь, — Идём в дом. Немедленно.
Уже после я узнал о том, что за нами следил Влад. К счастью Ватторе, на территорию другого вампира, в элизиум, даже он не смел зайти.
Мне хотелось, чтобы Лилит объяснила мне ещё о традициях вампиров, об укладе жизни этих существ, мне — чуждых, но во имя Марты ставших идеей фикс.
- Я, по-твоему, похожа на справочник? — заявила она, — Погугли, в конце-то концов.
Пф. Очень смешно.
Моё амплуа выглядело плачевно. Подружка, найдя интерес в нашем нахождении наедине, как клещ (кровососущий) пристала, залезая в моё личное пространство с таблетками, уколами и прочими новшествами современной медицины, желая то ли помочь, то ли развеять скуку и вдоволь поиздеваться, вгоняя в меня иглу для контраста.
Я же решил всё по-своему, выпросив разрешение воспользоваться баром. "Отвёртка" лечит не только тело, но и душу, так что, смело записываю её в рецепт, как курс профилактической терапии.
- Расскажи, что со мной происходило.
Вернувшийся Калеб напряжённо переставлял шахматные фигуры, в разыгрываемом этюде, вероятно, наблюдая аллюзию на своё будущее правление.
- Зачем тебе знать, Йохан? — риторический вопрос, которым он сбросил с пиджака пылинки осевших мыслей, — Ты же не рассчитывал, что набьёшь морду Штрауду и выйдешь сухим из воды?
- Но ты на это рассчитывал.
- Мне жаль. Жаль. Моим отбитым почкам, наверное, тоже жаль.
- Влад — вампир из древних легенд, привязанный к родной земле настолько, что она дарует ему силу. В его обители у нас нет шансов, у меня и Лилит, но ты... ты и вправду выносливее обычных людей и — даже — сородичей. Невероятно, — он шлёпнул ферзём в белую шашечку, — Он ломал тебе кости, выкручивал плоть, сдирал кожу, но ты, сейчас, передо мной, жив и почти не изувечен. Поверь, таким, как мы тебя нашли... — с его-то человечностью было тяжело говорить о насилии. Какая двойственность. К остальному криминалу и богемной жизни у него отвращения нет, — Эта картина до сих пор у меня перед глазами. Я бы не пожелал и врагу увидеть такое. В чём твой секрет, Йохан?..
Мы переместились в столовую, где доброжелательная хозяйка не подавала блюд.
- Ускоренная регенерация? — я пожал плечами, не зная, что ответить. Настроения описывать перипетии физиологии собственной расы (чёрт, обычно я об этом и не задумываюсь) не было. Как и то, почему моя мать оказалась на Земле, — К чему эти вопросы?
- Ты жаждешь узнать всё о нас, вампирах. Я — о тебе. Считай, информационный бартер.
- И что на кону?
- Кто. Твоя женщина, — Калеб властно усмехнулся, а Лилит прижала ладошки к губам. Так ли он был прав, называя свою сестру — зверем? Как по мне, выходит наоборот, — Единственное, что её держит, кроме крови Влада — желание стать дитя ночи. Одержимость. Но кто мы, чтобы судить?.. Я обращу её.
- Лилит, — я высказался, как никогда, грубо, — Лилит обратит её, — а девушка вдохновлённо пискнула, — Она — дитя Штрауда, а значит, её витэ более могущественно, чем твоё.
- Будь по-твоему, — пусть и с улыбкой, но лицо Калеба посуровело. Уел, значит, — Но сначала, история.
- Договорились, — что помешает мне так же договориться с Лилит? — Но не сегодня.
- Не сегодня. Я не спешу. Ты спешишь.
Как мне хотелось высказать всё о его бесчестных выходках и лицемерии!.. Он не соизволил ни предупредить меня о способностях Владислауса, ни об отсутствии подкрепления. Разве так всё делается?..
Конечно. Он не спешит. Он лезет из кожи вон, чтобы скорее оказаться в просиженном кресле князя.
А как?.. Я и сам, дурак, бросаюсь из огня да в полымя, полезный, пока имею за душой козырь. Вампирские интриги? Игра на опережение: кто кому первым вонзит в спину нож. Не так ли "поданные" и поступают с Владом?.. Не знаю. Мне было тяжело разбираться в дрязгах, когда собственная голова подает сигнал "СОС". Даже думать — больно.
Стоит ли говорить, что от разговора я ушёл?
А после обнаружил себя на полу, свалившимся в глубокий обморок. Что это, штучки кровососов?..
...или я сдал окончательно?
Лилит сетовала вокруг и на Калеба, настаивающего на продлении моего визита.
- С ума сошёл? — зло зашипела она на брата, не утруждающего себя простыми человеческими проблемами, — У нас даже еды нет. Как он выздоровеет?..
Я и вправду скорее бы умер с голоду, чем от сотрясения мозга. Присосавшемуся к спине желудку было абсолютно до фени, что там у меня в голове. Он хотел ЕСТЬ.
Раздосадованный перечащей сестрой и мной-инвалидом, Калеб, не додумался заказать пиццу, а, поэтому, отвёз меня домой, в Стрейнджервиль.
- Далёко от дома не отходить, все вопросы решать со мной, по телефону. Помни, трейлер-парк не только под нашим наблюдением, но и Штрауда.
Всё ясно. Он не стал задерживаться.
Солнце, гудящая голова, раскалённый песок — я чувствовал, что фотосинтезирую, врастая корнями в "будку".
Мне, о своём существовании, напомнила Дарина, передав привет от себя и Лилит, уверив, что внимательно наблюдает и очень рада, что я жив. Посоветовала и вправду воспользоваться идеей сиблинга Ватторе, даже скинула СМС-кой сайт.
Что ж.
Ничего кардинально нового я не узнал, но, сдуру, заказал-таки книжицу в пафосной кожаной обложке. Так-то, видно, и подсаживаются на саги о вампирах.
Дни тянулись, как прилипшая к подошве жвачка. Интернет рисковал стать паучьей сетью, поэтому я обратился к добродетелям. Разбил около дома чесночный садик. А что? Я люблю чесночок да и мои мнимые убийцы-мучители поугарают. Типа, инквизиция. Шуточки кончились.
Кот безотлагательно меня курировал, давая вольную на отдых только по вечерам, когда я принимался за чтение.
Ещё, я увлёкся крафтом поделок из дерева, чтобы развивать покалеченную моторику (и отрезать к чертям ненужные пальцы, если ошибусь с рубанком. Нет пальцев — не проблем). Дебютную коняшку я даже увековечил во дворе. Ну, пока Кот её не снесёт.
И я солгу, если не добавлю, что без попыток саботажа не обошлось. Я, прихватив, составленное ещё после ползанья по лаборатории, досье, вырвался в сувенирную лавку. Если что, рассудил, это будет даже хохма в гомерическом стиле: мужик выбежал, вечерком, в ларёк за пивом, но его, по пути домой с двумя баклажками, разорвали элегантные вампиры. Наверное, выступающие против мещанских напитков.
За двести пятьдесят баксов и папку компромата, мне продали магнитный ключ.
- И много кому сбываете? — поинтересовался я продавца, — С такими расценками, карточка должна быть у каждого второго.
- Не-е. Местным плевать, а мы... мы ж не дураки сами туда лезть.
Восхитительно.
С трелью телефона мне пришло уведомление об угрозах Дарины, мол, иди домой, дебил, иначе отведу за руку.
Пришлось избегать позора на своих двоих.
В итоге, я всю ночь просидел в онлайн-чате, компенсируя одиночество нулями и единичками. Не то, что бы я был против интернета. Нет. Но, как-то, предпочитал ему уютные вечеринки.
Под утро я получил е-мейл. Нет, не так. Под утро я заметил, что оно висит в списке непрочитанных.
И это ещё один минус всемирной сети. Я не знал, правда ли оно от неё.
"Нам нужно встретиться. Завтра вечером, в семь пи-эм, на утёсах Виденбурга. Надеюсь, ты сможешь прийти. Я буду ждать. Dein Herz, meine Gier,
М. Э".
Я поступил не так, как должен был. Калеб снесёт мне голову.
"Я приду. Ab jetzt gehörst du nur mir.*
Твой,
герр Шмидт".
Отпечаток — кратковременная галлюцинация — в сотнях отправленных именно эта подпись и рокочущий, злой язык — строчки из песен — объединивший нас, порождений разных реальностей.
"Dein Herz, meine Gier" (Tribute to Suicide Commando) by Schwarzwald.
*Твоё сердце, моя жажда,
Отныне, ты принадлежишь только мне.
Я буду там.
0,25 балла х3 за друзей (Калеб и Лилит Ватторе, Мина Шпилер).
Итого: 2,25.
В чём цимес моего предвзятого отношения? Интуиция? Агрессия?.. Кого бы я не встретил, даже если этот кто-то мне сперва нравится, после, я нахожу в нём (ней) с десяток раздражающих недостатков, что непомерно режут глаза.
Кроме неё. Кроме, конечно, неё.
И эти изъяны — как по нотам — оторванные от библейских, то пульсируют раскрасневшимся нарывом, то становятся удобоваримы. Настолько, что я, почти без негативной подложки, могу подумать о субъекте своего общения.
Например, о Фионе-похоти или... или о Калебе-гордыне. Странно? Не знаю. Меня многое бесит, я бы даже сказал, выбешивает, я ненавижу — со всей любовью — и забываю на следующее утро, оставляя чувства в предрассветном сне.
Владислауса Штрауда, разумеется, нет. Его я не могу терпеть без переменных.
Всё, что казалось таким непреодолимым вчера, сегодня — пустой звук. Пусть сейчас — прямо сейчас — не пятница, но я влюблён, снова, подвластный скручивающей живот эйфории. Мне плевать, что будет потом, потому что "потом" в тысячах световых лет, а "сейчас" есть только это счастливое мгновение, есть предвкушение и страсть, отравляющая моё естество.
О чём ещё думать, пока надраиваешь душевую кабину?..
Я метался по дому, пытаясь занять себя хоть чем-нибудь, что обязательно валилось из рук, чтобы — только — время скорее приблизилось к шести вечера. В половину седьмого мне стоило уже быть на окраинной остановке, чтобы успеть на автобус до Виденбурга. В выходные они ходят нечасто. Чёрт. Чё-ёрт.
Я пытался выжать из отведённого срока пользу, надраив всё до блеска, надев лучшую рубашку, силясь придумать, что скажу Калебу в своё оправдание, что буду делать, если всё пойдёт не по плану... в итоге, бессмысленно уткнулся в книгу, подставляя тело вбирающему ночную прохладу воздуху.
Принуждение?.. Ничего нового. Гробы, медицинские пакеты с донорской кровью? Я бы и сам догадался. Но какой прок с того, что я знаю, где их достать?.. Вряд ли, я пересмотрю свою диету из бутербродов с ветчиной на чистый гемоглобин. Да и переливание мне не возьмётся делать ни один земной врач (я же не в Стренджтауне и давно уже не пациент доктора Дженни Смит).
Она утверждала, что у меня первая "отрицательная", но это не точно. Может, и третья.
Я прикипал к горячему кожзаму сидения, бездумно отмечая за окном оранжевый суглинок и исчезающий сухой жар, утыканные кактусами. Шум колёс и хрустящее шуршание мелких камешков на дороге, переливающиеся с дребезжащим кантри по радио, возвращало меня домой, на Шоссе-в-Никуда, откуда я мог бы пройти домой, от конечной — всего пол мили, всегда в молчании, до гравийной дорожки и любовно огороженных суккулентов матери у порога.
Я бы вошёл молча, без стука, потому, что не люблю объясняться и потому, что у меня до сих пор есть ключ. Отец... я и так довольно высокий — среди людей, — а он ещё выше, родившийся там, где над ним не была подвластна земная гравитация. И мать... мать такая же. Зайдётся слезами. А я, наверное, всегда останусь для них несмышлёным ребёнком.
Я вспоминал залитую солнцем кухню, украшенную цветами и финтифлюшками, так дорогими сердцу моей родительницы, скрипучую лестницу на второй этаж, балкон, выходящий на монумент водонапорных башен и... чёрт. Чёрт. Я предпочёл решить, что с влажных от жары волос, на подбородок, упала капля, чем то, что я действительно скучаю, неотрывно следуя взглядом за удаляющимся дорожным знаком:
"Стренджтаун. 20 миль".
Неоновые вывески дешёвого (самого дешёвого в Неваде!) отеля со светодиодной головой инопланетянина уже переливались в обволакивающей трассу темноте.
Мне жаль, что я сын, которого бы не пожелал никому.
Я старался не думать, не думать, не думать, пешком пробираясь по сонному в предбудничный вечер Виденбургу, забираясь на скалы, обласканные морем и пахнущие точь-в-точь, как в Бриджпорте. Изъеденным мазутом портом, мёртвой рыбой и выхлопными газами. Псевдо-европейский и псевдо-прогрессивный, он куда хуже даже Бриндлтон Бэя, ещё не выбравшегося из провинциального рая, как остальной Мэн.
Я старался — и всё равно опьянел, стоило мне только её увидеть.
И моя смелость исчезла вместе с опускающимися на землю пушинками рано зацветших одуванчиков. Кажется, я так и стоял, не решаясь ни окликнуть, ни подойти, любуясь обманчиво-беззащитной фигуркой, разглядывающей рокочущие волны, разбивающиеся о камни, там, внизу.
Мы — здесь.
Сумерки объяли утёсы.
- Идём, — бросила она, вполоборота, улыбаясь, как Мона Лиза, — Чего же ты ждёшь?
Вокруг — кроме шума воды и стрекотания сверчков — никого, ни Влада, ни Калеба, ни чьих-то других глаз, кроме серебристых глаз её. В растворяющихся лучах закатах, всё ещё подглядывающих за нами, она — луна.
Я помнил себя — в Стренджтауне — в отчаянной решительности притворяющегося, что играю по собственным правилам, как будто я — главный. Главный, пока она позволяет мне таковым быть.
Я прильнул, вместо приветствия, к её маленьким пальчикам. Я оживал, зелёным побегом, пробираясь сквозь оттаявшую по весне почву, я был жив — как никогда — а она с грустью прикоснулась к гематомам на моём лице.
- Я так виновата перед тобой, — это всё не важно, бессмысленно, когда она рядом, — Я же знала какой ты, но всё равно рассчитывала, что наша встреча будет другой, — какой толк говорить об этом теперь?..
- Наша встреча уже произошла. Мы здесь. Останься со мной и на остальное станет наплевать.
- Я не могу остаться, не сейчас. Я позвала тебя, чтобы поговорить. Помнишь?
Слова. Что-то такое я помню. Горечь почти не отравила сладость от пол шага до обладания.
- О чём?
- Ты же служишь, верно?.. — она неопределённо щёлкнула пальцами, пытаясь подобрать обёртку мысли, — Нам — мне и тебе — не помешало бы твоё продвижение по карьерной лестнице. Ты знаешь, Йохан... армия... это — связи. У меня созрел план, как избавиться от Влада, когда он окажется бесполезен.
- Избавиться?..
- Да. Убить.
Я бы удивился, вероятно, если бы не знал, насколько Марта и вправду бывает жестока.
- Но почему ты просто не можешь уйти? — я ощущал себя таким глупым, таким далёким, — И Калеб, и Лилит согласны тебя обратить. Ты станешь вампиром. Разве этого не достаточно?..
- Штрауд — один из сильнейших вампиров Америки. Должна ли я принимать подачку от отбросов вроде Ватторе? Они — посмешище, строящие из себя претенциозных сородичей, питающиеся кровью, разлитой из пакетов. Калеб метит на должность местного царька, рядится в кружево, не подозревая даже, что такое — быть настоящим вампиром, — она засмеялась, — Влада заменю я. Я буду править ночным городом.
Меня грызли чувства, разбросанные по разным граням спектра. Быть у власти предначертано ей на роду, но Влад... долго ли она будет жить с ним бок о бок?..
Марта, как будто, знала о чём я думаю.
- Йохан, не драматизируй. Я вижу по твоему лицу, — и снова этот ласковый смех, ускользающий в чёрной от тьмы растительности, — Штрауду несколько сотен лет, если не тысячелетие, его не волнуют ни женщины, ни мужчины в том смысле, которого ты боишься. Моя работа на него — интеллектуальная. Физически, я, всего лишь, даю ему пить кровь.
- Дарина, гуль Калеба, сказала, что он хочет сделать тебя своей невестой. И ревнует. Это я видел своими глазами. Как так?..
- Он — традиционалист. Во времена его человеческой жизни, женщины были собственностью. Эта ревность сродни той, когда у тебя пытаются отобрать любимую игрушку, — её пальцы пробежали по моей рубашке, — Ты же знаешь меня, в моих мыслях, во мне, только ты.
После стольких лет, как я мог поверить?.. Мне ничего не оставалось.
Заключённая в объятья, она не сопротивлялась.
- Не позволяй никому манипулировать тобой, — её жаркое дыхание обжигало губы, а я не думал, не думал, не думал, — Ты же умный мальчик, Йохан.
Я — одержим и в своей одержимости мне трудно отделять зёрна от плевел, разгораясь, подобно адскому пламени.
И моё пламя пожирало целые миры, когда она не хотела от меня отрываться.
Предсказуемо, я не смог удержаться. Я и не был никогда сдержанным, не была и она, ныряя в омут с головой.
Я взял её — она была податлива.
"Она — чёрной земли холодные недра, она — камни руин.
Она — гул древних глубин".
Ох. Она.
- Мне нужно идти, — она одёрнула платье, откинула за плечи растрепавшиеся волосы, — И ты уходи.
Я остался один.
Я вернулся в Стрейнджервиль уже за полночь. Всё, на что меня хватило, закинуться остатками заветрившегося обеда и упасть на кровать, засыпая в обнимку с урчащим Котом, беспокойно дёргающим серым хвостом.
Он знал, лучше меня, что наша жизнь поменялась, что я, в его глазах, сотворил несусветную глупость, н-но... жалел ли я? Нет. Мне было наплевать.
И работе я отдался с невиданным рвением. Она могла требовать что угодно, я бы сделал, умер бы, но сделал, но она так редко просила.
Так редко.
Я перевёлся, изъявив желание простажироваться на должность сержанта. Как ни странно, меня с удовольствием взяли, отмечая сверхчеловеческие физические навыки, но в пух и прах разнесли за недисциплинированность. Да, был такой грешок.
Но, в любом случае, подразделение Стрейнджервиля пребывало в нужде, а я не упускал своих шансов.
От Калеба, конечно, не укрылась моя самоволка.
- Жду тебя в резиденции, — нечитаемым тоном произнёс он, искажаясь в помехах, — Раз такой смелый, доберёшься до Форготтен Холоу и без группы поддержки.
Ух, нахватался-таки от меня, комар чёртов.
Сначала он был мне симпатичен, потом вызывал толику раздражения, теперь мне снова стало спокойно и его поведение превратилось в весьма забавное. Градация моего отношения зависит от настроения, так, выходит?
Когда-нибудь я разберусь в себе, но только не сегодня.
- И как ты до этого догадался? — я растерялся, увидев, что Ватторе пребывает в благоприятном настроении и смеётся. Я бы даже сказал, вовсю угарает, — Увёл девчонку из-под носа Штрауда и оприходовал в кустах и без смазки, — он заржал, — Дарина следила за вами, понарассказывала ТАКОЕ. Вот, даже фотки скинула.
Мне, надо признать, не очень понравилась такая пошлая констатация факта. Но чёрт. Это реально забавно.
Лилит, как и её брат, тоже лучилась задором.
- Ну, ты даёшь! — с порога заявила девушка, с неподдельной радостью отрываясь от игры в шахматы, в которую её за уши притащил Калеб, — Мы всю ночь хохотали, особенно, когда Влад начал написывать угрозы, — она подняла на меня взгляд и объяснила, — Он почуял неладное, когда Мина вернулась в особняк. Тут уж вампирскую интуицию не проведёшь. Он считает себя опозоренным, — с её губ сорвался смешок, — Дедуля отстал от жизни, не так ли?
То, что Владислаус в курсе, вызывало определённые опасения. Но Марта убеждала меня, на утёсах, что он и пальцем не смеет её тронуть. О чём мне стоило беспокоиться?
- Убеди её покинуть особняк, — Калеб снова подал голос, — И дело останется за малым. После такой феерии, Влад вряд ли сможет контролировать своё недовольство, а потерявший самообладание вампир — так себе противник. Лилит уже подготовилась, чтобы дать твоей пассии становление.
- Да, — она поднялась с места, счастливая, — Для меня это — честь да и чувствую я себя значительно лучше, чем обычно, осознавая, что мне наконец доверили ответственную миссию.
- Хорошо, — я не стал разочаровывать подружку той новостью, что сама Марта хочет получить обращение исключительно от Влада и будет не в восторге от Лилит в качестве сира.
Вообще, я держал рот на замке.
На следующий день, я пригласил в гости Фиону, чтобы узнать как у неё дела, потрепаться за продвижение по службе и похвастаться личной жизнью.
Поначалу, он с упоением щебетала, рассказывая сплетни из части, которые я пропустил на профильной подготовке.
Но только я упомянул Марту, она изменилась в лице.
- Йохан, ты же такой хороший, зачем тебе эта сволочь?..
- В смысле?
Обычно, я использовал этот вопрос в другом контексте, наподобие:
- Йохан, не пей.
- В смысле?
Но ситуация разворачивалась радикальная.
- Она же злая, бездушная. У этой женщины ничего святого, кроме собственных эгоистичных прихотей. Она всеми вертит как хочет!.. — ладони Фионы сжались в кулаки, — Ты добрый, Йохан, положительный, и мне больно оттого, что ты — очередное развлечение этой Марты. Неужели ты не видишь?
- Чего не вижу? — мне было гадко выслушивать подобные вещи из уст Фионы. Несмотря на противоречивые отношения, она мне дорога, но как хороший друг.
- Вокруг тебя есть хорошие девушки, я, в конце концов, а ты тянешься к стерве!.. А. Вот оно что. Привычная шарманка.
- Слушай, Фи, если тебя так тяготит "френдзона", то давай не будем общаться, — грубо, да, но как иначе?.. Она мне всю плешь проела.
- Ох, — Хинсон схватилась за голову, — Что-то мне нехорошо.
- Ты меня убиваешь, Шмидт, — прошептала она, — Почему ты даже мысли не допускаешь, что я говорю правду?
- Потому что. Ты постоянно бредишь.
- Зачем ты давал мне надежду, чтобы вот так огорошить? Я так верила, что твоё наваждение осталось в прошлом.
- Какую надежду?.. — это и вправду не укладывалось в моей голове, — Ты сама, фактически, признаёшь, что напридумывала.
- Тогда, в парке... как ты меня обнимал, — она всхлипнула. Ох, просто за гранью добра и зла, — Ах, да... жучок, — она стёрла слёзы с зарумянившихся щёк, смотря на меня, как побитый щенок, — Я раскопала на эту... эту... — кого "эту" утонуло в громогласном шмыге, — Всё, что могла. Зачем тебе такая ужасная женщина?..
- Что ты знаешь?
Фиона испугалась. Отпрянула.
- Зачем ты её обеляешь? Тебе было семнадцать, ты был ребёнком, а она — взрослой женщиной. Это преступление, за это сажают в тюрьму!
- Тебе тридцать пять, Хинсон, и ты предлагаешь мне встречаться. Считаешь, это — другое?..
Она выбежала прочь, хлопнув дверью. А мне позвонил Маркус, приглашая на День рождения. М-да, самое "то" настроение, чтобы потусить.
Плюнув на всё, я поехал в Виденбург, не особенно запаривая себя с выбором подарка. Подарил деньги, а Флекс, будучи умным малым, сам разберётся как их потратить.
Оказалось, ему исполнилось пятьдесят. Этот факт преподнёс мне состояние прострации. Я и подумать не мог, что мой друг — уже седой и по-настоящему взрослый. Надо сказать, и самого Маркуса обескураживала юбилейная дата и большую часть праздника он где-то прозябал.
Я же подёргался под стереосистему...
...поиграл с остальными гостями в настольный футбол (обнаружив среди присутствующих, снова, чувака-в-красном)...
...и, пообщавшись с Маркусом, ушёл.
Ему вечеринка прошла так-сяк. Неудивительно. Я бы, в полтинник, тоже не радовался.
Впрочем, у меня, тоже, скоро День рождения. Не хочу. Не буду.
Последующие дни прошли без происшествий. Я встречался с Мартой, заверившей, что на эмоции Влада не стоит обращать внимания. Нападать на меня вне территории особняка он не станет, главное, туда не соваться.
Я верил. А как иначе?..
Бесконечно возился с ополчившимися на меня бытовыми приборами. То раковиной...
...то холодильником.
И копался в саду (на двух кое-как сколоченных клумбах у "будки"), как крейзи, внезапно решивший, что кроме посадок чеснока, неплохо бы вырастить яблоню. Ну, точно, старею. Превращаюсь в мать.
Я был счастлив тому, что моя жизнь превратилась в рутину, простую и понятную, в, практически, идеальное спокойствие, о котором мечтает каждый американец. У меня, конечно, оставалось две цели, выбивающиеся из общей идиллистической картины: повлиять на Марту, чтобы она переехала ко мне, и, совсем уж в стиле скай-фай, съездить в лабораторию. Но я не мог подобрать для этого визита подходящий день: если он станется неудачным, то плакало моё звание. И, вообще, всё.
Слишком легко. Затишье, вроде как. Перед бурей, ага.
Марта приходила по вечерам.
Так часто, что я дал ей копию ключа.
- Серьёзно? — бесспорно, она подозревала, что с темы переезда я просто так не слезу, — Не боишься?
Ха-ха. Я даже не знаю, что она может со мной сотворить, чтобы мне не понравилось.
- Ты же знаешь, я люблю, обожаю проводить с тобой время и здесь, — она умела стрелять глазами, обескураживая прямо на месте. Прямо в сердце, — Но, случайно, обнаружила одно занятное местечко. Поедем? Пожалуйста. Прямо сейчас.
- О чём разговор? Конечно, — я, всё ещё парализованный её взглядом, развёл руками. Отказать прекрасной даме в невинном капризе? Я сумасшедший, но не настолько.
Мы отправились в Виллоу Крик. К дереву. Марта, лукавая кошка, смело залезла в огромное, полое дупло, разделявшее массивный ствол до корней.
Эм. Что ж.
Внутри деревьев я ещё не пробовал.
Только вот чернильное пятно, подрамленное корой — снаружи, от силы, пару метров — не заканчивалось, поглощая меня, как космический вакуум. Я даже запаниковал, оступился, запнувшись о торчащую корягу, и вывалился на залитой солнцем лужайке, совсем не похожей на пасмурный Виллоу Крик.
- Ты же не думал, что наш мир так прост. Такой, каким кажется? — видя моё смятение, Марта говорила самым мягким и успокаивающим тоном. Смеялась, — Вселенная — бесконечна, существует бесчисленное количество галактик. И бесчисленное количество параллельных миров. Это — один из них.
Один из них. Воу.
Я молча прошёлся по поляне, с удивлением отмечая неизвестные цветы, деревья. И воздух — разреженный, немного — с чуть уловимой ноткой "после дождя". Опустил ладони в воду маленького пруда и в пальцы тут же запрыгнула полосатая лягушка, отказываясь возвращаться на место привычного обиталища.
И я забрал её с собой. Будет способом убедиться, что это путешествие — не сон, и я не лежу, умиротворённый, уткнувшись носом в её волосы.
Но Марта — была настоящей.
Будь по-другому, у меня бы не опухли — до боли — губы, я бы не чувствовал, обожжёнными теплом её кожи, пальцами и не ощущал аромат, то ли её собственный, то ли того самого парфюма, приставший и к моей одежде тоже.
- Будь моей. Будь моей, не предавай.
- Я — твоя, — так просто и глупо. Марта чуть улыбнулась, обнимая меня за шею, — Навсегда.
Поступал ли я хоть когда-нибудь правильно?
Я ухнул на колено, а вместо со мной, и моё сердце, и, чёрт, это оказалось куда сложнее, чем представлялось.
- Выйди за меня, — я не спрашивал, требовал, а руки, предательски, измазались в лягушачьей слизи, — Иначе я умру.
- Ты сначала узнай ответ, а потом уже шантажируй, — она засмеялась, выдохнула, беспокойная не меньше меня. На её груди — крест, — Да, конечно, да. Ты ещё спрашиваешь?
Моя жизнь — череда взлётов и падений (как банально), и, взбираясь по барханам вверх, я оступаюсь, падаю — качусь вниз — погребаемый песком. Песок в моём ДНК: выступает из эпидермальных пор между пальцев, путается в волосах, прячется под одеждой. Я на две трети состою из песка и солнца, это точно, и лето, напополам из желания и тоски, пусть бы — я хотел — стало бесконечным.
Мой ни за что распятый покой, здравствуй, двадцать первый век: я добрый, но никому не причинял добра. Не худшее ли преступление, — бездействие?..
Моя цель, моё сердце так далеки от сокровищ чужих, что превращаются ипостасью в зло. Ай-ай.
П л е в а т ь.
В начале июня (я родился в июне), я не досчитался Кота. Сбежал ли он или же потерял дорогу домой, всё равно, я ощутил как никогда ясно, что одному в стенах "будки" донельзя душно и некому свернуться в клубок на одеяле и трещать кошачьи колыбельные.
Я любил (люблю) его настолько, что без устали обходил город, заглядывая на каждую помойку (тусовку бродячих животных), выглядывая моего серого интроверта, расклеил объявления по всем столбам и не вступал в дебаты с зоошизоидными волонтёрами, вылившими на меня ушат грязи. Наверное, я и вправду безответственный хозяин, даже если Кот отказался от проживания со мной (собрал вещи и уехал к матери, в Бриндлтон Бэй).
Я отчаялся — он вернулся.
Ждал меня в кухне, пристыженный (блудный сын), блохастый и голодный, опустив в смятении ушастую голову. От меня же пахло потом и казармой, и в его облике я видел самого себя. Животные всегда похожи на "своих" людей, ведь так?..
Дальше — больше, я, теперь уже удивляясь собственной стремительности, принял из ряда вон выходящее решение. Продал всю мебель, всё, что смог, аж кишками отказываясь находиться в "будке" и секунду дольше.
Мы переехали.
Мне пригодилось знакомство с мистером-красное-поло, другом Маркуса, занимавшимся подпольными риэлторскими шабашками. Конечно, в другом случае, меня бы облапошили, но слово Флекса — и всё на мази. Мы же кореша. Йоу.
Быстро, дёшево и сердито. Абсолютно мой нищебродский вариант.
И, надо сказать, недалеко. Мы сбежали через дорогу. На моих двоих, потому что единственная драгоценность уместилась в руках (под мышкой).
Чертовски правильно, если раскинуть мозгами, так, как и должно: я, Кот и невыносимая, аномальная жара, превращающая Стрейнджервиль в Долину смерти.
Обиталище, разумеется, под ключ. Ну, то есть, повидавший виды минимум для проживания: кухня, заставшая времена Великой депрессии, скрипучая кровать и вездесущие розочки на обоях (да-да, опять). Внутри — даже хуже, чем до, но много места, раздельные комнаты и-и... это же настоящий дом! До седин тянуть лямку в трейлер-парке? Нет, спасибо.
Но счастье, как водится, было недолгим. На пороге, без объявления войны, образовалась незваная гостья, пусть и нестрашная, но нежеланная, как мотылёк — толщиной с палец — прибившийся к свету моего окна.
- Сэр подружка, — отсалютовал я, где-то на подкорке сознания отмечая, как ловко и естественно у меня выходит, — Чего пожаловали?
Равно: "Какого чёрта тут забыли?"
Она помолчала.
- Привет, — Лилит же, наоборот, была искусственной и смущённой, — Красивый у тебя дом.
- Только снаружи, — я пожал плечами, — Но спасибо. Ну, так что? Какие-то проблемы?..
- Даже не знаю, Йохан, — настал её черед жестикулировать, — Ты же понимаешь, они и не заканчивались. Ещё и Штрауд узнал, что ты предложил Мине пожениться. Мило, но опрометчиво. Зачем ты так поступил?
- Захотел.
В каком мире мы живём, если простое "хочу" стало недостаточной мотивацией?
- Боюсь, тут уже не спустить на тормозах, — лицо Лилит озарилось хитрой улыбкой. Почему? Я предпочёл посчитать, что все женщины падки на романтические истории, даже если к ним (конкретно) они не имеют ни малейшего отношения, — И Калеб боится. Поэтому, прошу любить и жаловать, я остаюсь у тебя.
- Чего? — не то, что бы я не понял. Скорее, не до конца осознал.
- Поживём вместе, вот чего, — тут уж она не стала скрывать смех. Сказала, отрезала и освободилась от груза расстановки фактов. Как по волшебству, передо мной — снова — "живая" Ватторе, — Иначе, не очень-то безопасно.
Ну, класс. Так себе подарочек на новоселье.
Я ощущал себя жертвой жилищной реформы, оплакивая мечты о вольном существовании в пространстве, насчитывающем больше одной комнаты (у меня — впервые! — был собственный дом), и о расхаживании по траектории (орбите) кухня-зал в одних трусах.
Я, конечно, всё ещё был "у себя", но как-то, больше, "в гостях".
Бессмысленно тупил в телик. Хотя, одно то, что он у меня был — внушало уверенность в завтрашнем дне. Диагональ меньше, чем у смартфона? А, всё равно. Я ненадолго возвращался в беззаботное время, когда ещё не было других развлечений, кроме как залипать в — средней паршивости — программу передач.
И, совсем как тогда, меня посадили под домашний арест, разрешая — только — ходить в школу (на работу) и орудовать в саду (подкоп цветочной лопаткой претерпел крах), а прогулки (до бара) табуировали.
Десять из десяти взрослых жизней Йохана Шмидта, ну, просто, десять из десяти.
Кот тоже пребывал в возмущённом расположении духа, охраняя наш холостяцкий (не совсем) покой от женского покусительства. В общем-то, Лилит и не покушалась, но, с серым караульщиком на стрёме, спалось спокойнее...
...потому что, оказавшись с подружкой в одном периметре, я слишком навязчиво вспоминал слова Калеба о "звереет". И мы оба (с Котом), вдруг что, не хотели становиться закуской.
Конечно, по-честному, она была дружелюбна. Даже растопила (на время трапезы) суровую сердечную мышцу пушистого, навалив ему корма сверх дневного норматива.
И в целом, присутствовала незримо, напрягая не столько физическим существованием, сколько ментальным наличием. Чересчур долго собирающийся уйти приятель — ты ждёшь — и ожидание превращается в жужжащее на ухо раздражение, ведь вы уже полчаса стоите в прихожей, а у тебя куча дел, за которые ты, радушный хозяин, никак не возьмёшься при приглашённом.
Так-то я себя и ощущал, улавливая её шевеление за спиной, беседуя и (или) отчётливо понимая, что совсем не эту женщину хочу видеть под своей крышей.
И поэтому, вероятно, ушёл с головой в работу. Пробивая локтями (а то и с разворота) своё место в иерархии военных, я обрёл азарт. Казалось, я давно смирился, наученный горьким опытом отца, что зеленокожим — в государственные структуры — ход запрещён, но как же быть с тем, что я — здесь, уже не последний офицер?.. Во мне разгорался конкурентный дух, подначивающий доказать, кто и вправду чего достоин.
На фоне уменьшающегося количества адекватных жителей Стрейнджера, мои амбиции были актуальны. Кто, если не я?..
Моя уверенность трансмутировала в убеждённость.
- Защищайся! — Лилит налетела на меня, ураганом, а я не успел даже испытать подобие шока, инстинктивно, следуя зову натренированного тела, принимая боевую стойку. Отточенные на учениях жесты, настолько привычные, что уничтожают лишние мысли, — Молодец, — в её похвальбе не было скрытого снисхождения или насмешки. Ватторе серьёзно поджала губы.
Сознание — чистое, как хрусталь. Что это, дзен, которым поделилась со мной, увлекающаяся медитациями Лилит?..
В блёклом солнце, проникающем сквозь стекло пыльного окна, образовалась фигура Калеба. Чёртовы вампирюги, они, вообще, умеют заходить в гости, как положено?
- Чем ты отличаешься от нас, Йохан? — Лилит сделала неудачный выпад, чуть не упала, но тут же крепко стояла на каблуках, — Говори!..
- Тем, что не нападаю на сожителей?
Она засмеялась, не расслабилась. Я отбил удар.
- От людей. Ты должен сказать. Должен. Почему я всем должен, а мне — никто?
- Это условие сделки, — Калеб отвлекся от созерцания лужайки, обратившись, — Информация в обмен на помощь.
Пришёл послушать, значит?
- Мы хотим помочь, — я увернулся от рассёкшей воздух ладони девушки, — Если бы перед тобой был Влад, что бы ты сделал?
- Я бы не стал его жалеть.
- Не жалей.
Кто был безжалостен, так это Калеб, используя сестру для битья. Я же, нет, я не испытывал к ней ненависти, но вошёл в раж.
- Что, чёрт возьми, вы хотите знать? Что я сильнее? Что могу влиять на сознание людей?.. Моя кровь замешана на гемоцианине, а скорость мышления — в разы быстрее, чем у большинства землян, но это даже в половину не то, чем обладали мои родители, выросшие на Сиксиме. И я никогда не был там, чтобы рассказывать.
- Как они попали на Землю? — голос Ватторе был жаден, а я не видел его лица.
- Сбежали.
Лилит пискнула, пропуская подошву ботинка, врезавшую в живот.
- Структура общества на Сиксиме представляет из себя коллективный разум улья, патриархальный строй, концентрирующийся вокруг Королевы Звёздных, чья роль — бесконечное... а, чёрт, — я получил по лицу, — Бесконечное деторождение. Женщины, хоть и культивируются, живут, как балованные питомцы, всю жизнь посвящая вынашиванию. У них нет прав, свободы, нет возможности выбрать одного партнёра: чьим генным материалом будет оплодотворена сиксимка, решает совет. Неспособные дать потомство женщины уничтожаются, в отличие от мужчин, работа для которых найдётся, — я перехватил руку Лилит, блокируя наступательные движения девушки, — Такой же "Звёздной" была и моя мать, но отец полюбил её, спас и они вместе сбежали в Стренджтаун.
- Но почему ты отличаешься, если родился от чистокровных инопланетян? — а он, гад, не унимался.
- Атмосфера Земли отличается, но и сиксимцы обладают способностью к адаптации, их организмы перестраиваются, реагируя на окружающую... — Ватторе взвилась, пытаясь прописать мне по лбу.
- Какой же ты ловкий, — она одобрительно хмыкнула, — Молоток.
- Спасибо, — дралась ли она в полную силу?.. Мне было приятно противостоять, зная, какая мощь прячется под хрупкой оболочкой.
- Зачем вы похищаете людей, если можете ассимилировать и самостоятельно? Вы. Я, лично, никого не похищал.
- Совет помешан на улучшении генетики. Если мой отец мог управлять космическими телами, вызывать шторма и порабощать землян, то я — нет. Для расы — это вырождение. Здесь и зарыт нюанс. Плод, зачатый естественным путём, с человеком, не приживается, погибает, а с ним и женщина, отравляемая продуктами полураспада. Поэтому... — Лилит нырнула под локоть и вмазала по скуле, — Чёрт!.. Больно, — она довольно улыбнулась, — Сиксимцы похищают мужчин, чтобы инкубировать плод в организм, гарантировано способный его выносить.
- Как интересно, — Калеб снова уставился в окно, — Выходит, зачать ребёнка ты можешь только с мужчиной?
- Нет, — фу, ну, у него и предположения, — Физиологически это невозможно. Только искусственно, в лаборатории.
- А что мешает оплодотворить женщину экстракорпорально?
- Строение организма землянок. Оно препятствует правильному развитию клеток инопланетян. Я не знаю почему. Я не биолог, серьёзно.
- Любопытно... — потянул Ватторе, хотел было добавить ещё что-то, но и его, и меня, и даже сконценрированную Лилит, заставил вздрогнуть голос, до этого не звучавший в нашей беседе.
- Что здесь происходит?
Лёгкие пальцы коснулись моего плеча, обращая внимание на свою обладательницу, Марту, неслышно — и вампирам — подобравшуюся. Она была зла, бледна, а на шее, под воротом платья, сочились сукровицей две багровые точки. Уже?..
Я растерялся.
- Почему эта живёт в твоём доме?
Она всегда была ревнива, не довольствуясь тем, что полностью мной владела, но... неужели это всё, что её волнует прямо сейчас?.. Чёрт. Абсурдно, но так приятно.
- Мы готовимся к схватке с Владом, — я не успел открыть рта, а Калеб уже ввязался в разговор, — Какие новости?
Марта фыркнула.
- Обалдеешь, Ватторе, — она смерила его уничижительным взглядом, — Но вы мне понадобитесь. Сегодня вечером. Лучшего варианта для нападения не будет, — её глаза снова остановились на мне. Без яркого макияжа она, казалось, нуждалась в защите и была, для меня, ещё прекрасней.
- Перестань так смотреть. Я плохо себя чувствую, — я не сразу осознал, что она обращается ко мне. Одёрнула, и — опять — заговорила с Калебом, — Скажу так, — пауза, — Влад ожидает прибытие артефакта, который должен был привезти курьер, ещё вчера — заранее, — но я подсуетилась и доставщик приедет под утро. Без него, этого предмета, силы Штрауда иссякают, — Марта усмехнулась, — Так что, будете ждать, пока его могущество возрастёт или поступите, как я скажу?
- Что ты сделала? Что за предмет? — встряла обеспокоенная подружка-вампирша.
- Горсть земли. Много тебе это дало? — она не скрывала своё презрение по отношению к девушке, — Я отравила гуля, ответственного за транспортировку. Владу пришлось нанять человека.
- Ты не в себе, — Лилит в ужасе прикрыла губы ладошкой.
Не знаю, но мне всё больше казалось, что Калеб лжёт на счёт агрессивности сестры. Она была куда чувствительней его, мягче.
- А ты как хотела? Это война, — отрезала Марта, — В себе или нет, я — пока что — с вами в одной лодке.
Пока что. Враг моего врага, так, выходит?.. Иначе, я бы и не представил, что она будет сотрудничать с Ватторе.
- Хорошо, — без уточнений согласился Калеб, — Всё прозвучавшее — приемлемо. Мы составим тебе компанию в особняке Штрауда.
Лилит зло выдохнула. Цокнула языком.
Ласковое, что кошачий хвост, прикосновение — проскользнувшее секундой — зачаровало меня, фиксируя всё естество на Марте.
- Мы разберёмся с этим и пусть выметаются, — прошептала она, — Я получила от Влада то, что хотела и могу безоговорочно посвятить себя тебе.
Штрауд не был расположен к визитёрам, но, так же, и был подавлен.
- Герр Шмидт?.. Снова? — прошипел он, отплёвываясь от меня, как от прокажённого, — Было мало той оплеухи, которую получил в прошлый раз?
- Нет. Это ты — недополучил, раз огрызаешься и не понимаешь, что своего я добьюсь любой ценой.
- Трое на одного? — он засмеялся, — Так ты представляешь себе честную дуэль?
- Ты бы ещё поучил меня чести.
Он не стал ударяться в полемику, набросившись на меня, и его сила, пусть и угасающая без родной земли, была колоссальной. Влад — демон, настоящий, яростный и этого я не мог отрицать.
- Пошла прочь! — я оттолкнул Лилит, кинувшуюся на подмогу и прокатившуюся по мощённой тропинке, к ступеням поместья. Признаюсь, посыплю голову пеплом, что слова Штрауда задели меня, и пусть я слишком горд, но буду противостоять ему один на один.
- Вмажь ему! — закричала Ватторе, сжимая кулаки, как заправская болельщица, — Ты сможешь!
Что ж. Спасибо. Я был всецело благодарен ей за понимание.
И хорошо, что я попросил Дарину отвлечь Марту. Зная её, она, несомненно, влипла бы в схватку. Она — умная, сильная, — но всё ещё человек, а в этой драке есть место только не-людям.
"Миллер — талантливый гуль, справится", — тут уж меня заверил Калеб.
Я метнулся в атаку, ударяясь телом о холодную кожу живого мертвеца, запоздало и глупо удивляясь его нечеловеческой стойкости.
Чёрт. Точно.
Штрауд держал каждый удар, несмотря на некоторую неловкость, каждый раз опережая меня на долю секунды. Он был чересчур быстр для существа, обладающего такой конституцией, но и я, тоже — каждый рывок заставлял меня переходить в оборону. Я замахнулся в голову — и кулак застрял в хватке сухой, обескровленной ладони.
Всё пространство вокруг заволокло, поднявшееся от разрушительного столкновения, облако грязной пыли. Кажется, мы несколько раз сальтанули, кубарем, по камням. Он взмыл вверх, а я — предпринял попытку наступления, собрав все силы для одного точного удара по грудной клетке вампира, там, где его иссохшее сердце. Разогнавшись, я снарядом рванул вперед.
- Давай! Мочи! — истошные подбадривания Лилит еле пробивались сквозь зашумевшую в ушах кровь. Подружка ликовала, а я видел перед собой — исключительно — Влада.
Я размахнулся и влепил ему так, что меня, на страшную секунду, оглушил треск кости. Вампир захрипел, подавился слюной и сник, закашлявшись. И мне казалось, что мы бились целую вечность, что вот-вот и выглянет солнце, мой союзник, чтобы испепелить повалившегося Владислауса, но реальность — обманчива.
Десять минут. Десять? И всё закончилось.
Штрауд понял ладони, поднимаясь с колен.
- Вот это да! — визг Лилит прошёлся по барабанным перепонкам, ошарашив покрепче осознания собственного триумфа.
Я всё ещё считал удары, в слоу-мо, всё ещё проходился коленом по худому хребту, а вдруг, уже — стою перед Владом, расправив плечи, а он, поверженный, склонил голову.
От — недобрым огнём — исподлобья горящих глаз было не по себе, но и это — я готов выдержать.
- Ты! — он плевком сцедил кровь, выступившую на дёснах, — Ты ещё не знаешь, что тебя ждёт! Ты связался с грешницей!
- Как и ты. Отговариваешь, потому что, она и самому нужна?
- Тебе с ней не справиться! Ты — такой же глупый, как люди, и помяни моё слово, слово Владислауса Штрауда, что будешь выброшен, как только опостылеешь!
- Признай — тебя использовали — вот ты и бесишься.
- А тебя, герр Шмидт, разве нет?..
Мне жутко захотелось наподдать ему ещё, и я не стал сопротивляться содействию Лилит, насильно вручившей мне странновато-знакомый агрегат. Лицо Влада вытянулось от удивления. (Моё, поначалу, тоже).
- Калеб коллекционирует всякие штучки, связанные с пришельцами, — ага, вот оно что, — Это трофейный "зонд", он работает только в руках существ, в чьей крови есть родство с сиксимцами.
- Убери от меня эту дрянь! — Штрауд отпрянул, — Вы заигрались и пожалеете!..
Он сложил ладони на груди, смотря на меня со смесью брезгливости и страха, с чувством, знакомым каждому, кто свергнут.
"Зонд" работал. Искрился светодиодами, тёплый, распространял вибрацию, проходящую сквозь пальцы по капиллярам, не имея ни спускового крючка, ни патронника, он убеждал меня, что стоит только захотеть — и Влад превратится в лужу зловонной слизи.
Некислая экстраваганца.
- Она греховна, греховна, — затараторил вампир, не прячась за привычной маской властного князя, — Греховна и зла, она сожрёт тебя с потрохами. Ты даже не знаешь, кто она на самом деле, но готов пожертвовать жизнью. Почему?..
- Всё, — я, раздражённый, махнул рукой, — Мне, эта пустая болтовня, больше не интересна. Повторяются.
- Ответь, хотя бы, самому себе!..
Я не стал ни оборачиваться, ни продолжать диалог. Пусть бы кричал в спину.
Меня ждала Марта.
В увитой паутиной кухне было сумрачно и жарко.
- Ты победил, — она ласково улыбнулась. Как я мог кому-то поверить, что она холодна? Я знал её, знал так, как никто другой, и для меня она всегда была непорочной.
- Ты не представляешь, что я чувствую, — я и сам себе не доверял в осознании факта, что вампирская авантюра закончилась и сейчас, совсем скоро, мы будем вместе.
Марта хихикнула, наблюдая за тем, как меня колбасит, а после, обмякла в — моих — объятьях. Моя.
Ох, чёрт.
- Ты же поедешь со мной? — я должен был знать, я хотел это услышать, но боялся, что ватные ноги меня не удержат, — Ко мне? К нам.
- Я же обещала, — её губы так близко, её лицо, вся она, — Я очень ждала этого дня, Йохан. Прости, что сбежала... тогда, — она прикрыла глаза, — Я столько раз об этом жалела, думала, что потеряла тебя навсегда.
- Если бы ты была планетой, я был бы солнцем, ведь я — центр твоей орбиты, — я склонился над её маленьким ушком, растворяясь в воспоминаниях, растворяя в них — её, удивлённо и радостно приоткрывшую рот, чтобы повторять в унисон со мной.
- Если бы ты был солнцем, я была бы галактикой, ведь ты — лишь точка во мне, — её шепот пробрал меня до костей. Она помнила всё, до последнего слова.
- Если бы ты была галактикой, я был бы вселенной, ведь ты проносишься через мои миры.
Её руки — ох, её — обвили мою шею.
- Если бы ты был вселенной, я была бы божьей мыслью, ведь ты произрастаешь в моём разуме, — Марта скользнула прочь, оставляя в моих руках только ладонь, — Нам пора домой.
Лучшее из услышанного.
Лилит, правда, поехала с нами, чтобы забрать нехитрые пожитки.
- Спасибо за гостеприимство, Йохан, — подружка хлопнула меня по плечу, смутившись ревностного взгляда Марты, но продолжила, — Если возникнут какие-то проблемы по вампирской части, я на телефоне, — она незаметно скосила глаза в сторону, — Ну, ты понимаешь.
- И тебе спасибо, — я не мог отрицать, — Ты здорово помогла.
- Да-да. Жаль, что всё-таки не я её обратила, — напополам согласилась Ватторе, — Я, сначала, даже немного вспылила. Теперь, просто расстроена. Ну... ладно, бывайте, голубки. Удачки.
Мне не верилось, что я не сплю, но Марта, конечно, умела вернуть к жизни.
- Как плохо, что мы его не убили, — понуро вздохнула она, — Но это можно и попозже.
- Да, забей, — ответил я, умом, впрочем, догоняя, что Влад, вряд ли, отстанет, будучи жив, — Давай подумаем об этом завтра.
- Ага, — очередное тягостное усилие для грудной клетки, — Что-то мне нехорошо.
Я утешал себя тем, что это естественно — она же обращена, — но смотреть на страдания любимой женщины было невыносимо. А она, хоть в чём-то, искала успокоение.
- Давай сделаем ремонт? — да уж, это самое женственное предложение, из тех, что она могла сделать, но я согласился.
- Давай. Но не прямо сейчас.
Хныкнула.
Я пребывал в пограничном состоянии между эйфорией и истерическим желанием задушить её заботой. Несколько дней кряду.
Она плохо ела...
...и постоянно чувствовала тошноту.
И какой-то болезненной истомой у меня зародилась мысль, что так же, наверное, она бы себя вела, вынашивая под сердцем моего ребёнка. Такая милая и славная, что я почти повёлся на эту фантазию, с горечью понимая — тут мне заказано, я — другой, а она вот-вот будет мёртвой. Ходячей, но мёртвой.
Пусть так. Пусть. Главное, она — моя.
Она — принадлежит мне.
Осень в Стрейнджервиле окончательно изменила мою жизнь. Сколько уже прошло?..
Апокалипсис сегодня.
Город — пыльная пустыня под палящими небесами. Олицетворённая энтропия в своём самом абстрактном понимании. Смерть и споры.
Это всё, что оставалось. Иллюзия свободы.
Но, для того, чтобы воспринять суть, я должен начать сначала.
Я — Йохан Шмидт и я — увеличиваю контраст и резкость перевёрнутого изображения подделок, выставленных на зеркальной витрине бытия. Я — антитеза, искра, преобразующая мысль в сопротивление.
Мы жили. Лучше, чем предполагалось в трейлер-парке, а поэтому даже хорошо. Марта была рядом, единственная, мой холодный ветерок под гипнотическим, вязким зноем, фонтанируя градацией чувств от яростной страсти до громкого смеха. Она болела, умирала, но смеялась. Когда я решил, что понимаю её?.. Я ошибался.
Её мрак на каждый день оказался другим, нежели на вечерний променад. И она — ещё лучше, чем я помнил.
Я не влюблён. Люблю.
Как она и хотела, мы сделали ремонт. Моих накоплений хватило на спальню и уборную, а всё остальное мы оставили на потом, чтобы не тратиться лишний раз на дешёвую кухню и не переделывать.
Не буду лгать, результат не стал пределом мечтаний, но честный офицер не мог бы позволить себе большего. Минималистично, красиво. Дизайн придумала Марта, а у неё всегда был идеальный вкус (он-то и передался мне половым путём).
- Не знаю, — сказала она, сдавая объект, — Мне бы больше нравился сиреневый с чёрным, но эти окна...
Да, окна. На демонтаж финансы смотрели без одобрения.
Меня всё устраивало.
А Марта, уже не будучи до конца человеком, критически разглядывала каждый угол, перебирала пальчиками жалюзи и вздыхала. Ещё один пункт каждодневных задач: заработать столько, чтобы подарить ей интерьер мечты. Хоть сиреневый, хоть какой. Мне понравится, в любом случае, лишь бы она улыбалась.
Я жил, вероятно, порхая как сказочная принцесса, радуясь всему окружающему. Она оставила чашку чуть пригубленного кофе с отпечатком помады? Вау! Слив раковины забился чёрными волосами? Ого! На спинке дивана сиротливо примостилась надушенная — наброшенная — кофточка? Как же это мило!.. А как же мило она спит!
Я и не знал, до этого, что меня настолько заводят такие простые, бытовые мелочи, само осознание присутствия любимой женщины.
Она, конечно, часто ворчала (и от этого я тоже странно ликовал), но так уж устроены дочери Евы, чем больше ты небезразличен, тем и больше придираются. Или это я — чокнутый?.. Мне не хватало заботы, всю сознательную жизнь — до этого — я был страшно одинок и теперь, сейчас, жадно впитывал всё, что Марта предоставляла.
Мне нравилась разгоняющая кровь тревога, трепет, с которыми я боялся её разочаровать.
Управляй мной. Полностью.
Кот тоже был доволен. Она, зачем-то, нарекла его Одэлисом. Хитра на выдумку, не попишешь.
Пыталась, ещё, радовать меня готовкой. Выходило плохо, потому что от еды её тошнило (она не ела уже пару недель), а не пробуя — ошибалась.
- Я научусь, — говорила, — Это же бред. Раньше всегда выходило. И вкусно.
- Не парься, — мне было всё равно, я и сам мог обеспечиться пищей.
- Так и будешь портить желудок бутербродами? Не пойдёт.
Я мужественно пробовал все её изыски, раз уж она так хотела баловать меня ужинами и собирать ланч-пакеты. Это... мило? А с кетчупом что угодно веселёшенько переваривать.
Всё чаще Марта ложилась спать под утро.
Пока ей не стало без надобности отдыхать.
Я встал — как обычно — на работу, открыл глаза и замер, осознавая, что она больше не дышит. Я не испугался, не почувствовал ничего такого, сродни панике, знал же — так надо. Ждал.
Её кожа обжигала льдом, гладкая и фарфоровая, а от призрачного румянца, пачкавшего щёки розовым, не осталось следа. Приоткрытый рот, засохшая струйка слюны и клыки, прорезавшиеся, как знать, чересчур резко, поэтому её дёсны — в крови. Как жаль, что меня не было рядом, когда она перешла границу между жизнью и смертью.
И когда почувствовала холодный, омерзительный поцелуй истинной не-жизни.
Впрочем, саму Марту преобладание процессов распада над процессами синтеза волновало мало. Она кайфовала.
Считается ли за некрофилию, спать с вампиршей?.. Хотя, этот ярлык вряд ли — теперь — меня остановит. Наши игры только добавили, кровь и жестокость, ну, и когда это было минусом?..
Всё было хорошо.
Мы менялись ролями.
Моя госпожа и маленькая девочка, обе в одной, обе — мои.
- Если ты снова уйдёшь, я исполосую твоё лицо, — я шепчу жарко и искренне, а она млеет. Любит, когда так. Позволяет.
Я работал, над собой и вообще, Марта постигала своё новообретённое состояние, Кот драл диван. И лучше бы, эта рутина ничем не сменялась, во веки веков заковав нас в простом и понятном счастье.
Я привык бы и к осязаемой тьме, клубящейся вокруг любимой, к ледяным щупальцам, выныривающим прямиком из бездны, чтобы напомнить, кто она есть.
И к новым (предсказуемым) гастрономическим пристрастиям.
На охоту она ходила в одиночестве, предупреждая, что ещё неумеха и застесняется, расплескав кровь. Ей бы хотелось, чтобы я видел в ней хищницу, а не бестолкового комара. Так что, потом. Пусть. Она всегда стыдилась, если выходило недостаточно идеально. Желала быть, во всём, если не первой, то лучшей.
И так же, как она не отбросила идею править близлежащим доменом вампиров (когда окончательно заматереет), то я — решил, что пришло время ворваться в лабораторные покои.
Своими же руками я положил нашу жизнь под нож.
Марта отправилась со мной. Если бы я умел думать, я бы, без сожалений, разломал магнитный ключ напополам.
Мерный писк. Тик-так. Двойные двери, визуально напоминавшие мне двери шлюзового отсека на космическом корабле, бесшумно разъехались в стороны. Холодно. Липкий холод окутал нас с головы до ног, но ни яркого люминесцентного освещения, которое заставило бы зажмуриться — синяя темнота и не надо дать глазам время привыкнуть. И споры.
Я открыл сточную дыру, прямиком к звёздам, и заманил нас туда. Без скафандров.
На лестничный пролёт ниже было теплее. Влажно, как в теплице. Марта чихнула.
- Как будто пыль осела, — сказала, — Странно, я ведь не дышу.
Я обернулся, хотел что-то сказать, что-то, что тут же вылетело из головы. Единственное, раскалённым гвоздём оставшееся — чёрт. Я облажался.
Её глаза, круглые и бездумные, отпечатались в мозгу. Стали ночным кошмаром вместе с ультрамариновым туманом, ласкающим её тело.
Я дёрнул ей прочь из коридора, хотел тут же выволочь наружу, но она упёрлась, сильная, вцепилась в плечи.
Что может сотворить одержимый вампир?.. Не хотелось знать.
- Приходи ко мне, ПРИХОДИ, — истеричный фальцет напополам с хрипотой и хохотом, — Я не стану тебя убивать!..
- Марта?.. — я не знал, что должен был сказать. Я стоял, не отходя.
- Я — мать всего живого, — она с хрустом дёрнула головой, ломая шейные позвонки. Я был готов благодарить кого угодно, даже Влада, что Марта уже мертва, — Приходи ко мне, ничтожество, и я приму твоё семя, — из растянутых губ потекла желчь, но я не мог позволить себе отступить, — Наполни, наполни им этот сосуд, подари мне побег, — каблуки её туфель с надсадным скрипом проехались по кафелю, — В моём чреве произрастёт твоя гордость и боль, — она, похожая на сломанную куклу, приблизилась, — Ты так похож на меня.
И, ничком, свалилась на пол, прикладываясь затылком.
Я не видел перед собой ничего, в бреду, галлюцинациях и с навязчивым голосом в голове, то смеющимся, то шепчущим нечленораздельное и угрожающее. Я оттащил безвольное тельце Марты прочь, сам еле передвигая ногами. Как я мог догадаться лезть в аварийную лабораторию без противогаза?.. Почему не отговорил её?
А, точно. Она же биолог.
Она нужна мне.
Перед глазами расплывалось, фокусируя только пушистые розовые точки, всё больше и чаще заполняющие воздух. Я не смог бы уволочь ни Марту, ни себя вверх по лестнице и потянул её вправо по коридору, в незапертое крыло, где не понабилось бы, непослушными руками, доставать ключ.
Пожалуйста, о чём я думал, пусть это окажется бэд-трипом и я открою глаза в безопасности.
Тик-так.
Марта поднялась, тенью, пошла. Я — за ней, на поводке, не осознавая уже, что происходит.
Мне было хорошо. Я ни в чём не нуждался. Только она и я. Мы можем остаться здесь навсегда.
Н а в с е г д а.
- Лучше?..
Меня, обухом по голове, ударил голос, привычный и сладкий.
- Марта? Ты... как?..
- Нормально, — она хмыкнула, какая-то придирчивая, потрогала ладошкой шею, — Здесь кондиционер, — ткнула пальцем в гудящий агрегат, — Успела прикинуть, когда очнулась.
Каким образом ей удаётся так лихо соображать?.. Я же, только — как собака — потряс головой, отгоняя наваждения. За стеклянной дверью клубились споры.
- Ты что-нибудь помнишь?
- Нет, — она прошлась по комнате, — Не знаю, что это за вещество, но оно всасывается через слизистые. И, судя по всему, на тебя действует мягче. Везёт.
Я предпочёл бы не быть везунчиком. Не хотел знать.
- План такой, — Марта потрогала носком туфли бочку с маркировкой растительных отходов, — Рвём твою рубашку, мочимся на неё, обматываем лицо, закрываем глаза и вслепую пробираемся с цоколя. Двери запрём.
Мой понурый взгляд она трактовала по-своему. Я молчал.
- Моё платье стоит дороже всего твоего гардероба, так что, давай.
Нам повезло, что нас никто не видел. Марту сочли бы сумасшедшей, а меня — отправили под трибунал. Мы шли, рука об руку, как перебравшие на вечеринке, координируясь по обитой металлом стене, а в сознании, как бомба замедленного действия, тикало.
Не открывай глаза.
Тик-так.
Приходи ко мне.
Стрейнджервиль забыл о смене сезонов. Начался период цветения.
Маленькие (когда-то до), странные цветочки (и, с натяжкой, милые), троюродные сиблинги фруктов с Сиксима, тут и там понатыканные по округе, набухли, загорелись, как глаза хищника. В темноте — особенно в темноте — они, свечением, увлекали мотыльков, мух и людей, стягиваясь к обрыву кратера.
Целое море пылающих синевой растений.
Въезд в город перекрыли. Сотовую связь урезали до местной неотложки.
Осознавал ли я, сколько прошло?.. Не знаю. Я замечал, как постарел Кот, с какой-то неуловимой болью находя на подушках сброшенные, седые вибрисы. Замечал, что знания Марты копятся, нарастая, как снежный ком.
Я?.. Не то, что бы я сломался. Во мне зародился иррациональный страх перед загадочным нечто, запертым в стенах лаборатории.
Марта держала марку. Была весела, обещая, что мы со всем разберёмся. Что-то исследовала.
Её не смущали ни растения вокруг нашего дома...
...ни (почти) побеги, вылезающие, как тентакли, из раковины и унитаза. По крайне мере, она не подавала виду.
Я — подавал. Я злился. Всё моё эго превратилось в злость, в злость на учёных (скрывают), на военных (бездействуют), на правительство (просто тупые). На дурацкого почтальона, насвистывающего под нос с самого утра и под окнами спальни. На самого себя.
Это — стало моей защитной реакцией.
Споры оголтело бились за первенство с песком, так их было много и так везде. Солгу ли я, предположив, что проснусь и обнаружу росток из задницы?..
Вряд ли.
Стрейнджер утопал и я был тому виной. Только я. За мной будет ответственность за стремительно разболевшихся людей, одержимых, за забившиеся ветками стоки. За всеобщее заточение. Цена?.. Дерите с меня. Дерите шкуру и уходите прочь.
Я решился, позвал в гости Фиону. Мы слишком давно не виделись.
Отправил письмо. Это снова в моде, потому что мы — "находимся вне зоны доступа сети". Мы даже не отсутствующий на карте Стренджтаун, опоясанный забором с колючей проволокой и приглашающий по пропускам. Мы — Стрейнджервиль. Выжженная генеральской сигаретой, оплавленная дырка.
- Какого чёрта?! — всё, что я говорил постоянно и всё, что смог произнести увидев Хинсон.
- Тише, тише, — её голос, вот что стало тише, она и сама осунулась, постарела. От огненных волос осталась седая кнопа, — Мне и так тяжело.
- Что случилось?
- Ты же знаешь, Йохан, какая ситуация. Военные рано выходят на пенсию, если не дослужатся, а у меня, ещё и травма, — она вздохнула. Ей не удалось, я знаю. Не взлетела, — Мне всего-то под сорок. Больная спина, — мне показалось, она вот-вот заплачет, — А люди погибают. Учёные разработали препарат, но его необходимо на ком-то тестировать... разве у меня был выбор?.. Первая партия... не бракованная, нет...
Она всё-таки пустила слезу. Ох, Фиона.
- У тебя был выбор. Он всегда есть. Зачем?
- Я одна, Йохан, совсем одна. У меня ни семьи, ни заслуг. Должна же я, хоть как-то, принести пользу?.. Пусть и побочный эффект, плевать, он же лечит. Лечит! А любая жизнь лучше смерти. Скольких я спасу? Уже спасла?..
Она сбивалась, лепетала, заламывала руки. Несчастная женщина. Я чувствовал вину. Снова.
Ответственность за её жизнь.
И злость.
Мой лейтмотив. Аксиома. Пора бы вытатуировать на предплечье.
- Мне нужен инфектоскоп, — было так бестактно, требовать с неё, рыдающей, но раз согласилась прийти — принесла. Я написал ей об этом, как обязательное требование к дресс-коду. Её часть находилась рядом с действующим институтом, моя — на другом конце города. Кому легче достать?..
И когда нас успело так разбросать?
- Я не уверена, что смогу его отдать, — она подняла на меня блестящие, оленьи глаза, — За просто так. Знаешь, Йохан... — она звучно втянула сопли, успокаиваясь, — Я много, очень много для тебя сделала, а ты для меня?.. — её ладонь, бледным пауком, пробежала по столешнице, за которую мы присели, подбираясь к ладони моей, — Ты же сумеешь уговорить женщину?..
Я брезгливо отдёрнул руку.
- Ты забываешься, Хинсон. С кем ты разговариваешь? Это не было дружеской просьбой, это приказ.
Она, как буром, уставилась. Сжала — ниткой — снова затрясшиеся губы.
- Так точно, лейтенант Шмидт, — прибор, с грохотом, упал на стол и, скрежетча, проехался по направлению ко мне.
Не сказав больше ни слова, Фиона поднялась и спешно ушла. Хлопнула дверью. Как всегда. Не в этом ли вся она?..
А я, не теряя запал, пошёл наружу, играться.
Марта придумала, что нам стоит собрать скопления спор и пропустить через анализатор. Или, хотя бы, попробовать. Я не видел в этом предмета для дискуссии, потому что она куда лучше меня шарила в лабораторных приколах. В общем-то, с инфектоскопом — тоже её идея.
Мне повезло, что она со мной. Без неё, я бы ни в жизни не расхлебался с тем, что заварил.
В итоге, я провозился до вечера, без удивления зависая, чтобы полюбоваться пирамидальным облаком, зависшим над кратером. Я тревожился, сначала, а после — привык. Мы все — здесь — привыкли. И в этом смирении мне виделось крайнее зло.
Нам некуда было бежать. Город, как на ладони, тесный и пыльный, проглядывался с блок-поста.
Армия существовала, как фарс, отголосок прежнего уклада. Стрейнджервиль взяли в оккупацию войска другого штата. Мы не знали, даже, какого. Аризона? Сам властный Вашингтон?.. Учёные безвылазно сидели в НИИ, вряд ли, добровольно, а гражданские, люди... болели. Некоторые, по слухам (а сплетен у нас на каждый скелет в шкафу), нарочно, вмазывая розовые пушинки в дёсны. Ведь (правда?..) так хорошо, так спокойно, когда тебе ничего не нужно. Когда тебя ничего не беспокоит.
Когда тебя кто-то ждёт.
Я старался не вспоминать. Я просыпался — каждую ночь — от собственного крика.
И не хотел её потерять.
Марта, кстати о ней, научилась превращаться в летучую мышь. Её восторгу не было предела, она летала повсюду, "инкогнито", как говорила, только вот, не учла, что в Стрейнджере, до неё, рукокрылых не водилось. Но, конечно, забавно. Я — даже издалека — наловчился различать хлопанье кожистых крыльев от других ночных звуков.
Большее удивление, чем трансформациям, я испытал, застав на пороге нашего дома Фиону. Недалеко ушла, выходит?.. И Марту, с ней рядом. Кажется, насколько хватило ума посудить, они вздорили, но мне не хотелось встревать и, подбоченившись, чтобы подслушать, я притаился, вроде как, не отрываясь от миссии "икс". Листая картинки в телефоне, чтобы воссоздать иллюзию кипучей деятельности.
- Крыса!.. — громогласный вопль Марты прокатился по всему соседству, а я еле удержался, чтобы не прыснуть. Ох, не на ту ты напала, Хинсон, — Вот так он, значит, тебе дорог?..
- Много ты знаешь!.. — а вот от Хинсон я никак не ожидал такого бодрого крика. Не она ли, парой часов назад, была чуть ли не при смерти?.. — Я и его засужу! И тебя! Откуда ты, вообще, нарисовалась?.. Кукла размалёванная!
- Слушай сюда, бабка, я тебя прямо сейчас в саду закопаю!.. Будешь спорой летать, насталкеришься вдоволь, за своим-то ненаглядным! Этого ты хочешь?..
- Да я тебе, пигалице, хвостик-то жидкий вырву!
- Пнула бы под зад, а задницы-то у тебя и нет! Доска обвислая!..
- Дура тупая!
- Кошка драная!
Девки-то, бесспорно, интересные существа. Хинсон зарядила по мусорке и свалила, зловеще, напоследок, на меня зыркнув.
- Что за шум, а драки нет? — мне не слишком хотелось вникать в подробности дамской потасовки, но ради приличия, так сказать, вдруг чего. Не пристало джентльмену игнорировать кипишь.
Марта скорчила са-а-амое невинное выражение лица.
- Фиона сказала, что подаст на тебя заявление в полицию. За домогательства, — сообщила. Похлопала глазками. Какая-то она чересчур милая, нет?.. Было слегка, чуть-чуть, подозрительно.
- Чё?..
- Ну, я тоже так подумала. Вот.
Я поднял с земли поверженный бак, пошёл в дом. Свежеиспечённая "летучая мышь" (так повелось) следовала за мной по пятам. Вертелась, не находя себе места.
- Что-то случилось?
- Ага. У меня — новости.
Я, признаюсь, успел подумать саркастический бред, типа, "ну, что опять, какого чёрта". Постоянно раздражаясь, я избегал конфликтов, но всегда был при полном комплекте боеприпасов. (Мог дать в тыкву, короче).
Не ей, конечно. Кому-нибудь мимо проходящему. Перезагрузиться. На пол шишечки.
- Я беременна.
В моём сознании пролетело с пол сотни мыслей, сотня чувств, сотня и пол — слов, которые, обычно, говорят мужчины в таком случае.
- Как?.. — всё, что я спросил, ощущая, как пол уходит из под ног, превращаясь во всеобъемлющий страх. Нет, я хотел ребёнка. Очень, до слёз. Я хотел — с ней, но этого не могло быть. Она — мёртвая, а мой генетический материал не предназначен земным женщинам.
В моей голове, предательски, трупным червём зашевелился голос:
"В моём чреве произрастёт твоя гордость и боль".
Перед глазами плыли, мерно качаясь, споры. Это совпадение, так?..
Не могло же, в человеческой матке, растение — развиться в плод?.. Не заползли же побеги, как щупальца, внутрь?..
- ...помнишь? — вопрос, кажется. Что?..
- Помню?..
Марта фыркнула, счастливая. Она не помнила. Чёрт.
- В Стенджтауне, Йохан. Доктор Смит родила двоих здоровых детей, от сиксимца, Джонни и Джилл. Я не знаю, конечно, всех подробностей, но она заверяла, что вся соль в иммуноподдерживающих препаратах. А я... — она замешкалась, с хитрецой прикусила нижнюю губу, — Я же вампир, мой организм функционирует сверхъестественным образом, — она, от радости, хлопнула в ладоши, — Я как знала, как чувствовала, что это моё предназначение. Классно?
- Классно, — может, и вправду, дело в том, что она — уже не человек? В это верилось охотнее, чем в инкубирующие цветы. Наверное.
- Ты не рад, — она выдохнула. Сдулась. От улыбки не осталось и тени, — Йохан?..
- Я рад, Марта, я очень рад, — я действительно был, но, вполовину, терялся в суматохе обрушившихся предположений, — Я, честно... я в шоке.
Я в ужасе.
Дурной сон, преследовавший меня со дня злополучного визита в лабораторию, когда я не смог её, мою девочку, уберечь, кошмар, замурованный ипостасью в кратере, — сквозь бреши — просачивался в устоявшуюся реальность, и, мне казалось, что вместо лица Марты, стоит только поднять глаза, я увижу гримасу заражённой. Что голос, который мы слышим, иногда, — все мы — в Стрейнджервиле, обратится ко мне. Лично. Снова.
Сошёл ли я с ума? (В который раз я задаю себе этот вопрос?) Стал параноиком? Я бы не поверил, раньше, если бы кто-то сказал, что я буду обескуражен беременностью любимой женщины.
И это — больно. Осколки моей души ранят чересчур глубоко. Я хочу этого ребёнка, хочу, но — я же — его и боюсь.
- Простишь, если я немного проветрюсь?..
Конечно, чёрт возьми, она кивнула, и сама открыла дверь, моя разбитая, грустная, подавленная равнодушием и моей физически ощутимой паникой. Что она думала?.. Что я собираюсь сбежать, после того, как потратил годы, чтобы найти?
Я сам себе был до тошноты мерзок.
Этим вечером я оставил её одну, я ушёл, трусливо отвернувшись от навернувшихся на её ресницах слёз. Этот вечер я никогда себе не прощу.
Ничтожество.
Что не делает мне чести, н-но, я всё-таки попытался быть полезным. Искал эти чёртовы споры, от всего сердца проклиная растения и каждый кирпич осточертевшего города.
Но, после, всё равно зарулил в бар, чтобы нажраться.
- О, Шмидт, здравия желаю, — профессия, что ли, такая? Все мои сослуживцы, как намазано, зависают здесь, — Что-то неважно выглядишь. Давно не высыпался, а, а? — она игриво подмигнула, с силой ткнула острым локтем в бок, — Твоя-то, красотка, небось, по ночам покою не даёт?..
- Даёт, — я ответил лаконично, избавляясь от разговора, и отодвинул стул. А женщина, гиеной, заржала. Пожалуй, этому столику больше нельзя наливать.
- Как дела? — вторая, поспокойней, равнодушно озвучила свой вопрос.
- Как, по-твоему, в Стрейнджере, могут быть дела?..
Она пожала плечами, уткнулась в телик, по кругу вещающий запись неактуального ток-шоу.
Я пересел. Напился в одиночестве.
Без удовольствия и вкуса, заправляясь под завязку низкопробной, сорокаградусной мешаниной. Я не вставал даже, не закусывал, опрокидывая в себя всё, что подливают, стакан за стаканом и без аперитива.
Когда встал — улетел. Я не помню, как оказался дома, на автопилоте, наверное, и не хочу знать, если честно, что рассудила Марта, когда я завалился, смердящий алкоголем до противоположной стороны улицы, что говорил, что делал.
Она не спала. Она — теперь — редко спит. Разве что, днём.
Разбила, под утро, какие-то грядки. Сказала — эксперимент.
Мне было тошно, что от похмелья, что от садоводства и ботаники.
Ещё, с каменным лицом, сообщила, что стащила (позаимствовала) у меня — ночью — инфектоскоп и ходила собирать скопления спор. - Что ты делала? — и, в этот момент, мне захотелось причинить ей боль. Поделиться. Потому, что боль разрывала меня. Потому, что я — всё ещё пьян. Потому, что, вероятно, рехнулся. Она обещала, клялась, что будет безвылазно оставаться в четырёх стенах, а теперь, беременная, и подавно должна, — Ты с ума сошла?.. А как же ребёнок? А как же я?..
Как глупо это прозвучало.
Я — безвольное уродство, чья любовь не стоит и пощёчины.
- Волнуешься, значит?.. — усмехнулась — победила — сложила руки на груди, — Ничего я не нашла. Ни-че-го. Придётся возвращаться в кратер, — так буднично, будто планировала собраться в бакалею, за свежими булками, — Заодно, поковыряюсь с анализатором. Поедешь со мной?
- Я поеду. Ты — никуда.
- Ты же не знаешь, как им пользоваться.
- Знаю. Сиди дома.
Ничего я, разумеется, не знал. Купил рукописную инструкцию в сувенирной лавке.
Из полымя — я бросился в огонь. Я был обязан узнать.
Даже, если бы не вернулся, кого она теряла — сволочь, не контролирующего собственную ярость?.. Труса, поджавшего хвост, когда был необходим? Я ненавидел себя. Не оправдывал собственных ожиданий и не соответствовал тому, чего она была достойна.
В неоновом яде, источаемом спорами, я стал никем — и целой вселенной, коагулированным разумом, объединяющим в себе наспех собранные плоть и кровь.
ПРИХОДИ КО МНЕ.
И я шёл, с остервенением собирая искрящиеся семена, отделившиеся от матери кусочки растительной ткани, детей — детей? — моих, наших, всеобщих. Прах от праха, живущей в кратере.
ПРИЗНАЙСЯ.
Этот голос? Её?.. Чей?
Грех — капля — в бескрайнее море боли. И от моей смерти это море не опустеет, как никогда и не вышло бы за берега. Прибавится только очередной могильный крест прогнившей мачты утопленного корабля, как немое напоминание о чудовище, живущем в толщах беспокойной воды.
Я — чудовище.
Как бесконечно много и как ничтожно мало нужно для того, чтобы заставить сердце биться — и как просто сжать его в кулак и убить. Всё, что бы я ни делал было и будет ради неё одной и не потому, что она меня не любила, а из-за вещей, которые мне не подвластно изменить.
Я люблю её так сладко и так глубоко, что эта любовь пропитала всё моё естество, обрубив весь мир до пяти букв её имени. Существует одна только девочка Марта-Марта-мать, встреченная мной на осколках стренджтаунской пустоши, а остальные... они не имеют никакого значения.
Я искал бы для неё цветы-цветы-цветы и дикие белые ягоды, пробивающие свои ветви-ветви-ветви сквозь иссушенную почву, искал бы без устали, чтобы только оставить этот дар у ног своей королевы. И осознание того, что королева (мать-мать-мать?) — и сама уже сорванный цветок-цветок-цветок, заставляло бы с корнями выдирать из земли эти чёртовы растения-растения-растения (не делай этого). Боль доводила бы меня до несдерживаемых слёз, до клочьев вырванных волос и до непрекращающейся мигрени — боль-маята между бесконечной войной с самим собой и свинцовой головой, и во всём — во всём — была бы только моя вина и, самую малость, неумолимого течения времени.
Я — отвечаю на зов.
Она была бы такой красивой в окружении нежных, девственно-белых лепестков принесённых мной цветов-цветов-цветов — и, каждый раз, я бы ударял её по лицу, не в силах сдержать удушающую горькую ненависть к уже несуществующему прошлому. И в этом, тоже, была бы только моя вина, заставлявшая, после, остервенело целовать её ладони. Я снова и снова просил бы у неё прощения — и она, каждый раз, бы прощала.
Мимолётные мгновения счастья утонут в вязких водах боли, оставляя после себя притупляющий, приторный вкус на корне языка. Розово-розовой пушинки-споры...
Изогнутые ветки-ветки-ветки прорастут её тело насквозь, разрывая имитацию бархата, называемую глупыми кожей.
СОПРОТИВЛЯЙСЯ.
Что?..
Я очнулся в том же крыле, куда отводила меня Марта и она — она — звучала во мне. И лучше бы я сгорел заживо, а не испытал тот стыд, осознавая, что хотел сдаться. Я был — почти — готов оставить её (освободить от самого себя) и раствориться здесь.
Нет. Никогда. Она принадлежит мне. Я — принадлежу ей.
Мой путь, моя бесконечная дорога, моё Шоссе-в-Никуда, где я обрёл, потерял и снова обрёл, никогда не переставали меня ждать. Что бы я ни делал, я шёл — всегда вперед, ошибаясь, разбивая колени в кровь и стаптывая ноги, но я, чёрт возьми, шёл.
Я не останавливался. Сопротивлялся.
Меня снова ждали, той ночью, анализатор и полные карманы розовой ерунды. Я, кажется, пол ночи пытался вдуплить, куда же ткнуть, чтобы бесовской агрегат заработал.
Все эти почеркушки — фуфло, как и одинаковые, неподписанные кнопки. Неужто, каждый лаборант настолько умник, чтобы помнить без стикера с записулькой?
Голову недурно кружило. По разным причинам. Тогда — ещё — я не мог знать последствий своей решительности. И что?.. Мне п л е в а т ь.
Но кое-чего я всё-таки добился: "Данные профиля спор", — заявил мне дисплей, — "Загрузить на портативный привод?" Конечно, "ОК". Зачем бы мне ещё быть здесь, а не в постели с любимой?..
Им-то я и загорелся побарыжить в библиотеке, среди местного контингента учёных.
Предсказуемо, меня отбрили. Пф.
- А не ты, вчера, в баре стульями махался?.. Думаешь, я буду рисковать должностью и предоставлю засекреченную информацию недоумку? — искренне возмутился интеллектуальный светоч, — Поищи другого дурака. Идиот. Отвали.
Экстраординарная проблема требовала экстраординарного решения (казённой мебелью, например, не бросаться). Я взялся за накатанный (безалкогольный) шаблон. Увы. Послевкусие пенного хмеля сделало бы меня смелее.
Первое: маскировка.
Второе: внедрение в человеческий разум.
- Ой, здравствуйте, мистер... — женщина радушно заулыбалась, перебирая, мысленно, все знакомые фамилии. Думала, наверное, а где же мы успели познакомиться?..
- Смит, — первое, что пришло в голову, — Представитель НИИ Оклахомы, — какой, чёрт побери, Оклахомы, Йохан? Там, вообще, есть научный институт?..
А, пойдёт.
- О-о, — потянула она, — Да-да, помню Вас.
Ну, это классно. Рад за неё. И за Смита из Оклахомы.
- Мне подсказали Вас перехватить, уважаемая, насчёт спороуловителя, — для пущей убедительности, я выразительно подмигнул, — Всё очень серьёзно, Вы же понимаете?.. У меня есть кое-какие данные.
- О-о, — что у неё за привычка? — Да, разумеется, мистер Смит. Конечно. А с собой?
Даже Господь не догадывается, насколько я люблю решительных людей. Сразу к делу. Да-да.
- Махнёмся? — я хлопнул по карману пиджака. Ситуация, неиллюзорно, тянула на сходку наркоторговцев, — Вы знаете, мне тоже не без гарантий.
- Предмет габаритный. Я отправлю его с курьером, — она состроила наизагадочное лицо. Знаю я местных "курьеров", н-да, — Вам подходит?..
Мне, на данный момент, хоть голубем посылай.
- Буду ждать.
Надеюсь, её не смутит, что по данному мной адресу — дом некоего Й. Шмидта.
Ээ, в общем. В Стрейнджервиле у всех не в порядке с котелком. Если блокада — когда-нибудь — утратит свою актуальность, турне не советую. Держитесь от нас подальше.
Поэтому: нет. Надо сказать, нет. Судя по оперативности, её ничего не смутило или — настолько — были необходимы результаты анализа. Я только и успел доковылять до дома, а там — уже.
Ценю такой подход, ага.
Я тоже, следуя заразительному примеру, не стал откладывать в долгий ящик и приступил к третьему подпункту своего псевдо-шпионского распорядка: сувенирная лавка. Моё любимое.
- Ого-го! — воодушевилась девчонка, — А у нас тут, бэушная химза есть, как раз под вашу штукоёвину. Обалденная вещь.
Не на секонд-хэнд, конечно, я рассчитывал, в красках и спецэффектах описывая происходящее в лаборатории, но дарёному (за косарик) коню в зубы не смотрят. Пришлось живиться тем, что есть.
Я должен сказать.
Мне всё ещё было дурно и гадко, но я гнал любые мысли прочь, занимая своё время под завязку, чтобы... не думать?.. Я сгорал, испытывал жгучую совестливость от осознания собственной глупости, никчёмности и огромной вины перед Мартой. Что я творю?.. Что, чёрт возьми, делаю?
Отправляюсь в путешествие через портал кислотных, синих испарений, преграждавших мой путь и посеявших страх и сомнения. Если бы знал, ох, если бы я только мог знать — и, лучше, нашёл бы пристанище в Оазис Спрингс, отбросив к свалке притягательность дежа-вю.
Теперь, Стрейнджервиль, ты и мой город тоже.
Почти, по чувствам, никак, что в открытом космосе, где всё вокруг — мёртвое. Споры налетали на меня, силясь пробраться через фильтр, бились и оседали, утомлённые, на пол, освещая коридор пульсирующими огоньками.
Хром, нервно дёргающиеся дисплеи и целая горсть светодиодов — дешёвый скай-фай — вместе с заключёнными, в капсулы из бронированного стекла, растениями. Тусклый, рассеянный свет, исходящий из искусственного чрева из стали.
Каждый звук в периметре стен — раскат грома, прерываемый только чуть слышимым человеческому (и моему) уху попискиванием приборов.
На столе — рассыпанные реагенты и пыточная для ростка-Франкенштейна.
Неуловимый, неразборчивый шёпот. Ближе.
Я пробрался к очередной двери, обросшей, как плющом, к улью-концентрату из невообразимого количества точек-фуксий.
Я открыл ящик Пандоры.
На меня зловонно дыхнуло удушливой сладостью, цветочной и аллергичной, а в жерле вулкана-гексагона возвышалось мясистое растение, чей ствол зашевелился с деревянным треском, поворачиваясь ко мне... чем?.. У него — неё — не было ни глаз, ни рта, но я слышал.
Слушал.
ТЫ ПРИШЁЛ КО МНЕ.
Я — сделал шаг назад.
ТЫ ТАК ПОХОЖ НА МЕНЯ. ТЫ ДОЛЖЕН ПРИНЯТЬ МОЙ ДАР.
Дар?.. Я не хотел ничего принимать и понимал с ужасающей ясностью, что вот оно, воплощение моего лабораторного страха, вот — то существо, говорившее со мной от лица Марты.
Это — реальность.
- Что ты такое? — откуда я был уверен, что оно ответит? Я не был.
Я — МАТЬ ВСЕГО ЖИВОГО. ТЫ ДОЛЖЕН ПРИСОЕДИНИТЬСЯ.
Где был её голос — в моей голове или сотрясал стены? Если она говорит, то почему эхом не разноситься по городу?.. Только в подкорке.
Я не знал, что думать. Замешательство, шок, всё смешалось в уродливую кучу перед лицом ужаса. Это было бы смешно, потом, но сейчас — кто бы поверил, что существует огромное, порабощающее людей растение?
Я НЕ ХОЧУ ТЕБЯ УБИВАТЬ.
- Почему? — я прихватил с собой гербицид. Я — хотел убивать, но было ли этого достаточно?
ТЫ — ДРУГОЙ.
И, чёрт, как же я об этом жалею!.. Какой же жалкой была моя попытка, — но я не хотел уйти ни с чем, даже не попробовав — я, как заправский огнемётчик, выплеснул на цветочные корни, вгрызающиеся в оголённую почву, яд.
Свежие ростки, хлёсткие, гибкие, свились в кнут, ударивший меня по ногам. Смели прочь, чуть не сбросив в зияющий, чёрный провал и подхватили. Головой вниз.
Ещё ни разу в жизни я не был так близок к понятию "замереть над бездной".
СЛАБОСТЬ. СЛАБОСТЬ. СЛАБОСТЬ.
Переливы шуршащего по помещению (моей черепной коробке?..) голоса обратились в визгливый, отвратительный смех. Плети разжались, бросая меня на металлические перегородки.
ВСЁ СТАНЕТ ПРИНАДЛЕЖАТЬ МНЕ.
Меня, будто, надломили надвое. Я закашлялся, борясь с желанием сорвать с себя маску, так мешающую вздохнуть полной грудью.
ОДИН ЖАЛКИЙ ЧЕЛОВЕК.
Растение, мать (или кто там она ещё) упивалась властью, своей непоколебимой неприкосновенностью, моей ничтожностью, но — не убивала. Почему?..
Я не стал ждать ответа. Осознание, неуместная, честная до бесстыдства вещь, обрушилось на пол вместе с моим помучанным телом: меня ждут дома, у меня будет ребёнок, а я, в одиночестве, пытаюсь одолеть мутировавший в сверхсущность цветок.
Йохан, серьёзно?..
Я кинулся прочь из лаборатории, еле разбирая дорогу из-за кружащейся головы, прихватывая по пути всё более-менее ценное, что успевал видеть.
Она — оно — тысяча, заключённая в один, смеялась мне в след.
Зря, если бы знала, что я нашёл недоработанную формулу вакцины. Отдам её Марте, а она, моя умница, что-нибудь придумает, лишь бы я, конченный дебил, выбрался наружу.
Это всё — не то, с чем я должен справиться без помощи.
Я каюсь.
И просто крейзи. Я бы даже сказал, ту-ту.
В двери дома, как водиться, входить куда сложнее, накосячив, чем врываться на секретный объект. Я бы из тюрьмы, вероятно, бодрее бежал.
Но — сейчас — стоял истуканом, кажется, с очередным сотрясением мозга за свою недолгую жизнь. Ну, почему всё так по-дурацки?..
- Чёрт! Йохан?.. — Марта позвала меня из щёлки в приоткрытой двери, не высовывая носа к солнечному свету, — А я-то думаю, что за тип завис?.. Заходи уже, нагулялся.
И в этом была вся Марта, лёгкая на подъём, вспыльчивая, но ненавидевшая затяжные обиды. Она никогда не злилась долго, выплёскивала — и забывала. И с такой же непосредственностью всё прощала.
Мне.
Этот день обещал стать бесконечным.
1 балл за персонажа, живущего на игровом лоте, превращённого в вампира (Мина Шпилер).
Итого: 3,25.
Дверь — поворот ключа — заперта на замок. Выход воспрещён.
- Тебя не было всю ночь. Где?.. — спросила она, меня, вошедшего. Налила чай. Чай. Как же она любит заваривать траву. И как же я люблю замечать то, что присуще только ей.
- Прости меня.
И всё. Что ещё я мог ей сказать? Она молчала, разглядывала. Думала. Трудно ли — мне — будет принять отказ?..
- Прости меня, — как будто произнесённое дважды имеет больший вес, — Я многое должен бы рассказать, — она испуганно округлила глаза, обняла себя, рвано, за плечи, — Слишком много всего. И мне тяжело.
В моей жизни было и то, о чём я мечтаю забыть. Мечтаю, чтобы забыла она.
Мне так жаль, так жаль, мне искренне — невыносимо — жаль, но моей ничтожной жалости бесконечно мало. Пусть бы я разобью ладони в кровь, пусть бы вспорю собственное, булькающее забродившими ягодами, брюхо, мне нет, нет ни единого оправдания и милостивого прощения, за то, каким максималистом я был. Эгоцентристом. Просто ублюдком.
Я не мог смириться с тем, что был кто-то, кроме меня. До меня. На её коже, в её чреве, в её мимолётных мыслях. Это не глупо даже, нет, а на грани фантасмагорической идиотии, ведь какая разница, если тогда, сейчас — она моя?.. В восемнадцать — в мои бескомпромиссные восемнадцать — мне так не казалось. Моё сердце горело адским племенем, болело, и я вырывал клочьями волосы, раздирался до кровоподтёков, но всё — не то. Меня бросала в алеющую, мучительную ярость одна мысль, всего-то крошечная мысль, убогая, как и я сам.
Я — другой. Теперь. Но тогда... тогда я надругался над ней с той злость, на которую был способен, а после — лил слёзы, на коленях, и умолял простить.
Она знала этот разговор. Знала этот мой взгляд.
- Ты считаешь, что ребёнок — не твой?
Эта идея, озвученная с вульгарной ясностью, шокировала меня настолько, что я забыл как дышать. Я и помыслить не мог, не мог совершенно, что она подумает, будто я сомневаюсь... в ней?..
Потому что, я — нет.
Я рассказал ей всё. То, что она не помнила и то, чего ещё не знала о "матери всего живого". О том, что чувствовал под воздействием спор и об истинной причине побега вечером позавчера.
Ох, чёрт. Свежие воспоминания, воспалённые раны. Я бы форматировал голову напрочь.
- Это галлюциноген, Йонни, — в её глазах расплескалась снисходительная тоска, за то, что я не только оказался для неё чересчур глуп, но и раздул проблему, — Тебе не кажется, что ты, просто-напросто, видишь и слышишь то, что боишься увидеть и услышать? И чем дольше молчишь, переваривая в себе, тем хуже последствия?..
О чём тут было спорить?
У меня не было внятных доводов для опровержения её позиции. Холодная, скальпированная логика, которой обладала Марта, была мне далека и, чёрт побери, она знала с чём имеет дело, а я болтался, как незадачливый герой, своими потугами делая всё хуже. Хуже некуда.
При свете дня, отрезвлённый, я сам себя поднимал на смех. Ребёнок-растение? Серьёзно? Из-за — привитого сном опасения — я рисковал доверием той, кому принадлежит сердце?..
И как жаль, что мои страхи всё равно возвращались по ночам.
- Тебе снятся кошмары, Марта?
- Может, и снятся, — отвечала она, — Но я же почти не сплю.
Она была рядом. Я растворялся, забывая, поглощённый любовью, у меня щемило между клетки рёбер, застревало переслащенным комком в горле. Она прикрывала глаза, прислушиваясь к моему голосу.
- Я люблю тебя, — я наклонялся, целуя её мягкие губы, а Марта — вздрагивала, мелко, перебирая плечами, — Только тебя. Одну тебя.
А моя ладонь — с черноволосой макушки вниз — скользила по ним, отбрасывая струящуюся ткань невесомого халатика и бретельку ночной сорочки, и, спускалась ниже, сначала к налитой молоком груди, а потом и к животу. Замерев на тонком шёлке, прячущем в прохладе мёртвую кожу, мои пальцы еле ощутимо напрягались. Капельку грубее, чуть-чуть, — и останутся вмятины.
- Тебя, — так тихо, как только мог, — И его. Его я тоже люблю.
Всё не так-то просто. Совсем нет. Я не знал, чему верить всецело. И был твёрдо убеждён, что ошибаюсь. В любом случае.
Но я был прощён, а следом за прощением следовала каторга.
Мне дали повышение (работать-то больше некому, всё население на бессрочном больничном) и даже расщедрились на погоны. Медалей у меня, надо сказать, скопилось на пол дома, если запариться и сдать на цветмет.
Хотя, кому он нужен?.. Лучше бы шоколадные выдавали, и то, толку больше.
У меня было чертовски много нерешённых задач.
К девятому месяцу беременности, Марта с трудом могла переставлять ноги. Необъятное пузо, по её же собственному мнению, делало её похожей на дирижабль. Или на условно-компактный аэростат. Подходящее сравнение было верным, в зависимости от её настроения, которое умудрялось меняться со скоростью прошибающей лоб пули.
Она без конца жаловалась, что стала толстой и страшной, а я, — а вот я — найду себе горячую красотку в части.
В общем, я не вникал.
Меня куда больше волновало то, что у нас негде разместить детскую. И анализатор. Марта потребовала химическую лабораторию дома, потому что я, сволочь такой, не пускал её тусоваться в кратер, а она хотела поэкспериментировать с наработками вакцины. Что ж.
Мы отстроили второй этаж. Пока пустой. Покрасили стены, ободрав, наконец, конченные обои с розочками.
И это всё, что мы успели перед тем, как её положили на сохранение. Разумеется, врачей будоражило, как так вышло, они хотели изучить плод, нас и всё такое.
Без р а з н и ц ы. Наплевать, забыть.
- Йохан, — Марта вышла ко мне, поселившемуся на ресепшене, в больничной сорочке и бледнее, чем обычно. Она была такой трогательной, — Ты не против, если я вернусь на работу в НИИ, когда малыш подрастёт?.. Наймём няню.
- Я подумаю, — конечно, я был против того, чтобы она работала. Зачем? Во имя чего? Ей бы сидеть дома, воспитывать ребёнка, не обременять себя излишней ответственностью, — Но, разве, я смогу тебе запретить, если сильно захочешь?..
Она пожала плечами, улыбнулась. Ушла на зов возмущённого её отлучкой доктора.
Я остался, привычно, чтобы не найти себе места, коротая часы ожидания в болезненной полудрёме и тревогах.
- Мне нужна хоть капля твоей крови, — её голос, до того интимный, что даже в плотном, закрытом платье, — как в неглиже, — Пожалуйста.
Я безропотно поделился. Был ли то сон?..
Я бы отдал ей всю. Всего себя.
Роды начались вечером. Сколько дней до этого мы провели в больнице?.. Не помню. Середина осени, среда, кажется.
Исключительный порог между жизнью и смертью, острая грань разбитого напополам зеркала. Он, мой ребёнок, был посредине. Тёплая пора после меня, летнего, остуженная холодной плотью матери. Смена сезонов.
Я метался туда-обратно, вместе с такими же неврастениками, ожидающими пополнения. В операционную, кроме роженицы и акушеров, никого не пускали и это сводило с ума, распаляло бешенство, ведь я просто хотел — очень хотел — быть рядом.
Марта страшно кричала.
- Мужчина, — недовольная медсестра, в смешной шапочке, тряхнула меня, зло ткнула пальцем, а я... я, честное слово, и сам не понял, как так вышло, что молодцом сдержался и не вмазал ей с испугу. Профдеформация, стресс, ну. Впрочем, если судить, как профессионально она отскочила, ничего нового, — Родился мальчик. Абсолютно здоровый. Идите, поглядите.
Я сорвался, ожидая увидеть всё, что угодно, включая камеру пыток, но Марта бодро стояла на ногах, а вот я — кажется — балансировал.
- Мальчик, — сказала она, трепетно сжимая в объятьях маленькое существо, зеленокожее и черноглазое. Как и я, — Чистокровный сиксимец. Доктор пообещала вклеить сертификат в свидетельство о рождении.
Я не подозревал, что у меня настолько большое сердце. Думал, что никому, кроме Марты в нём не найдётся места. До этой секунды. В неё — бесконечную — я, наконец, понял, до краёв, что такое любовь.
- Как мы его назовём? — я доверил этот выбор ей. Я не знал достаточно совершенных имён, чтобы назвать того, в ком совместились мы. Венец нашего чувства. Мой сын. Ох, господь.
- Альберт?.. — осторожно предположила Марта, — В честь дедушки. Моего отца.
- Альберт.
Мне не в силах было совладать с сопричастностью.
Состояние аффекта, мм?..
Так-то и летело время, скручиваясь в двойную спираль из неумолимой обязанности работать и быстротечных часов дома. Меня убивала невозможность проводить время с семьей хоть чуть-чуть, хоть слегка, но дольше.
Марта зашивалась с младенцем.
Альберт, как и любой малыш, был капризен и беззащитен, постоянно плакал и хотел есть. Это естественно.
Хорошо, что с ней — без меня — был Кот. Верный друг. Он запрыгивал в люльку и баюкал ребёнка по-котячьи, урчанием, позволяя Марте передохнуть, заняться хоть чем-то ещё.
Н-но, без прикрас, дела оставляли желать лучшего. Многое, мужское, ей приходилось решать в отсутствии меня.
Я вылезал из штаба только под вечер. Помогал со всем оставшимся. (За пределами дома, на солнечной стороне).
Принимал ночную смену заботы об Альберте.
А Марта отправлялась собирать пробы. Она не только не отпускала мысль снова трудиться по профессии, но и совершить научный прорыв. По сравнению с её стремлениями, мои амбиции были никчёмны. Чего я хотел? Дослужиться до генерала?.. Пф. В мечтах, где кроме этого присутствуют милые поняшки и радуга.
В отсутствии здоровой конкуренции я потерял запал.
Марта же полировала меня, мол, Стрейнджервиль — наш счастливый билет. Что мне дадут героя Америки, а ей — высшую учёную степень, если мы станем теми, кто поборет эпидемию. Ну, такое. Не знаю. Я, и без того, с лихвой накосячил.
Все мои надежды — теперь (и всегда) — начинаются с заглавной буквы "М".
Я старался поменьше рассуждать о цветах, памятуя о своей фобии. Однако, и Альберт — совсем — не был похож на отпрыска споры, а я, накрепко привязавшийся, не мог осознавать его хоть чем-то, сколько-нибудь злым. Он был моим. Это точно.
Моя жизнь: моя женщина, мой сын, Кот (сам по себе, ну-ну, якобы), недострой на втором этаже и каждодневный ланч-пакет (Марта научилась делать бутерброды).
Но мёду без дёгтя не бывать, поэтому наше хрупкое спокойствие в рамках сегрегации, разумеется, было подорвано крамольным духом Лилит, невесть как просочившейся за ворота.
- Чуваки! — радостно завопила подружка, — Ну, и задница тут, у вас!.. Еле перебежала кордон. Спасибо стремительности.
Я, конечно, был рад её видеть. Н-но.
- Ты в своём уме, Лил?.. — я насильно затолкнул её в двери, — Ты нелегально проскакиваешь КПП, а после — приходишь домой к лейтенанту и орёшь на всё соседство? Это что, челлендж?.. Посиди-ка, Йохан, в тюрьме?
- Ой, — хихикнула она, — Я что-то не подумала. А можно посмотреть на ребёночка?..
ОНА НЕ ПОДУМАЛА. И откуда, только, знает?..
В общем, весь вечер девчонки ворковали над Альбертом, общались о чём-то своём, женском и вампирском. До моего осознания долетали только обрывки фраз о плёнках-распашонках, туфлях и карандашах для глаз. Интересно, а когда они успели так скорешиться?..
Буду честен. Тогда-то я и почувствовал себя плохо. То есть, вернее, настолько хорошо, что это не могло посчитаться вещественной нормой.
ОЦЕНИ МОЙ ДАР.
По пятибалльной шкале?.. Ох, чёрт. Я не был сморён, как в лаборатории, но выпадал из реальности в абстракцию, обнаруживая себя в странных положениях и местах.
Как я оказался на улице?.. Не помню. Лилит уже ушла. Марта вела журнал наблюдений. В саду. Среди веток-веток-веток... что?.. Кручёные стволы пульсировали.
Розовые, древесные вены вспухли при моём приближении, засветились. Призвали.
Мне не было страшно.
Я убеждён, более чем, она — нарочно — меня выманила. Мой голод, моя первобытная жажда, остриё шипов алой розы... я бы прорастал изнутри, насквозь, разорвал бы её в клочья, чтобы наполнить свой кровосток и умаслить плодородную почву.
- Йохан... — её печальный голос вытекал из ушей, разбиваясь каплями о землю, — Уже неделя, Йохан...
Какая неделя?.. Я засмеялся. Свистяще, кашляюще и прерывисто. Как насмехалось бы порыв-дуновение холодного ветра, в грозу, между вековых крон, скрывающих небосвод.
- Вакцина почти готова, — она протянула руку, чтобы коснуться моего лица. Замерла в сантиметре от натянутой, искажённой кожи. Показался ли ей мой взгляд — осмысленным?..
ОНА ХОЧЕТ УБИТЬ ТЕБЯ. ОНА ХОЧЕТ УБИТЬ.
Её ладонь, ма-а-аленькая, слабая ладошка, вывернутая в моей хватке, хрустнула.
Она закричала. Из среза убитого стебля закапал белёсый сок.
- Отпусти! — я не разбирал её визга, пытался читать по губам, — Пошёл прочь!..
Из моих пальцев выскользнула подбитая летучая мышь, упала на землю, встрепенула, пискнув, сломанным крылом, и — неуклюже — спланировала в приоткрытое окно, секундой, и оглушительно хлопнувшее.
Я остался один. Вокруг меня — существовал бесконечный дендрарий, простирающийся до оранжевых скал и воронки кратера. Внутри — выедала душу зияющая пустота.
Я бы изменил всё, если бы мог, лишь бы никогда не причинять ей боль. Я бы вырвал своё сердце, если бы она хоть раз попросила. Мне самому так больно, что никто, кроме меня, не смог бы выдержать.
Пожалуйста, прости меня.
И больше ничего, в очередной раз, опять-опять-опять, что бы я решился озвучить в довесок — больше и не надо. Она снова скажет, что ничего не имеет значения, я снова не поверю. Эта глупая ложь, чтобы успокоить меня, потому что плакать из-за того, что уже — смысла нет. Она лжёт, думая, что я верю, но ни её ложь, ни мои мольбы о прощении не унимают боль.
Зима.
Целая зима, которой я не помню. Зима, эквивалентная смерти.
И чёртова смерть — здесь, в Стрейнджервиле, в лёгкой ночной прохладе, опускающейся после жары. Смерть ходит за мной по пятам, засматриваясь, очаровательная, круглыми провалами глазниц, искажающими лица заражённых.
Моё лицо.
Я блуждал по обжигаемым солнцем улицам — под молодой луной — бесцельно, потеряно, подгоняемый голосом "матери". Я парил в невесомости, разбитый и изуродованный, выбившийся из сил и утративший всяческий смысл, превратившийся в пустое эхо от собственного имени. Я не осознавал. Ни в чём не нуждался.
И многого не мог знать.
Не мог знать, что умерла Фиона.
И — даже теперь — не уверен, как к этому отнестись. Даровала ли смерть, ей — покой?..
Марта отрезала — нет. Обрубила, будто знала наверняка, что душа Хинсон, сотканная из страданий и привязанная к земному, вряд ли найдёт дорогу. Куда?.. Я не рискну предположить.
Для меня, пожалуй, Хинсон оставалась подругой, обратившейся персоной нон грата. Я бы дорожил ей, как сестрой, н-но... я же пишу всё это, всё ещё, собранные воедино мысли, с её лёгкой руки, так?.. Я помню. Я буду помнить.
Умер Кот.
Меня — портновской иглой под ногти — терзает то, что в нашу последнюю с ним встречу, я был отстранён.
Он ластился, тёрся о ноги, а мне — не до того. "Кот, давай потом", — так и сказал. Когда?.. Горькое, непостижимое "потом", что никогда уже не наступит.
Марта... ох, Марта. Что же тебе довелось пережить?..
Она рассказала, что Одэлис (её Одэлис) болел.
Она выбила пропуск, с конвоем, до ветлечебницы в Бриндлтон Бэй. Разбила копилку, чтобы хватило заплатить. Записалась на осмотр к лучшему ветеринару и, не скупясь, купила лекарства. Всё, чтобы Кот выздоровел. Но он — нет.
О счастливом Рождестве ни шло и речи.
- Они смотрели на меня, как на прокажённую, — она всхлипнула, смахнула слёзы. Не от жалости к себе, а от боли утраты, — Посмотрите-ка, мол, она из Стрейнджера. Разве там, вообще, живут?.. Посмотрите-ка, любовница офицера, приехала с солдатиками и без денег. Видимо, не на...
- Всё. Хватит.
Она так долго была одна, в заботах. С маленьким ребёнком. Откуда брала деньги, с кем оставляла Альберта, когда уходила?.. Я боялся узнать.
Она призналась. Потом.
Кот шёл на поправку. Ходил в смешном воротнике и с запретом на уличные похождения. Со злости, бродяга, разодрал постельное бельё.
А на следующий день, Марта нашла его мёртвым.
Она почувствовала такую злость, болезненную и страшную, что тьма, из которой она соткана, просочилась наружу, превращаясь в клубы осязаемого мрака. Произнесла — именно это. Холодно, твёрдо. И мне жутко, когда она так говорит.
Это же не может быть правдой?.. Я имею в виду, настолько.
Она видела иссохшие, мумифицированные руки смерти, жадно тянущиеся к беззащитному тельцу Кота, чтобы впитать его жизнь до последней капли.
И бросила ей вызов. Билась, до последнего, за его душу. За душу моего верного друга.
Как?.. Я не знаю. Она верит в то, что мне не под силу понять. И пусть так. Я остаюсь восхищён её бесстрашием перед лицом мрачного жнеца.
"Моя стрела (я обещаю вам) не пощадит никого,
Вы будете плясать под песню, которую я пою".
Она похоронила Кота во дворе. Там, где он больше всего любил бывать.
Было бы малодушно смолчать о том, как Марта вкладывалась в Альберта.
Он так вырос. Пытается говорить, неуверенно ходит, упрямо высказывает предпочтения и дуреет от чрезмерного спокойствия. Маленький бесёнок, с которым Марте не повезло остаться без помощи.
Она успевала всё. Учила, по библиотечным книжкам, всему, что должен бы уметь малыш в его возрасте. Ей хотелось, конечно, чтобы сын стремился идеалу. Она была строга (и я, как никто, знаю, какой она может быть).
Училась сама, чтобы не ополоуметь от одиночества и агуканья.
Отправлялась, по ночам, в кратер. В злосчастную лабораторию.
А после — на окраины, собирать камешки, травы и разорять свалку на наличие полезного лута. Она продавала его на барахолку — договорилась, — а я удивлялся, какими ещё талантами обладает моя женщина?..
- Откуда бы мне ещё было взять деньги? — её взгляд, печальный, — На твои — у меня нет юридического права. Я же, по документам, почти никто. Мать твоего сына. Так мне заявили. Пришлось задействовать, в этой волоките, свидетельство Альберта. Не хотелось, — Марта пожала плечами, — Конечно, ты можешь разозлиться, но ребёнок, оказывается, так дорого стоит. Не представляю, а если бы я — ела?.. Детского сада нет, нянек нет, работы — тоже нет. Ничего теперь нет.
О какой злости шла речь?.. За что?
На её плечах лежали ежедневные дебоши, устраиваемые Альбертом.
И обустройство детской, в поиске мебели для которой, она истоптала туфли, как ревизор — в дни скидок — обыскивая магазины. Подешевле, но добротно. Уютно. Я и представить не мог, что, за бесценок, будет действительно хорошо.
Что Марта создаст прототип препарата, подавляющего стрейнджервильскую одержимость (её фразочка). Как?.. "В лаборатории", — единственно, как она смогла пояснить. Я-то не смыслил в химии ни черта.
- Ты совсем ничего не помнишь?.. — её грусть разрывала моё сердце, — Ты постоянно приходил к дому. Пить. - Пить?
- Да. Я изучила симптоматику, это нормально. Все заболевшие очень много пьют, — устало потёрла глаза, — Даже вампирам, иногда, нужен отдых, — да, иначе у нас, на втором этаже, не появилось бы гроба, — Ты, всё равно, ошивался неподалёку. Я начала подкладывать на порог стаканы с водой, — она взглянула так виновато, — Когда план выгорел и ты, систематически, повадился на водопой, я подлила в питьё вакцину.
- Она несовершенна. Тебя будет ломать. Но это — хоть что-то. Хоть ненадолго, — она рядом, недосягаемая, а я ощутил весь неподъёмный груз пролетевшей мгновением зимы. Моей зимы и её — другой. Долгой, — Ты нужен мне.
- Йохан, ты — максималист, — и к чему бы она? Мне и без того от себя тошно, — Для тебя не существует, будто, ничего, кроме чёрного и белого. Не скисай. Перестань метаться.
Легко сказать. Мне бы перестать лажать. Перестать быть — для неё — всё тем же несмышлёным, семнадцатилетним парнем.
- Кто был с тобой всё это время?..
- Никого. Ты и был.
Я ничего не помнил, сомневался, но Марта умоляла поверить. Она высчитала дни, по садовому календарю (с фазами луны), когда растения стремятся к упадку. Дни ремиссии. Вздор?..
- Ты приходил домой, как обычно, только всегда молчал.
- Разглядывал что-то в зеркало. Ел. Спал. Вёл себя... нормально?.. Ты не трогал ни меня, ни Эла. - Эла?
- Ну, Альберта, — она, отчего-то, смутилась.
Э л а. Эл. Ха. Как же долго меня не было.
Он — исключительно точно — не был похож на растение. На разносчика. На кого, чёрта с два, угодно, кроме как, моего сына. И я пытался наверстать упущенное, но он помнил обо мне только, кажется, то, что я хожу, свесивши набок голову.
Таким отцом я мечтал стать?.. Но был ли я виновен, что заболел?.. Всё ещё, да. Всё ещё — я.
Он, уже такой большой, крепко стоял на ногах и улыбался, надменно, совсем как Марта, а в остальном — я. Моя детская фотография, перебравшаяся в реальность. И он боялся, я ему был чужой, но куда больше боялся я, не зная, что мне, чёрт возьми, делать с собственным ребёнком.
Он — Альберт — электрическая вспышка, высоковольтный разряд молнии. За секунду до, он мнётся, шаркая кедом. После, — уже визжит, повиснув, как обезьянка. Пытается сбить с ног, а я поддаюсь.
Он не умел говорить, конечно, только лепетал совершенно по-своему, но я — теперь — эксперт в делах неразборчивой речи и хохочущих безумцев. Я и сам один из них.
Как я жил раньше, без маленького Альберта?..
Череда прошлых дней вдруг оказалась неважной, несущественной, блёклой. Верёвка, с вплетёнными в жгут словами утраты, ослабла, позволяя вдохнуть. Воздух, пропитанный приближением весны. Новую жизнь. Всё продолжалось, каким бы невыносимым ни показалось сперва.
Марта была права (она всегда права). Я самолично загнал себя в пропасть, а, пытаясь вылезти, обил края, засыпавшись по горло. Меня колебало, маятником, туда-сюда и в пролётах от грани одной до другой, я терялся и терял всё, песком утекающее сквозь пальцы.
Мне плохо, мне больно. Я жду весну.
Почти всё свободное время я проводил с Элом (ему, и вправду, идёт). Марта хотела отдохнуть от обязательств, побыть наедине с собой, а я не смел перечить. Чересчур многое она тянула, чтобы отказать в просьбе.
Мы играли. Читали. Всё было хорошо.
Я сидел рядом, после того, как он засыпал. Зависал. В стенах детской комнаты не существовало злого, взрослого мира. Он начинался где-то "за" и ничуть не соприкасался нас.
Марта — первой — нарушила обет молчания.
- Йонни, — она переступила с ноги на ногу, неуверенная. Подняла меня посреди ночи. А, если уж называла меня так, то оборот намечался нешуточный, — Я даже не знаю, как тебе сообщить.
- Что случилось? Ты всё-таки прирезала почтальона?.. — я скользнул взглядом по оцарапанной когтями краске на стенах, по цветам, нераскопанным. По пустующему уголку кровати. Не хватало, — Мм?..
- Я... я, кажется, снова беременна.
- Давай, на этот раз, девочку, — ответил — серьёзно, — а она удивлённо уставилась, — Элу будет с кем играть, а потом — кого защищать. Прикольно же, не?..
- Постараюсь, — Марта просочилась под одеяло, не отводя глаз. Ожидала подвоха. Пф. Она и сама, так-то, некислые пранки подбрасывает, — Ты рад? Ну... что ты чувствуешь?
Да я обалдел!.. Эта новость, естественная, конечно, и предсказуемая (когда мы, вообще, последний раз предохранялись?..), сумела ворваться в гармонизирующееся триединство, сорвала чарт и всполошила меня настолько, что я не знал, за что схватиться (за голову). То есть, я подумал что-то, навроде, "воу, чёрт побери". Н-но?.. Снова переживать стресс? Ну, может, в этот раз и в палату пустят. А если сразу трое? Нет-нет, не надо. Выходит, точно, из-за вампиризма?.. А если то да сё, а ещё и сбоку?..
Я упал обратно на подушку.
- Безусловно. Но я подумаю об этом завтра, а не за час до будильника.
Марта прописала мне щелбана.
Не быть мне идеальным мужем. И, пожалуй, на двоих наследниках, я предпочту остановиться.
Иногда, мне кажется, что я сплю. Некоторые вещи, которыми мерно наполняется моя жизнь, никак не укладываются в адекватную реальность. То есть, совсем. Но не под завязку, нет, а разбиваясь, каплями о завершённый холст, потёкшей, с занесённой кисти, мутной водой.
Искры. Цветные пузырьки в — преломляющемся сумеречным светом — бокале.
И я. Другой.
Моего возвращения на работу ждали настолько, что отвесили повышение. "Ты же разберёшься с тем, что творится, солдат?" — полупросьба, полуприказ. Наполовину официальный тон. Генерал смотрел на меня с непередаваемой смесью надежды и забивающегося в уголок тщеславия. Выходит, и он — сдался?.. Давно. Как только отдался в безразличные руки неродного штата.
Я бы поступил иначе. И поступлю, когда встану на его место.
Мои тревоги, страхи, панические атаки — всё это исчезало, лечилось, в лучах раскаляющегося после зимы солнца (даже в Стрейнджере, в декабре, не так уж жарко), подавлялось жадными, до возбудителя инфекции, антителами. Формула, составленная Мартой, была почти идеальна. До совершенства ей не хватало каких-то пару-тройку часов в сутки, которые меня всё ещё корёжило.
И иногда — иногда — я ловил себя на смущении.
- А почему я голый и привязан к кровати?..
- Ну, — Марта нервно засмеялась, отводя взгляд. Напряглась, — Побуянил немножко. Пришлось приковать.
- А одежда?..
Она только развела руками, отставив меня без ответа. И ушла. Достаточно спешно для той, кто не в состоянии пояснить.
Но, размышлять о пагубных пристрастиях, и мне было некогда. И если Марта носилась по злачным местам, используя ульту "Я — мать!", то я, как примерный семьянин, с головой уходил в быт. Эйфория отцовства, к слову, со скоростью света улетучивалась, растворяясь в гудящих после смены мозгах, разбросанных игрушках, воплях ни свет, ни заря и прочей приземлённой чепухе.
Я любил (люблю) Эла, но, сродни любому ребёнку, он, временами, невыносим. Задолбал, даже.
Реальность, увы, — не яркая, пресыщенная картинка, скачанная с локалки (другого интернета у нас, пока, нет).
И в реальности (моей, нашей) приходится выковыривать прорастающие лозы из слива в ванной.
До Марты мне далеко. Один, как успевала она, я бы не справился. Дал бы дубу (зацени шутку, ага).
Кроме домашних неурядиц, так себе, на мой вкус, оказался новый регламент. Меня завалили бестолковой бюрократией, аллилуйя, что не бумажной. Кому это нужно?.. Несуществующей канцелярии? Вашингтону?..
Лучше бы, я, как болван, бегал по полигону, сгоняя семь потов, чем отдавал приказы и не находил ни окошка, чтобы пообщаться с семьей, без подоплёки подгузников и протекающего крана.
Чёрт возьми, а это — ещё — и второй не родился!..
Мне, до трясучки, не хватало чернющего американо и ворсистого бока Кота. Обыденности, маленькой радости, какую я не замечал. И не замечаю, вероятно, сейчас.
Не хватало моего друга-урчалу.
Вместо него, зачем-то и без спросу, приходили потусоваться Ватторе. Лилит и братцу растрещала о лазейках, доступных их сверхспособностям, и — теперь — у нас намазано. И Марта, к слову, крайне взбешена присутствием "отбросов" в её элизиуме.
Нетолерантная она, раздражительная, серчает тем больше, чем растёт срок беременности. Ай-ай.
Мне, впрочем, нормально. Для Калеба, у меня, всегда уготовано секретное оружие массового поражения, в лице Эла, обожающего трепаться с гостями.
Этот концентрат демона сведёт с катушек кого угодно. И, пусть меня попустило с фантазиями о растениях, бесы в нём точно отметились. Те, что у Марты в родственниках.
Жаль, только, физически — ещё нет. Не попустило. Не совсем. Хвала науке и химикатам (в лицо порабощающих цветов), я мог себя контролировать. Мог, чувствуя зов, самостоятельно отправиться на пастбище и запереть дверь. Большего, в общем-то, и не требовалось.
Старая история.
Жизнь такова, что выпадая из неё даже на пяток минут, пропускаешь всё самое интересное (и это, увы, не совсем то слово, что стоит использовать).
Умер Маркус. Ещё зимой. Об этом мне сообщил Калеб, приносивший весточки из внешнего (живого) мира в наши застенки. Гонцу с дурной вестью, как водится, рубануть бы голову, н-но... убивался ли я из-за кого-то, теперь, столь далёкого?.. Кот, Фиона, они были здесь. В Стрейнджервиле. Но когда я, последний раз, виделся с Флексом?..
Цинично, конечно.
И Кот. Чёрт побери, Кот.
Когда Марта позвонила, коротко сообщив, что он вернулся, я не поверил. Я испугался, что она сдвинулась. Подпеклась на крыльце. Надышалась спор. Потому что, таким же радостным и безумным, как у одержимой, звучал её голос. Да и кто бы поверил?..
Серьёзно.
Я тут же, сразу, наплевал на отчёты, печати, засуетившихся солдатиков в архиве, и метнулся с работы — домой, ожидая застать какую угодно сцену, кроме той, что.
Что мы имеем? Инопланетянин, вампирша, ребёнок-гуманоид сомнительного происхождения и призрачный кот. Кот. На втором этаже — гроб. Не звучит ли то, как идея для ситкома?..
Я совершенно растерялся. До предела. Мои чувства не было поддать цензурной аннотации.
The Sims: Makin' Magic OST.
- Чему ты удивляешься, Йохан? — у Марты, разумеется, всё, как дважды два. Подумаешь, привидение!.. — Забыл, откуда я?
Я молчал. Кот приближался, дёргая из стороны в сторону всполохом хвоста. Приближался, потусторонне мяукая.
- Не бойся, — её тихий, заговорщический голос пробрал до костей, — Разве ты не помнишь? Я немножко ведьма, — женщины. Они такие, — Я же родилась Мэджиктауне, в семье колдуньи и учёного. Всякое бывало. Я всякое умею.
Да. Странные, как и тот город, воспоминания. Зловещая впадина. Коттедж старины Люма. Могилы её родителей.
Я протянул руку — и тепло, исходящее от полупрозрачного тельца знакомо обожгло пальцы.
- Пушистый, это ты, что ли?.. — у меня пересохло в горле и слова, сбившиеся в липкий комок, — извлеклись — жалкими, сиплыми. Недостойными новой встречи.
- Мяу! — оглушительно, в контраст, заявил он и решительно запрыгнул в руки. Невесомый. Но горячий, совсем, как живой.
Моё счастье — всеобъемлюще. Было ли хоть что-то, в чём я имел надобность в тот момент?..
- Он мог бы уйти. Обрести покой, — я слушал Марту, не понимая, что, чёрт побери, что это удивительное, феноменальное создание забыло рядом со мной. Она способна на всё. Сама. Способна обвести вокруг пальца смерть. Зачем ей я?.. — Но так привязался, что решился остаться. В этом мире. С тобой.
Со мной. Мой друг. Друг, который никогда не предаст.
В каком бы виде, в любом, но всё — возвращалось на круги своя. Я, моя любовь.
- Как?.. Что ты сделала?..
- Не знаю, — она прижалась, опустила голову на плечо, — Вспомнила. Мне пришла СМС-ка, утром, о том, что Дарина умерла. И знаешь, — её губы коснулись моей шеи, замерли, — Плевать на Дарину. Сообщение было составлено так, что я вспомнила Мэджиктаун. И способ. Будто нарочно.
- Те звонки, послания?..
- Да, те. Те, что я рассказывала.
Мы неспешно вальсировали, в тишине, в лёгком скрипе половиц, в эфемерном утреннем спокойствии. Эл спал. Кот отправился на обход своих, обновлённых ремонтом, владений. Если закрыть глаза, — вокруг — отливающие золотом гирлянды и блестящее конфетти. На ней. На мне.
- Раз... — он, неуверенно, сделал приставной шаг левой ногой, позволяя себе, будучи только вдвоём, стыдливо зардеться, — Два, — ещё более скованное движение правой, — Ну, ты поняла как нужно?..
Вместо ответа, Марта сдержано кивнула, прикрывая ладошкой рвущуюся на лицо умилённую улыбку. Если бы Шмидт узнал, что она специально притворяется дурочкой, абсолютно необучаемой вальсу, то пренепременно бы её убил. И эта смерть стоила бы того.
Может, всё и неправильно. Ненормально.
Марта проводила часы солнцестояния в обитом плюшем гробу.
Как просыпалась, занималась с Элом речью. Он сильно картавил (было в кого) да, и вообще, предпочитал общаться нечленораздельно. Орать благим голосом, то бишь.
Следом, эстафету перенимал я. С дидактическими карточками. Эл упорно доказывал, что в ванну ходят по-маленькому. Ну, в каком-то смысле, предмет спора был аргументирован. Я бы сломался согласиться. (Помилуй, чертяка, лишь бы альма-матер об этом не узнала).
Но, со стороны-то, всё видно, поэтому — после — нахлобучившись, я шёл на ежевечернюю прогулку к растасканному (недалеко, правда, весит многовато) самолёту. Местной достопримечательности, о которой некому рассказать.
И решился, тогда, — чуть-чуть, — но на обман.
В тот день, в тот волнительный, волшебный день, когда всё, по мановению волшебной палочки, заняло подходящие ячейки.
Я солгал Марте, что мне нужно ехать на работу. Да, прямо посреди выходного. Я не мог позволить ей рисковать, не мог позволить волноваться. В конце концов, она — вот-вот и родит, а когда родит — захочет увязаться за мной. В этот раз, прощу собственную гордость, я хотел всё сделать сам. Хотел произвести впечатление. Защитить.
Возможно, меня уязвляла некоторая бесполезность. Неэффективность. Честно? Я не собирался разбираться. Мне п л е в а т ь. Всё ещё, ага.
Я позаимствовал её записи, сделал точь-в-точь ту же жижу, которой она привела меня в чувство и, с которой, не рискнула проэкспериментировать ещё раз. Наверное. Может и рискнула (это, всё-таки, её стиль), но ничего не добилась. По крайне мере, я не чувствовал, ровным счётом, никаких краеугольных изменений, а про чудесное исцеление другого (любого) заражённого — не слышал.
Но не она, так я. Я добьюсь. Это точно.
Я вышел на охоту. На анализ результатов предстоящей лабораторной работы.
И был, как никогда, счастлив, что улицы кишат одержимыми адептами "матери". Мне не хотелось терять время на долгий поиск потенциальной жертвы. Пойдёт любая.
Я не утрудился и мне не стыдно. Стал бы я отлавливать каждого, скручивать и бережно вливать вакцину?.. Пф. Я от души плесканул первой же встреченной инфицированной в лицо, в рот, с отпавшей в удивлении челюстью. Она завизжала, захрустела затёкшими от "деревянной" позы конечностями (н-да, знакомо, подружка) и завалилась на асфальт.
Посчитаю это успешной нейтрализацией объекта угрозы.
Со второй подопытной я поступил точно так же, но она, в отличие, приняла человеческий облик, что, впрочем, не помешало ей не рассыпаться в благодарностях, а в страхе убежать.
Выходило, что работает. Просто, с интеллектуальным уровнем испытуемых не свезло.
Я спешно вернулся в лабораторию, чтобы внести поправки. (Хорошо, когда аппарат думает за тебя. Столько бы, одновременно, я в голове не удержал). Вечерело. Часики тикали. Я всё ещё успевал отмазаться авралом.
Со своей наноразработкой я поехал в бар, уповая, что там не нарисуется внеплановой сходки антипрививочников. Мне нужны были рекруты (забулдыги, готовые на всё) и своей должностью, информацией о болезни да и просто, я собирался поспекулировать.
Я не рассчитывал, что делом заинтересуются и "свои", прячущиеся, теперь, как крысы по норкам, лишь бы удержать должность. Был приятно удивлён. Хотя-я-я, и приказов "сверху" никто не отменял.
Их не смутило даже то, что меня чуть-чуть скрючило. (Пришлось отхлебнуть). "Он знает, о чём говорит", — со знанием дела высказалась блондинка, Кёлер, — "Авторитет".
Вот она, р е п у т а ц и я.
И звание, да. Зря служу, что ли?
Я вошёл в раж. Но и время перевалило за полночь. Меня слегка потряхивало, очень так щекотливо, покажись мне вибрация смартфона. Я, в красках, представлял звонок Марты:
- Ты где?!
- А, да в пивнухе, через дорогу. Сижу, общаюсь с тремя девчонками.
Если б узнала — разложила б на запчасти. На микроэлементы. Разбираться?.. Ой, вряд ли. С ножом в печёнках поговорим-с.
Кроме Кёлер, к тиме победителей, присоединилась рядовая.
- Сэр! — она вытянулась по струнке, — Разрешите и мне бороться с материнским растением.
- Вольно, — сказал. Третий час ночи, а она, с почестями, изъявляет самоубийственные желания, — Считай, что окей. Договорились.
Она, гордая, ушла. Мне тоже, снова, пришлось возвращаться в лабораторию. Наработка потребовала несколько копий, чтобы перенаправить в часть. Срочно.
Марта перенервничала. Я, выходит, идиот. Хотел, как лучше, мм?..
Знал бы, пошёл домой. Но она, конечно, обиделась и, чтобы подчеркнуть своё презрение к моей непонятной гулянке, не притронулась к телефону.
Она родила. Дома, раньше срока, и очень тихо, чтобы не разбудить Альберта. (Опять!.. Опять я не посмотрел, как оно).
Подумала, сначала, что мёртвого, а оказалось — вампира. Мальчика.
От одной мысли, от мысли, — мне подурнело. А ей?..
- Всё нормально, — прошептала. Усталая, злая. Настигла бы, ругалась, плакала, но не тогда, — Утром поговорим.
- Марта, я... я был в крате... — я начал было свою объяснительную, но она шикнула, жестом приказала не тревожить. - Утром.
Всё утром. А сейчас — тогда — победив в одном, действительно победив, я проиграл другое. То, что было важнее.
- Какого чёрта, Шмидт?! Какого чёрта?! — Марта сорвалась, кричала, оскалив острые клыки. Её сжатые кулаки неиллюзорно намекали, что она не готова спустить на тормозах, — скорее, проехаться по моему лицу, — Тебя никогда нет рядом, когда ты нужен! Никогда! Такой жизни, по-твоему, я хотела?.. Четыре стены и шатающийся, невесть где, муж?.. Да какой ты мне муж! — она рыкнула, яростно топнула, сотрясая заскрипевший пол, — Ты — никто! А я метаюсь между люльками, как дура! Мне надоело!..
Я держался. Да, у неё и раньше бывали приступы неконтролируемой агрессии, недовольство по мелочам, пилёж, брюзжание. Ерунда. Всё, как у всех. Как у мифических, мне неизвестных, "нормальных" людей. Н-но сейчас. Тогда. В тот момент времени, я держался. Мне не нравилось ни на йоту, что она говорила. Говорила так, будто хотела меня бросить.
Нет. О, нет. Во мне просыпалось что-то тёмное и злое.
- Ты же знаешь, что я стараюсь. Для нас. Для Стрейнджера. Мне некогда развлекаться, — она была слишком зла, тем утром, чтобы оценить мои достижения в лаборатории. Слишком занята. И я не спорю, было бы эгоистично лезть под руку матери, замаявшейся с новорождённым.
Но — уже — прошла вереница дней. А мы не переставали ругаться.
- Для своих потуг, ты выбираешь не лучшее время, — её личико, прекрасное личико моей вожделенной женщины, презрительно скривилось, — Ты разучился думать? Ты — тупой? Всегда был?.. Считаешь, этого я достойна?!
- Как получается. Я не ясновидящий, чтобы знать наперёд, — я не смирился бы, сорвавшись, не простил бы себе. Злость, кусачая, щипала немеющие пальцы. Резала нёбо. Вся моя жизнь — она, Марта, моя, всего-то, жизнь, сконцентрированная, замешанная на ней, а... она?.. Хочет разменять меня на получше?.. — Что не так?..
- Посмотри вокруг! — её руки, всплеснувшиеся, замерли у моего лица, — Как мы живём? Еле сводим концы с концами. Этот город. Инфекция. Где мы?..
- Если ты не заметила, эти-то вопросы я и пытаюсь решить. Нет? Может, потому, что ты никого кроме себя не видишь?..
Я не должен был этого говорить. Она шагнула назад, надулась, как рыба-шар, возмущённо хватая ртом воздух.
- Я не вижу? Я?! — она взвилась, толкнула меня. Испытывала.
- Ты, Марта. Я не могу всё решить по-волшебству. Не могу дать гарантий. Но я не хочу, чтобы наши дети жили в закрытом городе, где каждый второй — одержимый. А тебя, как видно, больше волнует какого цвета штора висит в гостиной.
- Дети! — она снова закричала, — Дети! А не ты ли их хотел, здесь?!
- Мы вместе! Мы вместе их хотели. И не надо выворачивать, будто бы я тебя принудил. Не помнишь, как была счастлива?..
Была. Сейчас — тогда — всё катилось к чертям. Я бы оставил её на цепи, моей, чтобы не смела совершить побег. И это плохое, плохое, страшное, то, что мне нельзя взращивать и лелеять.
- Где ты был?
Вопрос, заданный, — неисчисляемым отрезком — немыслимое количество раз. Она ждала, что я облажаюсь, солгу, но мне не о чем было лгать.
- В лаборатории. По всему городу. Я сделал эту чёртову вакцину, Марта, собрал добровольцев, — мой взгляд, измученный, говорил красочнее и заместо слов, — Разве этого мало? Мало, чтобы не считать меня подонком?
- Мм, — я смотрел на её руки — одна на другой — и пальцы, обхватившие локти, — Неплохо отметил. В баре. С блондиночкой.
Чёрт.
- Она — моя подчинённая, офицер запаса. Одна из тех, кто будет участвовать в устранении "матери", — я не знал, что ещё сказать. Так глупо, так предсказуемо, — Разве я, хоть раз, давал повод?..
Марта смолчала, не ответила, набросилась на меня, фурией, и впилась в предплечье, утоляя голод, скопившуюся, ревностную ненависть горячей кровью. Моей кровью.
Чувство — знакомое — жажда разделить собственную боль, терзающую надтреснутое сердце. В её рваном поцелуе не было анестетика, только истома и страдание, разбавленные холодной слюной.
Я выдержу. Всё. Даже, если, она пожелает разрезать меня пополам. Лишь бы, она желала меня. Меня-меня-меня.
Я опьянел. Забылся бы, не увидев в своём безмолвном восторге, Калеба.
- Алоха! — моя рука взмыла вверх, потому, что я не осознавал, до конца, что внимание вампиров и без того приковано ко мне, — Какого лешего ты снова здесь забыл?..
- Ничего себе, — хмыкнул Калеб, — Свойства твоего укуса, девочка, кого угодно собьют с ног. Как так?..
- Не твоё дело, Ватторе. Не забывайся, с кем разговариваешь.
Как же я бесконечно далёк.
- Чё пришел? — гадливо, мерзко было выслушивать напыщенные пререкания. В голову лезли неуместные ассоциации со зло расставшимися любовниками. Ушедшим чувством. Страстной враждой, — Добьешься своего, повешу над входом чесночную косичку.
- Чтобы и Марта, заодно, не вышла? — он усмехнулся. Неприятно. Почём ему знать?.. — Не важно. Я хочу помочь тебе, биться с растением.
Серьёзно?
- Какое тебе дело до Стрейнджервиля?
- Чтобы ты не думал, Йохан, я считаю вас, — Калеб многозначительно посмотрел на неё, — Друзьями. Могу сослаться на кодекс чести.
Я кивнул.
- Хорошо, — моя зондеркоманда укомплектовалась, — Завтра. Днём. Сможешь?
- Да, — удовлетворённый моим ответом, Ватторе отправился к выходу, — Солнце — не проблема. Кое-что я могу себе позволить, в отличие, от некоторых, — он засмеялся. Растворился за дверью.
Я бы не понял намёка, пропустил бы мимо ушей, если бы не увидел уязвлённое лицо Марты. Она — тьма. Дитя луны. Игра полуденных лучей земного спутника числилась в списках запрещённых для неё вещей.
Только ночь. Только серебристый свет.
- Где Альберт? — оставаться наедине было сложно, как-то промозгло, и сулило новым витком разборок и скандала.
- Бегает во дворе. Как обычно.
Говорят, что чужие дети растут быстрее собственных. Не знаю. На реактивной тяге, что ли. Мне не верилось, что Эл уже осенью пойдёт в школу. О б а л д е т ь.
Что — ему на замену — дебоширить и шарить по дому, скоро придёт Эд. И уже его я стану третировать дидактическими карточками. (Эла, с чистой совестью, завещаю учителям).
Эдуард — не такой, каким был Альберт. Он много плачет (ещё больше), капризничает и предпочитает Марту. А может, просто, она сноровистей его успокаивает. Мне обидно, немного (самую капельку), я так хотел наверстать упущенное с первым сыном, а, в итоге, пропустил куда больше. Ну, сколько, казалось бы, можно промахиваться?..
Очередная долгая ночь.
Дом, работа. А после, я могу и не вернуться.
Что бы ни высказывала в приступах истерии Марта, я любил свою семью. Любил эти стены, каждый предмет и вид из окна. Оно всё — было моё, всё, чего я добился сам. И деньги, для меня, не то, из-за чего стоило бы вздорить.
Она устала. Гормоны (у вампирши? Не суть важно. Она же родила), беспокойства. От детей, пока что, никакой помощи.
- Я тоже буду, — сказала она, подставляясь луне и опустившимся сумеркам. В воздухе танцевали розовые снежинки. Как в последний раз.
- Что будешь?
- С вами. В кратере.
Мы сидели на крыльце, на пыльных, опесоченных ступеньках.
- А как же дети?
- Сосед присмотрит. Я договорилась.
- А если мы...
- Нет, — она была решительна, — Я бессмертна. Я никогда не умру. И ты не умрёшь, пока жива я.
Хотелось бы верить. Мой век — такого смертного — обещал быть конечен.
Под звёздами, я готов отдаться любой претенциозной лжи. Открылись бы границы, что залежавшаяся консервная банка, и я позвоню родителям. Съезжу. Мы съездим, все вместе, в гости, познакомить с внуками и... смогу ли я посмотреть им в глаза?.. Я так надолго забыл об их существовании.
- Наведаемся в Стренджтаун?.. — Марта произнесло это, как бы, невзначай и улыбнулась на мой удивлённый взгляд, — Разве ты можешь хоть что-то от меня скрыть?..
Не могу. Мне и нечего.
Сыновья мирно спали, под присмотром Кота, не зная, что мы собираемся на эпохальную битву.
Не зная, что я, на следующий день, запустил руки в песчаное дно кристального водоёма, перемешивая воду с илом и грязью.
Прозрачную жидкость, питающую почву.
ТЫ ВЕРНУЛСЯ КО МНЕ.
Я не слышал её зова. Сколько?.. Голос, пропитывающий мышцы и серое вещество, раздался, выбираясь из заточения. Хромированные двери выпустили клубы синего тумана, поползшего к кровавым стеблям, ко мне.
Я ЗВАЛА ТЕБЯ. ТЫ НЕ ПРИХОДИЛ.
Заложив за правое ухо единственный белый цветок-цветок-цветок среди жёлтых, а за левое — сигарету, он, напевая себе под нос, вспоминал самый простой вальс из всех, которым его зачем-то учила мать-мать-мать. Небо, бледно-голубое, дикое и непривычное после удушливого, оранжевого угля, нависающего над кратером, казалось высоким и свежим, как молодые листья-листья-листья. Он знал, что что-то произойдет, иначе ноги не несли бы его сюда, иначе он не чувствовал бы только-только зародившуюся во тьме его души сладкую эйфорию — и именно тогда он встретил её. Встретил в тот день, ставший призраком прошлого, в тот день, единственный, когда они вообще могли встретиться.
Если бы он знал, что такое любовь, он предпочёл бы никогда не любить — и, в то же время, он готов был вытерпеть любую муку, лишь бы она была рядом, лишь бы доверяла, лишь бы иметь возможность засыпать рядом с ней-Мартой-матерью. И, ох, чёрт, это куда круче, чем секс — бесконечная приторная сладость, вязкий наркотический сироп из ягод-ягод-ягод, в котором утопает душа.
Нет.
- Я пришёл в последний раз.
Мерцающие стебли заветвились, как трещины, просыпаясь, отделяясь, плетёными жгутами, от пульсирующего ствола растения.
Я ЖДАЛА. ТЫ ПРИВЁЛ ЖАТВУ.
Я оступился, не давая веткам себя опоясать. Тяжёлый гул, давящий на барабанные перепонки, мелкая вибрация и стоны стальных перекрытий, раскатывающиеся эхом по зданию лаборатори, вводили в транс. Шелестели листья, сочащиеся розовым соком плоды, гроздьями свисающие с тела матери.
- Чего ты ждёшь, Йохан?.. — её вопль. Разряд.
ЗАЧЕМ ТЫ ПРИШЁЛ?!
Чтобы убить тебя.
Я выхватил баллон гербицида, мой жидкостнострельный автомат Томпсона, не скупясь, чтобы полить породившую зло землю. Её бы — гнилой чернозём — прокалить в инсинераторе и запечатать, как радиоактивные отходы.
- Залейте тут всё! — самый простой приказ, нашедший отклик в сердцах команды. Они были здесь, со мной, — Мочите эту тварь к чертям собачьим!
- По очереди! — громогласный, властный голос Марты ударил по моим ушам, ровно в тот же момент, когда руки передёрнули затвор, — Не дадим ей ни секунды!
А следом, всё слышимое пространство, — шестиугольная комната — заполнилось отвратительным, до зубного скрежета высоким, визгливым хохотом. Плотный поток спор хлынул сквозь дыру, очерченную заборчиком, сверкающим всполохами электричества.
НЕБЛАГОДАРНЫЙ ЧЕЛОВЕК. ЖАЛКИЙ ЧЕЛОВЕК.
Только Марта.
Только Калеб.
Остальные пошли на попятную.
Из братской могилы, под корнями растения, низвергнулся песок. Забурлило, разбуженным вулканом. Полезли, как восставшие мертвецы, одержимые, добравшиеся зовом умирающей матери, до кратера. Их кишело сполна и Ватторе решился, взял на себя.
В едкой, ультрамариновой пелене, заполнившей помещение, я заметил его, словно кота, перекатившего по полу и занявшего позицию за грудой сваленных в кучу бочек для удобрений и отходов. Он энергично жестикулировал, объясняя тактику наблюдающей, в суматохе, Марте, успевая и отталкивать наступающих на него инфицированных, и потрясать кулаком.
- Действуйте! Я попытаюсь их усыпить! — закричал он, заметавшись, стремительный, от одной фигуры к другой, со скоростью, видимой только смазанной кляксой.
- Марта!.. — обернувшись на мой вопль, она отскочила, укрываясь от хаотичной циркуляции существ, уже пустивших в ход зубы и растянутые улыбками рты, — Перезарядись!
Она охнула, чуть не хлопнув себя по лбу, отцепила, выкинула пустой бак, отпинывая его подальше, в груду бредущих тел, сбивая их с ног, как кегли. Глупая, глупая, и я, тоже, глупый, потому, что она — всегда — забывала сменить обойму.
Так и не сказать, откуда я знаю. Я знаю. Знаю её.
Проскользнув по мокрой, разлитой полоске на бронированном стекле помоста, я никак не ожидал, что уродливый зёв выскочит прямо передо мной. Я замешкался. Каюсь.
Опустевший распылитель пришлось отбросить, прямо в жерло. Я, с садистским удовольствием, отметил, — успел отметить, — как глубоко, рвано оцарапало осколками нежные, проклёвывающиеся ростки. Как вспенились плоды, реагируя на ядовитый концентрат.
УХОДИ. УХОДИ. УХОДИ. ОНА ЗАСТАВИЛА ТЕБЯ.
- Пошёл!.. — Калеб, хорошенько замахнувшись, приложил череп преследовавшего его диссидента тяжёлым, железным обломком, подобранным с пола. Я подумал было, что голова — лопнет, как переспелый арбуз, брызнет вампиру в лицо кровавой жижей. Но одержимый развернулся, дёрнулся и поплёлся прочь, как изломанная шарнирная кукла.
Я, по наитию, выкинул ладони вперед, концентрируя спонтанную мощь, полыхнувшую на уровне затылка — растительные плети отшвырнуло в сторону энергетической волной, а вокруг меня заискрилось силовое поле.
Воу. Я и не мечтал, что получится.
Никакого шибари, детка. О, да.
- Йохан! Йохан! — я не понял, даже, кто кричал, — Вакцина!..
Разозлённая мать, тряхнув соцветием, снова бросилась в атаку, но секундного промедления хватило, чтобы я успел выхватить колбу, болтавшуюся на поясе, и выплеснуть в сердцевину раскрывшегося, как пасть хищника, бутона. Она завизжала, зашипела.
СОХРАНИ МОЙ ДАР. СОХРАНИ-СОХРАНИ-СОХРА...
Нас — меня, Марту, Калеба — смело ударной волной, в стены, а пол под ногами заходил ходуном, как при землетрясении.
...ОХРАН... И.
Перезревшие фрукты лопнули.
Мать-цветок взревела, пуще прежнего, оглушая предсмертным зовом, — и тут же, захлебываясь собственным рыком и розоватой, пенистой камедью, повалилась вперед, хватаясь, сжимающимися в боли отростками, за — обитые сталью — края заключённой бездны. Меня окатило, как из садового шланга, липким нектаром. Мерзко.
Листья — алеющие вьюнки — и побеги скорчились, прошибаемые вольтажом. В нос ударил прогорклый дух опалённых стеблей.
Где-то там — Марта, вжавшая себя в уголок, заворожённо уставилась, распахнутыми глазами, на бьющееся в агонии тело монстра.
Всё.
Я, дезориентированный, не мог поверить. Всё?.. Это — всё?
- Каин тебя раздери! — Калеб первым подал признаки жизни. Не-жизни, точнее, — Ты обязан мне рассказать, Шмидт, что за пузырь ты накастовал. Но не сейчас, — он прижался лбом к холодному хрому, — Ох, голова.
Честно?.. Мне не было дела. Я бросился к Марте. В её уготованные объятия.
Смесь запахов химикатов и сока плодов щипала ноздри. Мне бы ещё жаловаться, когда и сам насквозь пропах. И не лучше.
- Ты как? Не ранена?.. — я сжимал, клейкими пальцами, её хрупкие плечи и реальности, объективной, не существовало. Мир раскололся на "до" и "после", и это желанное "после" теперь пугало. Что дальше?.. Сколько раз я — уже — оживал?
- Всё хорошо, Йонни, — прошептала на ухо, — А ты боялся, что мы не вернёмся.
- Я ничего не боюсь, когда ты — рядом.
Она засмеялась, открыто и свободно, совсем-совсем живая, и тогда (теперь, сейчас) я не мог и представить себе ничего прекрасней.
- Нам пора возвращаться домой, — Марта потянула меня, ошалевшего, за руку, — Уже ночь. Пойдём.
Ночь?.. Я люблю, когда она говорит, что у нас есть общий дом. Я до одури люблю её. И немножко, совсем чуть-чуть, люблю себя, потому что, я смог победить.
