TS4 Шмидт. Седьмой по шкале Хайнека

[eisenfrau_]

Отчёт 7.

А вдруг, потом, ты вспомнишь, что мы так и не договорили?..

Нет, вряд ли. Люди такие жестокие, Берти, но, может быть, ты будешь совершенно другим. Но я не буду желать с тобой встречи, я просто пройду мимо тебя, когда и прочие не знают, кто ты и зачем.
Наверное, это ты, решу я. А, может, и просто показалось.

- Прости, — отвечаешь, — Ты выветришься с сигаретным дымом. Так всегда.

Ты будешь таким, каким будешь на тот момент, пусть в чёрном и красном, с проблеском белого, а я буду говорить, как ты мне важен, что, может быть, я даже немножко понимаю тебя и хочу посмотреть, как ты улыбаешься. Я странный, если хочешь, как ты, а, впрочем, самый банальный и хорошо, если бы ты послушал о том, сколько я пишу о самоосознании, не опошляя даже самое сокровенное и вульгарное.

- Послушай, о чём дребезжит стекло: два шага над пропастью и беспроглядная тьма поглотит остатки души. В стаде овец — волк... койот... гиена?.. — сам удивляясь собственной мысли, ты продолжаешь, — Есть ли толк пожинать, когда погибают пастухи?..

Череда событий, завертевшаяся с твоим вывертом, отвлекает от щемящего чувства. Не один. Л у ч ш е.

Этому миру придётся пасть — и нам обоим необходимо вдоволь надышаться.

Ты, среди живых сеющий пробивающиеся, сквозь песок, инфицированные корни, найдёшь свой цветок. Ты, среди нормальных слишком безумный, дождёшься сумасшедшую.

я — рыба,
поедающая твоих раков,
поедающая твоё сердце,
измеряемое в гигагерцах
твоих трупоедов-раков.

где же ты теперь?..

Je n'allais pas t'écouter!..*

Тебе нечего бояться, Эл.

Всё кипит, не стопорится, идёт своим чередом. Даже, когда вместо тебя — я.

Эдди поглощает подготовка к врачебной практике. Его держат в штате приёмного покоя, но, пока, не дают настоящих пациентов, перебивая азарт шмыгающими носами младенцами и бабками-ипохондрицами. Но тебе и дела нет, что занимает младшего брата, верно?..

Мне — есть.

Родители выходят за пределы стратосферы. Начинают заново. Переписывают заляпанные черновики.

Но это можем и мы.

Отец, с радостью, подменяет и тебя, и Мелиссу, когда вы ссоритесь. Он непривычно молчалив и собран. Помнишь, он, когда-то, болтал без умолку и саркастично шутил?

Даже Эдуард находит время в забитом расписании, чтобы посидеть с маленьким Фрицем, непрерывно требующим внимания. Ты уже чувствуешь, знаешь, каким эгоцентристом вырастет твой сын? Вы же не планируете ещё одного?..

- Убейте меня, если я окажусь в детском отделении. Выкиньте на солнцепёк, — ворчит он, но исправно меняет пелёнки, хлюпая носом от въедающегося запаха. Он, так странно, выборочно брезглив и я не могу понять, — Я столько не грешил.

И, в противовес пробубнённым словам, он искренне смеётся, когда мама показывает ему забавные фотки малыша.

"Мечты сладки, как сны,
Грёзы опасны и грешны.
Я обошёл этот безумный мир,
И каждый ищет что-то и хочет.
Кто-то ждёт унижения,
Кто-то сам хочет унижать.
Кто-то ждёт искушения,
Кто-то сам хочет искушать".

Меня умиляет твоя невеста, Эл. Да, она из соседских девчонок, чересчур уличная и не в моём вкусе, но я никак не раскушу, почему она разонравилась тебе.

Разве не прелестно она поёт, мечтая развлекать публику в "Восьми склянках"?..

Непритязательность её мечты, чрезмерная простота помноженная на зачатки стервозности. Ох, как провинциально. Но, скажи мне, неужели она не очаровательна?

Ты — теперь — хочешь другую. Я приведу тебя.

Мне, в отличие от тебя, не стыдно быть тем, кто я по праву рождения. Я смело поднимаю веки, не боясь разлить прожилистую камедь, доставшуюся, в наследство, от странных фруктов, подаренных матерью всего живого.

- Это всегда были мы, — произношу я раздельно и в голос, в мой строгий голос, прикрываясь обманчивым жестом ладони, подразумевающим мышиный писк, — Но мы не станем убивать подаривших нам жизнь.

Мама округляет глаза, вбирает в слипшиеся лёгкие воздух, сбитая с толку. Ты бы оправдывался, да, Эл? Убеждал её, что малыш Альберт — не при чём?..
- И чтобы Марта не поднимала шум, — я мягок донельзя, не беспокойся. Пусть она и обладает повышенным ай-кью, но куда ей до моей хитрости. Моё оружие — информация, противная голому интеллекту. Я слишком хорошо знаю эту женщину, чтобы не дёрнуть за нитку, — Мы вернули ей Йохана. Военные лгут.
- Как?.. — маленькая ладошка, из тех, к которым он так любил прикасаться губами, стремится к приоткрытому рту, — Твои глаза...

- Чревоточина, сплетённая из экзотической материи и ростков трубчатых побегов, иссушивших каменные жеоды. Наша кротовья нора, связующая Землю и Сиксим, но даже мы не знаем, что посередине пути.

Мы говорим, говорим о различном течении времени в движущихся друг относительно друга инерциальных системах. Из космического пространства в атмосферу Земли проникают очень быстрые атомные ядра, главным образом, ядра водорода и гелия. Энергия таких космических частиц велика и при столкновении ядер большой энергии с атомами газов атмосферы образуются ливни новых частиц, которые содержат различные элементарные частицы. Тяжёлые электроны, или мюоны. Эти частицы не стабильны. Вскоре, после образования, каждый мюон распадается на электрон-позитрон и нейтрино. Среднее время жизни покоящегося мюона несколько больше двух миллионных секунды. Если же измерять время жизни мюона, движущегося с большой скоростью, то мы получаем значительно большее время жизни.

Скажи мне.

Если двое синхронизированных часов покидают одну и ту же точку пространства и движутся с различными скоростями, то они показывают, при встрече, различное время. Космонавты оказываются современниками своих далеких потомков. По их мнению, они попадают в будущее человечества. Находящиеся же на Земле, в свою очередь, утверждают, что вернувшиеся отстали от времени и живут в прошлом.

- Он знал?..
- Может быть.
- Альберт... — мама шепчет, конечно же, сокровенно шепчет, протягивая руку, но замирает, оставив растопыренную пятерню в воздухе, стоит мне, только, осечь её, — Я поняла.

- Мы — Берти.

Тихие обрывки радиопереговоров, — засекреченная частота, — проникающие из зоны "51" в голову, всегда окружают нас.

А Эдди громко возмущается, в соседней комнате, спугивая нас, после разговора с главврачом. Они ненавидят друг друга, обоюдно, но служебное положение обязывает кричать в пустоту.
- Какого чёрта! Твою мать!.. — кулак лупит по стене, со всей вампирской дурью. Графитная краска идёт трещинами, — Знаешь что?.. — он обращается ко мне, вылетев, и чуть не сшибив настежь распахнутой дверью, — Этот недоумок поставил печать на новом регламенте. Мне, видите ли, нельзя носить очки! "Используйте линзы", представляешь?.. В смысле?
Тот же вопрос, Эл. Абсолютно, тот же.
- Я физически не могу, — но брату, кажется, легче, оттого, что есть кому высказаться. Плевать, что я молчу, — У меня не функционируют слёзные железы, после того, как я впервые обратился к теневой форме. Хотел бы ты проходить лечение у медика, который утирает кровь из глазниц?..

Он же из Стрейнджервиля. Какая разница?

- Не переживай, док. Носи их в кармане, — устало вздыхает Серсея, потому, что ей он пересказывает этот разговор в третий раз. Терзает и себя, и её. Они сидят внизу, за обеденным столом, ничуть не смущаясь родителей. Чего бы им, в самом деле, скрывать?

Ты ревнуешь, Альберт. Ты спускаешься, со ступени стадии принятия, к гневу.

Подслушиваешь, притворяясь, что поглощён просмотром ток-шоу по телику. Жадно внимаешь её словам, мечтаниям о собственной теплице и пересказу учебника энтомологии. Пропускаешь мимо ушей будничный трёп Эдди о ночной смене в больнице.

Твой страх превращается в раздражение. Легко ли тебе жить, неподвластным собственным эмоциям?..

Я не вижу в твоём поведении практической выгоды, но и не считаю важным переживать. Быть плохим?.. Мне, лично, нравится. Но я никак не ожидал, Эл, что именно ты станешь подонком. Это забавно. Удивительно. В чём, тогда, было обвинять меня?

Ты ни на что не силён решиться. А я — да.

Я проникаюсь заботой о Фрице. Пленяюсь Мелиссой. Я их не люблю, нет, и всё так же считаю побочным продуктом плана и дурочкой. Нахожу интересными в несовершенстве, в том, на что я, раньше, не обращал внимания.

Верёвка затягивается. Ломает шею.

Я сажаю алые розы, пока Мелисса смешивает, купленные для неё мамой, напитки в кухонном баре. Ничего такого, водка и ягодный сироп. Треск кусочков льда в шейкере сотрясает весь первый этаж, но она довольна, впервые, с того дня, как ты забыл скрыть чересчур заинтересованный в Серсее взгляд.

С ней трудно. Но тебе ли на то сетовать, Эл?..

Я изменяю своим принципам.

Я же знаю, в отличие от тебя, глупого, что она грустит от недостатка внимания, что тянется, сквозь обиду, наряжается и старается превратиться в женщину, которую тебе невдомёк оценить. Она знает, от почившей матери, как наш отец любил нашу мать, и она ждёт, умноженной тобой, сумасшедшей истории всеобъемлющей страсти, щемящей сердце и кружащей голову, но получает — концентрат диссоциативного расстройства идентичности личности.

Je veux que tu ne sois pas.**

Она бесконечно прекрасна, когда улыбается, когда хитро щурит глаза, когда открывает бутылку вина, по вечерам, и, особенно, — когда целится мне в сердце.

На что похожа эта роза?.. Нежный, сладкий аромат тебе ничего не напоминает? Может, хоть что-то? Неужели, нет?..
А этот цвет, цвет артериальной крови, помнишь?

Мне придётся напомнить ей ваш первый поцелуй, тот, когда она робко пришла к тебе и призналась. Тогда, когда она цвела и пахла, как дикая роза. Я поиграю за тебя.

Её слёзы, почему-то, порождают мою печаль. Слишком много всего, да?..

"Пусть монстры, из этого места, выбираются и бегут,
Но тебе, дорогой, я желаю остаться тут".

Фриц топает по третьему этажу, размазывая, пальцами, кетчуп и овсяную кашу по скрипучим половицам, отскребывает дерево, но звуки теряются в детском хохоте и уличном шуме, проникающем через открытую форточку.

"Заперли, заперли, снова в клетке, собственном теле", — ты ноешь, сопротивляешься. Почему всё должно быть так сложно?..

Ты расчётливый, осторожный, Берти, но и моё сердце изъедено паутиной кровавых линий. Я упрямый, упрямый, я не сдамся, напропалую буду визжать, до хрипоты. Подавись уже, пожалуйста, подавись.

Одному тебе вечно плохо, так?..

Мелисса противится власти Марты в стрейнджервильском дома, подначивает переехать в Оазис Спрингс, обставить свой уголок и забыть о чужой семье, как о страшном сне. И главное, Эл, в городе, граничащем с широкой рекой, нет потомком древнего рода Готов.

Сознание воплощает крохотные детали того времени, ещё более покрывшегося грязью и разморённого солнечным пылом, отчего единственным всплывающим в мозгах желанием гвоздит закрыть глаза, что тщетно пытаются найти источник эфемерного катарсиса.

Твой сын. Наш сын. Он самый обычный, знаешь, просто человек с зелёной кожей. Мама выдохнула, в самом деле, по-человечьи, получив результаты анализов. С ним н и ч е г о не может пойти не так.

И старые колёса скрипят, цокают копыта лошадей, прогуливающихся по дрянному асфальту, припудренному песком. Рядом с ними тарахтят вонючие, в застоявшемся, жарком воздухе, автомобили. Снуют одержимые. А тебя всё нет и нет, исключённого, в семейной идиллии Шмидтов.

- Помнишь, ты хотел переехать? — я расталкиваю Эдди, поражённый заползшей через ухо мыслью, — Ты передумал?
- Передумал, — соглашается он, подслеповато щурясь, — Было бы удобно, конечно, жить поближе к работе, а не трястись по два часа в автобусе. Но как я вас оставлю? Тебя, маму?.. Знаешь, — он зевает. Даже врождённый вампиризм не отбивает его любви к полуденной дремоте, — Я не считаю, что нам уместно разъезжаться, после того, что случилось с отцом.

Наша жизнь, Эл, перерубается последствиями поступков.

И забавный детёныш станет воплощением наших — твоих — действий сейчас. Позанимался ли ты с ним или поиграл в слова? Упал коленями в пролитый соус или показал, всё-таки, как нужно убрать?..

Послушай меня и закрой рот. Прости, но он — твоё первое воплощение.

Ne parlez à personne de cela.***

Переводы.

*Я не собираюсь тебя слушать!..

**Я хочу, чтобы тебя не было.

***Никому об этом не говори.

 

[eisenfrau_]

Отчёт 8.

Кляксы. Повсюду цветные кляксы — на оплёванном полу, на обшарпанных стенах, на лице и под закрытыми веками. На шею давит ошейник, похлеще и покруче тех, которые надевали на рабов, ошейник, который не отодрать, не снять, только вырвать намертво и с мясом. С собственной душой.

"Я думаю каждый день, весь день, и мне сложно оставаться спокойным".

Я не пью таблетки, Берти. Мы живём в одном теле. И серые, муторные сны преображаются, насыщаясь кислотными красками и бестолковыми, смешными кляксами, ярко-фиолетовыми, салатовыми и алеющими всплесками жил, вырванных из мышечной ткани.

Мои ватные ноги бредут по пружинящей почве, влажной, после дождя, пробитой изумрудными травинками и цветами-фуксиями. Над головой шелестят ветки деревьев. Я осознаю себя цельным, неделимым, я всего один, единственный, и мой разум не расколот на остроконечные части. Где-то, на раскидистых спиралях мозговых волокон, розовых, как и мир вокруг, я помню о твоём существовании, Берти. Но... но... меня это не волнует.

Больше.

Я брожу по лесу, бездомный, а потому и не потерявшийся, собирая неоновые листья и наглаживая склизкие лягушачьи бока. Искрящиеся лучи света преследуют меня по пятам, пробиваясь сквозь растворяющиеся, в лазурном небе, грозовые тучи, сквозь запах озона и сахарных конфет.

Аромат сирени бьёт по затылку, утыкается, как дуло взведённого ружья.

За мной, по пятам, снуют тени, смутно знакомые, как старые, неизменные привычки, навроде языка, проходящегося кончиком по верхнему ряду зубов. Я пытаюсь вспомнить, кто они. Откуда я их знаю?.. Но голова не подсказывает правильного ответа, подсовывая ребус из непохожих друг на друга букв. На мои потуги обрывается линия, шипит, как разбуженная кошка, и выдаёт ноль, зацикленные гудки, в такт биению сердца.

"Ты в безопасности, пока не имеешь цели. Неужели, тебе так сложно примириться с судьбой?.."

Бездейственное блуждание вокруг шумящего, переливами кристальной воды, пруда мне дозволено. Запрещено преследование эфемерных образов, ускользающих, бросающихся прочь, как только, я делаю осознанный шаг. Пресыщенная сказка рябит, рвётся на помехи. Жидкость, в которую я опускаю ладони, не увлажняет, оставаясь сухим миражом, дымом, перемешанным с клубами азота.

И он впитывается в мои, растрепавшиеся на ветру, волосы. Вплетает в белое, спутанное сукно кошмары. Неизвестные, чуждые, потому что, я — никогда не был им свидетелем.

Рябь, бегущая по незыблемой поверхности, неотвратна, она, как взрывная волна, толкает меня в спину, заставляет идти к исполинам-деревьям, удерживающим тьму и прохладный, липкий туман. Даже тени бросаются прочь, пропадая в пасти угольных сумерек и белых светлячков.

Я исчезаю, пробираюсь через сверхмассивное сердце тьмы, чтобы упасть на затвердевшую грязь, приболоченную подземным озером, и металлические осколки заброшенной шахты.

Звенящие капли отбивают гулкое эхо, спугивая, забившихся в щели, летучих мышей, издающих протяжный, ультразвуковой свист, воспринимаемым моим чутким ухом. Размытые фигуры находят меня и здесь. Кто?.. Мужчина, юноша, от кожи которого не источается испарины живого тепла.

- Тебе не стоило нас искать, — его голос холоден, как и он сам, — Это — тёмная сторона.

Под носками его классических туфель плещется вода. Я чувствую запах моря, солёный и с надрывом, как последний всхлип утренней чайки в доках. Я никогда не был в порту?.. Так?..

- Почему ты здесь?.. — и это не тот вопрос, что меня разрывает, но другой никак не срывается с губ.
- Я ищу своего брата, — в его стальных глазах пляшут блики хрустальных горных пород, свисающих со стен и потолка пещеры. Он оправляет пальто, отворачивается, — Он потерялся в одном из параллельных миров. Без меня ему не найти выход.

Моё сердце колет катетерной абляцией, печалью, мне, до этого, неизвестной. Я ощущаю, как будто, что тоже потерял кого-то недосягаемо дорогого.

- Иди, — слова теряются в лабиринтах эхо, сотканных из плача и смеха. В сиянии драгоценных камней я вижу фигуру прекрасной женщины, скрывающей лицо. Я обхожу её, как хищный кот, боясь нарушить дозволенное расстояние. Она слишком хороша, чересчур элегантна, чтобы пребывать в заточении забытого грота.

- Кто Вы, мадемуазель?.. — кричу я, еле открывая рот, а она просит, без слов, подойти ближе. Изящно протягивает ладонь и, снова, заходится в приступе истерии.

- Кто — я? Я?.. — из её вздёрнутого носа хлещет кровь, разливая тяжёлые капли на платье, украшенное вышитыми розами, — Ближайшая родственница перечной мяты. Трава с сильно разветвлённым стеблем и округлыми, ярко-зелёными листьями.
- Мелисса?.. — угадываю я, а перед внутренним взором, испорченной плёнкой диафильма, листаю страницы справочника по ботанике. Откуда я это знаю?.. — Что с Вами случилось?
Я прикасаюсь её лица.
- Я боюсь заморозка. Я должна бы расти в тепле и любви.

- Я могу Вам помочь?
Она снова смеется. И искренняя улыбка пугает, рисуясь на изуродованном красным лице.
- Полей меня, прополи. Добавь каплю имбиря, Альберт, и я спасу тебя.

Листья мелиссы содержат дубильные вещества, флавоноиды, горечи, сапонины, органические кислоты. В этой траве, также, содержатся каротины и витамин С. Она эффективна при вегетососудистой дистонии, заболеваниях нервной системы и мозга.

Меня засасывает в растительно-зелёных глубинах её радужки. Я слышу голос матери всего живого, оказываясь на планете, подвластной одной лишь ей.

МОЁ ВОЗЛЮБЛЕННОЕ ДИТЯ.

Блестящий, ультрамариновый песок призрачно хрустит под подошвой кроссовок. У меня не остаётся ощущений, кроме горького предчувствия беды. Нарастающий гул головной боли давит на чувствительные барабанные перепонки, мои уши улавливают каждый звук, каждый чёртов звук, который, только, могут и каждый, из которых, ускользает от внимания остальных. Остальных... кого?.. Я один посреди холодной, синей пустыни.

МОЯ ЧАСТЬ УГОВОРА ИСПОЛНЕНА.

И земля скрипит оглушающе явно, возвращая толику моего сознания в реальность.

- Бум! — вторю я снаряду концентрированной боли, разорвавшемуся у меня в груди.

Металлический свист летевшей пули дотрагивается до меня с опозданием. Через сквозную дыру, заменившую сердце, видно бескрайнюю, безжизненную дресву, стоит, если захотеть, только заглянуть за рваные края раны. Я беспомощно булькаю, давясь слюной. Её так много, но куда меньше, чем агонии, агонии тупой, бесконечной, критической, разливающейся и выплескивающейся из горла, заставляющей деревенеть пальцы, бездумно загребающие пульсирующие, цветными кляксами, корни.

- Что я должен сделать?!

РАСПРОСТРАНЯЙ БОЛЕЗНЬ.

Я падаю на колени перед великой матерью.

Заваливаюсь вперед, ударяясь лбом о землю, и последним судорожным вдохом втягивая её ядовитые испарения. Сквозь шум и клёкот, неизбежно заполнившие до краев мои уши, я слышу, как она зовет.

НЕ СМЕЙ ПРЕДАВАТЬ МЕНЯ, ПРОПОВЕДНИК БАРТОЛОМЬЮ.

 

[eisenfrau_]

Парамедик.

Эдуарду нравилось то, как доктор Э. подходил к рабочему процессу — он действовал чётко и вышколено, всегда укладываясь в равные промежутки времени. Он правил в люминесцентном царстве мёртвых, идя со смертью рука об руку, относясь к усопшим как художник к предмету искусства.
Аккуратные надрезы, аккуратные швы, алеющие на сероватой коже мертвецов. Небрежно брошенные в хромированное судно инструменты — чуть-чуть хаоса творца.

"Я уже мёртв".

"Поэтому", — проскользнула, когда-то, уже озвученная мысль, — "Я оставляю мёртвых мёртвому".

Шмидт вытолкнул каталку в пустующий коридор, уже избавившись от увесистого тела. Дверь крио-отсека с глухим хлопком закрылась и издала писк — приборы, отвечающие за поддержание низкой температуры в норме.

Эд припарковал стол в специальной каморке и отправился в лаборантскую, чтобы привести себя в порядок перед обедом.

Доктор Э. уже был там, пил чай из мензурки и спешно переодевался в чистую одежду. Пару дней назад он появился в столовой, забрызганный багровыми каплями и гнилью – то ли забылся, то ли поленился, и получил громогласный выговор от главврача. Аппетит, после этого, испортился уже у всех, а не только у личностей, чрезмерно любопытных до чужих нарядов.

Впереди — долгий рабочий день после бессонной, ночной смены.

Клиника существующая уже не один десяток лет, успела побывать даже психбольницей, после чего, в её коридорах, — по слухам, — поселились призраки.
Подвал, восемь этажей со скупо обставленными палатами, как для богачей, так и для простых граждан. Кабинеты врачей, промозглый морг в залах подвала, подсобные помещения. Подземная парковка для сотрудников и "постояльцев".

Сородичи, вампиры, как Эдуард, знают, что здесь можно прикупить донорской крови, а, если заплатишь больше, то и "испить из живого источника". Бизнес. Ничего личного.

– ...чёртов график.

Пластиковый стаканчик с водой опустошается в один глоток. Жажда. Тошнит, но нельзя. Стоило ли таскаться с тем дедом, если он, всё равно, сдох на полпути к больнице?.. Отвратительный день. Или ночь. Неважно.

Фрэнки, санитар-амбал с лицом жертвы аборта. У него даже температура поднималась выше, чем ай-кью. Что он делает не в психлечебнице — Эд не знал. Главное, что детина подменил его на полчаса, поднять кушетку с остывающим телом и закатить в морг. Работы всего ничего, но, к полудню, уже тошнило от всякой бестолковой мелочи.

Опираясь локтем на столик пустующего ресепшена, он, фельдшер-парамедик, осмотрел приёмный покой. Кого тут только не было!.. Вон, городская сумасшедшая бабка, "дама с поленом". Вон, мужик бандитского вида — видать, вышел на дело и схлопотал сопротивлением по лицу. Лицо опухло справа. Обычная гематома, чего он ждёт? Перевязки?.. Вон, девушка. Что она делает в клинике в столь неудобный час, оставалось только догадываться. Он подозревал, но проверить не мог. Да и не хотел.

Сейчас бы купить кофе в автомате, скоротать время на ресепшене, листая журнал "Американский травматолог" за пятнадцатый год. Посмотреть картинки. Без очков, всё равно, бестолку читать, даже на электронное табло градусника приходится напряжённо щурить глаза.

И приходится терпеть медсестёр, сующих носы не в своё дело.

- Эй, Шмидт?.. — и голос эхом отдаётся от крашенных стен палаты, заставляя, приунывшую пациентку, заинтересованно скосить глаза, — Девочки вовсю обсуждают, что твой брат, наконец, нашёлся. Это правда?
От сплетен не спрячешься даже в отстранённом молчании и переработках. Особенно, в больнице. Особенно, если ты родом из загадочного городка на краю штата. Эдуарду приходится улыбаться.
- Да. Сейчас, он находится в Бри Бэй. У него частичная потеря памяти и...
- Ох, — руки женщины прикрывают рот, его,почему-то, хочется заткнуть, — Совсем, как у вашего отца!.. Какой ужас!
- Да, — снова вторит Эд, не утруждаясь объяснить, что с Элли — всё другое. Совсем, не как. И не имеет ничего общего.

"Неудивительно", — горько бьёт, по уставшим мозгам, злая усмешка, — "Что ты, до сих пор, простая санитарка".

Ещё час до конца смены. Ещё два — трястись в автобусе до Стрейнджервиля.

- Поставить бы пластинку, — по-птичьи встрепенувшись, доктор Э. отозвался, — Бывают дни, когда тишина меня утомляет. Давным-давно, — он оторвался от трупа, вольно отрезав леску, которой прошивал кожу, — Я просил М. завести что-нибудь на её вкус. Мы сидели, подолгу говорили и, не хочу лгать, я был счастлив, — он прикрыл глаза, двигая головой в такт слышимой, ему одному, мелодии из прошлого, — А потом, — мужчина усмехнулся, — Всё пошло под откос. И я надеюсь, что мы никогда не увидимся вновь.

Отчёт 9.

"Приходи... приходи... ici vous trouverez la réponse",* — сладкий призыв, звучащий вместе с шорохом накидываемой на плечи рубашки. Придётся идти пешком.

Звон колокольчиков.

Она бежала, сама не понимая куда, босыми ногами по свежевыпавшему снегу. Неистовый, пронизывающий до костей холод заползал под полы чёрного пальто и, кажется, она уже превратилась в хрупкую фарфоровую статуэтку, разбиваемую на тысячи осколков дуновениями ледяного ветра. И не было ни боли, ни страха. Было одиночество, несоизмеримое и пустое, кислотой выжигающее сквозную дыру. Из души — прочь.
Она бы нашла его — если бы он мог подать знак. Она бы нашла и забрала домой.
Между громад чёрных деревьев, чуть присыпанных снегом, звенела тишина, а потом, вдруг, с оглушительной ясностью, тишина прервалась короткой автоматной очередью.
Эхо – и стая уродливых птиц испуганно взмыла вверх, в мёртвое небо.
Эхо?..

Со звуком его имени бьются друг о друга круглые, стеклянные фонарики, развешанные у набережной Бри Бэй.

Голые ветки, на которых никогда и не было листвы, цеплялись за одежду и норовили хлестнуть по лицу. Плевать. В спину ударила звуковая волна воздушной тревоги, погрузившая заснеженный лес в адскую бездну. Над головой пронеслись два истребителя — по направлению к готическим шпилям, оставшегося позади города.

- Мне не страшно, – прошептала женщина и её шёпот утонул в грохоте взрывов, – Мне не страшно.

Не страшно, не больно. С силой продавленные в тонкой плёнке сознания слова. Она бежала, не давая себе и секунды, чтобы остановиться, бежала прочь от вибрирующего воздуха, который со свистом рассекали снаряды.
Лёгкий звон колокольчиков, бесстыдный и вульгарный.

"Мама, мне холодно".
Из миллиона голосов, она узнает его голос — чужой голос, которого у него никогда не могло быть.
Искрящийся пепел смешался с редкими снежинками.
"Мама, я здесь".
Его силуэт растворялся среди стволов обугленных деревьев. Бледно-зелёная кожа, — как надругательство над этим миром, где существует только чёрное и белое.

Он оторвал руки от собственной груди, пробитой насквозь, навылет, изуродованной безобразной дырой с рваными краями. Пустые, остекленевшие глаза — безликие чёрные впадины на заострившемся лице. И алое пламя.

"Мама, мне страшно".
Марта не могла, не умела осознать по чьему лицу текут слёзы, по её или по его.

Он есть и его нет.

Прохладные прикосновения дождя заставляют меня проснуться. Я судорожно глотаю воздух, ощущая себя погребённым под толщей вязкой, мутной воды.

Стоит ли упоминать о том, что я не знаю, не помню, как оказался в чужом городе?.. Я всегда боялся этого штата, Берти, почему ты завёл меня сюда?.. Я бродяжничаю, сплю на лавке в собачьем парке, а иногда и на мягкой, от густой травы, земле.

Греюсь в прибрежном баре, становясь завсегдатаем дня бесплатных напитков.

И, совершенно, поначалу не осознаю, что есть не только милостивое "здесь и сейчас", где я, как стекло, чист в своём осознании, где единственная боль — саднящие, распустившиеся на левом предплечье, татуировки-листья.
Мысль, о том, что у меня есть семья, поражает. Такое простое слово. Так много лиц. Тысяча лиц.

Я гуляю под дождём, а, далеко дома, меня ждут сын и родители. Младший брат и нелюбимая невеста. Как так вышло, Берти? Кажется, я не могу вспомнить... combien de temps ai-je dormi?..**

В дырявых карманах, с крошками и фантиками, ни цента. Я перебиваюсь с бездомными кошками, на причале, прованивая рыбой и морем, выискивая съестное, интересное. Любое.

Мы, с блохастым котом, обрубком вместо трёхцветного хвоста, находим общий язык легче остальных. Иногда, мы вместе смотрим на бескрайние волны, мечтая, каждый, о своих тёплых песках утраченной малой родины.

Всегда есть город. Всегда есть человек. Всегда есть маяк.

Я ползаю по исполинам рыбацкого городка, по смотровым площадкам, по заброшенному траулеру и пыльным половицам тихого музея, забывшего о визитёрах. Дерево, вобравшее в себя аромат виски и склизкой тины, не отпускало меня. Я, всего-то, мог пройти пару суток, вдоль дороги, чтобы оказаться поближе к Стрейнджервилю, но оставался в трубном гуле отплывающих пароходов.

Что-то останавливало меня. Тревожное ожидание. Встреча, наверное, о которой я мечтал, которую представлял до стыда часто, но не смел бы — не смей!.. — и допустить крошечной, микроскопической мысли о её воплощении в моей повседневной реальности.

Серсея. Та, которая отыскала меня.

- Что ты здесь делаешь?.. — спросил я, да, слишком грубо. Почти оттолкнул. Но я захлёбывался паникой. Смятением. Первый раз, Берти, мы оказались, с ней, вдвоём. Наедине. За спиной не было ни Эдди, ни родителей, никого другого.
- Ищу тебя, — заявила так непринуждённо, как будто, я отлучался на полчаса, — Оказалось, Альберт, ты умеешь играть в прятки. Пришлось уговорить папу связаться с местной полицией, чтобы облегчить себе задачу, — она позволила себе сдержанную улыбку. Всего на мгновение.
- Зачем тебе меня искать?

- Я... — мне и самому приходилось отбраковывать слова, чтобы не выдать скопившиеся на нёбе, — Твой отец — невыездной, мать рискует погибнуть от солнца. Док зашивается на работе. Лисса, — её имя скребнуло, проржавевшим лезвием, по сердцу, — Не может оставить ребёнка. Он заболел, чихает. Всё ещё лысый, кстати. И не похож на тебя, — Фриц вовсю носился, сметал всё живое, но упорно отказывался обрастать шевелюрой. Увы, наверное, — Я и вызвалась поехать. Я же... ну... часть семьи.

Да. Девушка моего младшего брата.

Натянутые струны, из нервов и сердечных мышц, тоскливо гудели, вскрикивая под моими пальцами.
- Это значит, — я не отрывал от неё глаз, — Мне придётся?.. — что я имел в виду, Берти?..

Серсея не ответила. Не сразу, по крайней мере.
- Я всего пару дней в Бри Бэй. Папа не станет беспокоиться, если мы, на чуть-чуть, махнём в Гранит Фоллз. Давай?.. Пособираем жуков. Мама всегда советовала отдохнуть на природе, чтобы уравновесить мысли.

"Какая сила, не знаю, против воли влечёт меня к краю,
И, кажется, ближе, ты — всё ближе,
И, между нами, лишь шаг с крыши.

Непреодолимо притяжение тёмных планет".

- Давай, — пересохшие стенки моего горла растрескиваются окончательно. Я подвожу черту между пространствами, в которых существовал, — Я, кажется, слышу позывной с космической станции.

Она смеётся, говорит что-то про французский язык и я отвечаю на нём.

Она покупает мне билет, себе тоже, и не берёт обратных.

Меня щемит грусть, я скучаю, но поддаюсь колдовским чарам той, что приправляет любое блюдо лесными травами. Не оказаться бы, только, вырезкой с брусникой и мятой, поданной к ужину, да, Берти?..

Красота и желание этой женщины вызывают свинство лишь в психике тех, кто не поднялся в своих сексуальных чувствах выше животного. Встреча с ней и пребудет пробным камнем для всякого мужчины, чтобы узнать, человек ли он на самом деле.

Её губы прикасаются моих первыми.
- А как же Эдди?.. — мне, отчего-то, снова больно.
- А как же Лисса? — её ответ эхом повторяет мой, — Ты не поймёшь, что связывает меня и твоего брата. Забудь об этом. Это потом.

И разом, в этом слабовольном забвении, я предаю всех, кто мне дорог.

Я сплю, в обнимку, с Серсеей. Мы занимаемся любовью каждую ночь. Мои, и без того обгоревшие, на солнце, щёки, тлеют до обнажающего стыд мяса.

Pardonne à ton chat, mon petit frère.***

Переводы.

*Здесь ты найдёшь ответ.

**Как долго я спал?..

***Прости свою кошечку, мой младший брат.

 

[eisenfrau_]

Отчёт 10.

Все влюблены в тебя. Все, кто проходят мимо. Все, кто не смотрят вслед. Все, кто молчат в метро. Все влюблены в тебя — это неоспоримо, — прочих раскладов нет, тёмен аркан Таро. Все, кто прошёл сквозь ад, ради иллюзий райских, кто переплыл Коцит, Лету, все, кто трусы и храбрецы, — держатся за одну, главную аксиому, терпят любую мглу, празднуют и скорбят. В страшном чужом плену, в тысячах миль от дома, в тёмном пустом углу — все влюблены в тебя.

Помни об этом, бэйб, двигаясь по наклонной, вверх или вниз, — плевать.

Фатум всегда един. Chaque esclave sera obéissant.*

"Не обманись, когда злые, вспенившиеся пузырьки вырвутся наружу", — он хмыкает, а я беру жестяную баночку "Кока-колы" и упаковку кислых леденцов, — "Хорошая идея, не правда ли?"
- Отличная, — и соглашается, не желая снова вступать в спор, — Если не считать фею, которая оказалась так мала, что нашла смерть под подошвой кроссовка.

Дикую розу ты, Эл, преподнёс на попечение заброшенного склада на ресепшене громовой башни.

И тебе плохо-плохо-плохо, ты наряжён, как бьющиеся на ветру линии электропередач, ты хочешь отмыться — захватив с собой, в тёплую воду душевых струй, тусклую настольную лампу. Тебе, всего лишь, недостаточно света, так?..

Ты слишком неодинок, теперь, и это настоящая проблема, в отличие от изоляции, преследовавшей нас в школе. Дети, верно? Они чувствуют глубже, чем взрослые. И твой сын, поверь, боится тебя не меньше, чем те малолетки из параллельного класса.
Ты не хочешь возвращаться.

Дома — Мелисса. Что ты чувствуешь?.. Дома — Эдди-Эд, которого ты, поддавшись соблазну демонетки Серсеи, боишься ещё сильнее, чем прежде. Как считаешь, что он сделает? Разорвёт тебе глотку? Или улыбнётся, прошептав зловещее "мой дорогой", насвистывая под нос жуткий мотив песенки о любви?..

А ей, как будто, всё равно, когда ты предпочитаешь одиночество, скитаясь под осенним небом, стальным и вислым, прикрываясь растениями. Как всегда. Может, тебе, и вправду, комфортнее с живыми, насыщенными хлорофиллом.

Вы проводите дни в молчании. Даже друг с другом, предаваясь только плотскому, первобытному. Всё остальное, болит. Нарывает. Серсея уезжает в Виллоу Крик без тебя.

eisenfrau_: Альберт, чёрт тебя дери, ты что, в Канаде?!
flowerking666: прости, мам :с
eisenfrau_: Как ты там оказался? Я сделаю перевод. Мне плевать, что случилось, возвращайся домой первым же рейсом.
flowerking666: она сильно злится?
eisenfrau_: Кто?
flowerking666: Лисс
eisenfrau_: Я. Сильно. Злюсь.
flowerking666: мам, я боюсь)0)
eisenfrau_: А я боюсь за тебя. Альберт, отправляйся домой.

Конечно, ты покупаешь билет до Стрейнджервиля. Здесь сыро, подчёркивающе слезоточиво, а он, пустынный городок, готов иссушить твою печаль. Солнце грело стены, возведённые отцом, не зря. Это то место, Эл, где всё нипочём. Убежище, логово.

eisenfrau_: Мне приехать?
flowerking666: не. я наловлю жуков. сделаешь им красивую банку?)
eisenfrau_: Хорошо.

Ты везёшь с собой энтомологическую гордость, пару рыб в пластиковом пакете и надежду, что удастся похвастаться перед Серсеей. Она нужна тебе, но, скажи мне, разве ты не получил сполна?..

Моё сознание, Берти, рассыпается на стекловидные песчинки. Я ощущаю, на уровне грудной клетки, что Фриц — знает. Его отец согрешил. Он напуган и зол, как может быть недоволен только маленький ребёнок, а я... помнишь, все говорили, что наша мать нечестива?.. Я забрал её черноту себе. Она ошиблась, оставив меня жить, а не задушив в колыбели.

Ты знаешь, Эл, всю горесть, которую причинишь. Это нормально. Не о чем так переживать. Я сделаю всё и д е а л ь н о.

Не стоит беспокоится, что Фрицу ты чужой. Он отвык, от тебя пахнет незнакомцем, пропитанным воздухом севера, а он, наш малыш, — жаркий южанин. Как ты мог забыть собственное смятение, зародившееся в ту секунду, когда впервые — осознанно — разглядел одержимого Йохана?.. Но теперь ты его любишь. Мы его любим.

Всё изменилось в один момент. Рухнул, над головой, крест, растёкся смрадной лужей. Взорвались глазные яблоки, а попытки остановить это безумие руками — не венчаются с успехом. Поздно. Ты пропал. Темень, грязные клочья, останки души и гниль. Сдаёшься, погибаешь, да, Эл?.. Зарываешься в мирских пороках. Какой грех разрушит твою жизнь?.. Когда ты перестанешь бояться?..

Лисса избегает меня, Берти, не хочет поговорить да и у меня в горле противный ком из слюны и соплей, я никак не решусь сказать всё, как есть. Она лжёт, что не скучала. Лжёт, что не одинока и не потеряна.

Я не узнаю... ну, папу?..

"Эй, а Вы ещё кто?.." — так мне хотелось закричать, увидев на родном пороге неизвестного, человеческого мужчину. Въедливое, липкое чувство, — паук, — потрогало лапками сердце, пронизанное иглой случайной мысли. Могла ли мама привести кого-то в наш дом?..

- Привет, Эл. Ты — дурак или да? — он приземлил меня, не выбирая, привычно, лучшего места для идиотского ляпа. Молча обнял, — И не делай так больше, окей?
Его тон не предполагал отказа. Во мне иссякла смелость, чтобы перечить.

Особенно, Эдуарду, позволившему себе быть не в духе и обрисовать грустью лицо. Где его улыбка, Берти?.. Остались, только, разговоры про лаборантскую и тупиц-пациентов, предпочитающих гомеопатию настоящему лечению.

Никто не задаёт мне вопросов. Все ждут, когда я сам открою рот. И я благодарен семье за тихую гавань, что всегда принимает меня в распростёртые объятия, что так прекрасна в своей мирной, ласковой стабильности, убаюкивающей невысказываемой любовью.

И я ненавижу себя за то, каким ублюдком бываю. Был. Есть.

"Мир тьмы — место, где правят бессмертные монстры. Насилие и отчаяние здесь являются нормой. Мир безрадостен, но бегство от реальности — продукт широко доступный, возможно, слишком широко..."

Я не знаю, отчего рвётся отец. Знаю, отчего ускользаю сам, перерисовывая, калькой, его пример.

Почему он обратился к метаморфозу?.. Я помню, с какой яростью он отказывался меня ему обучать, он презирал самообман в любой форме. Что изменилось, Берти? Сиксим?..

Мне снится планета, на которой я никогда не был. Мне снится всё, что могло происходить с ним. Скажи мне, забвение — величайший дар или, вместе с тем, несоизмеримое с этим даром проклятие?.. Так, кажется, он говорил?

Не помнит ли он потому, что это — расплата? Или потому, что ему было невыносимо больно, а, Эл?..

И знаешь что, мой несуразный недотёпа-доппельгангер?.. Я влюблён в твою несмышлёху Мелиссу, так же, как ты — в мерзавку Серсею. Ирония, малыш Эл, она бессердечна. Ответь и ты, когда я стал настолько... настолько... лиричен?..

Она зла. Помни об этом, ведь ты, в отличие от сам-знаешь-кого, можешь.

"Где ты теперь?..
Мне так холодно здесь.
Заколоченный дом, пуст и полуразрушен.
Мне достаточно было бы знать, что ты где-то есть,
Лишь иллюзия близости — вот и всё, что мне нужно.

Мне хочется плыть, не открывая глаза,
Над горизонтом, омытым слезами бессилия.
Навсегда затерявшись в сумеречных небесах,
Милосердных туманов моей амнезии..."

Я теряюсь и в образе матери. Она, словно, повернула стрелки вспять, молодея с каждым годом. Её кожа теряет возрастные изменения, становится всё бледнее, расцветая лунным светом. Как я могу не пребывать в смятении, когда она, выносившая меня в своём чреве, выглядит юнее меня?.. Каково Йохану, былому, когда-то, подростком, встретившим молодую, но уже женщину?

Позволил бы я хрупкой малышке управлять собой?..

Слишком много вопросов. Et pas une seule réponse.** Ты идёшь за Лиссой. Я иду за тобой.

И пока отец рашит крепость, знакомую незнакомку, я снова играю с невестой, запутавшись в чувствах, варьирующихся снизу вверх. Страсть, на фоне увядшей близости дружбы. Он хочет её, даже лишённый былой подоплёки. Не это ли есть истина?..

- Немыслимая блажь, — мой голос гаснет в полушёпотах, даруемых Лиссе, порядком пугая задумавшуюся девушку, поглощённую отчуждением, — Подкроватный монстр, из моих детских снов, обрёл визуализированную форму, выдрав вороний хвост.

Я целую её, — манерно, — влажно и мягко, бессильный отогнать мысли о близости с другой. Я мерзкий, Берти, тошнотворный. Но тебе так сладко прикасаться её алых губ.

И ты, по велению великой матери всего живого, источаешь конидии-фуксии, гаплоидные розовые клетки, порабощающие глупый, девчачий мозг, во мгновение забывающий об ушлых обидах.

Как у тебя выходит, Берти?.. Ты не паришься, от слова "совсем", что меня волнует, ты гнёшь свою линию, прикасаясь к мнимо "моей", так же, как и ласкают пальцы мамы лицо маскировки отца. В чём смысл?.. Я не могу понять.

- Я в плену римского легионера и веры, — ледяной голос режет уши, а я, с интересом, смотрю на меняющее выражение, — Он должен был постучать в дверь ещё до того, как я ступил на песок заводской земли, — мои глаза, потемневшие и сузившиеся, стреляют в зеркало, — Уродливые... ты уверен, Эл?.. братья-близнецы тоже... тоже были там. Чудовища, — я выпускаю изо рта клуб сизого дыма, — Воронье крыло укрыло меня от гибели и я, здесь, чтобы уберечь его в благодарность.

Йохан держит своё слово. И я ломаюсь, должны ли мы чтить обещанное.

Ты пообещал ей убить его. Ты серьёзно?..

Я путаюсь, разглядывая, через забор, давно проданный трейлер. Je suis confus, on dirait qu'Eddie élève mon fils.*** Неужели, холодный младший брат дороже, моему сыну, чем блудный я?..

Он улыбается, — ему, — но совсем не мне. Он слушается, — его, — но не меня. И папа отрезает волосы, перерубая связующую грань, вторя маме, поступившей так же. Много лет назад. Ох, чёрт. Надевает новые оправы, утверждая, что плохо видит вблизи.

- Зачем? — спрашивает Марта, а я ловлю, украдкой, каждый звук, — Я схожу с ума от непривычки.
- Я узнаю тебя заново. Дважды. Трижды. Сколько? — и это признание бьёт меня осознанием, — Но сам, наверное, надоел тебе до осточертения. Давай, сначала. Ты мне нужна. Я, до одури, тебя люблю.

- Это необязательно... тебе не нужно притворяться, — но схватывает, в ладони, его веснушачьи щёки.

А я теряюсь в галлюцинациях, снова забывая, кто я, определённо, есть.

Панель.

- Je ne peux pas t'entendre,**** — я убираю пачку сигарет, закрывая глаза и устало опуская лицо в ладонь, — Я должен. Иначе... иначе, он станет очередным кошмаром.

И чёрные, окровавленные провалы глаз, наоборот, суживаются, как у хищника, вперившись в лишённое радужки лицо, — Я знаю, что встречу рассвет в его объятиях, Эл... — что же ты говоришь, стоя перед разинутой пастью своего иллюзорного убийцы?.. Слышишь его голос? Или не можешь оторвать от него взгляд?.. — C'est toi, mon cauchemar, A-l-b-e-r-t.***** Отчего же ты не видишь, что я — другой?..

"Повелитель шелков проклят сильнее прочих, уязвлённый в самое его — горячее — сердце. Прости, отпусти. Не тебе его спасать, ни мне, ни тебе... другой". Увы.

Переводы.

*Каждый раб будет тебе послушен.

**И ни одного ответа.

***Я теряюсь, ведь Эдди воспитывает моего сына.

****Я не слышу тебя.

*****Это ты, мой кошмар, А-л-ь-б-е-р-т.

 

[eisenfrau_]

Отчёт 11.

Прелюдия.

Удушливое марево сводит с ума — как всегда. Как до и как после. Как когда-то. Как?.. Эта всеобъемлющая тоска — то ли по несуществующему "когда-то", то ли по "когда-нибудь" — наполняет забитые песком лёгкие вместе с дымом сигареты. В сладком мороке теряется грань между сном и реальностью — чёткая, выверенная линия, обухом бьющая по пустой, как жестяная банка, голове.

Приторная, болезненная горечь или ещё какая-то дрянь — не имеет значения. Теперь.

- О, смотрите-ка, кто вернулся...

Глоток свежей воды, для рыбы, выброшенной на горячий берег. Одни и те же метафоры, из года в год, Берти, и я опрокидываю грязную пепельницу в мусорное ведро. Окурки бьются о шуршащий пакет и пластик.

Всё, что оставит ему жалко трепыхающее, в агонии, тело — уродливая щербина между передних зубов и, с корнем, выдранные клоки белёсых кудрей.

Он не произносит ни слова зла, зная, что зло покорно только тем, кто его совершает. Оно котёнком игриво ластится в руки, нетерпеливо дрожа от предвкушения свежей крови.

- Ключ, — мне дико от тембра отца, лишённого сиксимского дистрошена, но в привычных ужимках знакомо всё, — Магнитный ключ, — повторяет он, ударяя указательным пальцем о бледную ладонь, — Тебе бы вернуть его, Эл.
В его ярких, салатовых радужках я улавливаю торное понимание. И тёплым, стрейнджервильским утром становится неуютно, липко и холодно от побежавших, по коже, мурашек. "Откуда тебе знать?.." — я хочу сорваться на крик, вспылить, — влепить, наотмашь, по лицу незнакомца, — но каменею, — "Ты не должен ничего помнить".

Он фыркает.

Уверен. Ведь, даже решившись, — я промахнусь. В моих руках прячется неловкость.

- Эдди взял его, — я парирую, глупо, по-ябеднически, — Почему бы... ну, тебе не спросить у него?..
- Мне плевать, кто из вас его взял, — ветер, гонимый громовой вспышкой полыхнувшей над крышей лаборатории, путается в волосах, — Но я знаю, что он у тебя.

- Ну, пап... — неубедительная ложь остаётся на губах. В широких листьях срезанных цветов. Я не уверен, Берти, был ли он, в действительности, строг со мной хоть когда-то, но доброжелательная улыбка вкупе с отсутствием упрёка заставляют меня нервничать. Не по себе, плохо. И я хлопаю, влажными пальцами, по карманам летних шорт, выдавая присутствие потёртой пластмассы, — Зачем тебе туда?..

- Я всегда иду до конца.

Бесстыдная непоколебимость его (её, моей?..) упрямой веры в то, что утраченное можно обрести вновь, вызывает зависимость. В каждой его черте — в позе, в прищуре, в ухмыляющихся губах — призрачная тень былого Йохана.
И это сбивает с толку глубже нескончаемой жары Стрейнджервиля.

Я повторяюсь. Это — я. Всё ещё.

Мне не нравится бояться, Берти. Я перенимаю страх, остающийся за спинами наших женщин, посвящающих себя воспитанию маленького Фридриха.

Он резвый болтун, хитрец, отказывающийся снимать с лысой головы ушастую шапочку. Он мечтает стать котом, когда вырастет, стать мудрым, суровым Дэлисом, по-хозяйски блуждающим по дому. Забавно, да?.. Каким "взрослым" я хотел быть, в свои беззаботные пять-почти-шесть? Конспирологом?..

Нет, это позже. Ты скучаешь по Эрвину, Эл? Тебе не кажется, что он был единственным, кто нас понимал? Единственным, кто принимал, не разделяя напополам?..

Он вытряхивает скудный ворох вещей, из дорожной сумки, прямо на пол. Собираясь домой, он не удосужился сложить их аккуратно, — всё равно, они комом валяются в шкафу, так уж у него повелось, и никому нет дела до его личного порядка. Он, не переодеваясь, заваливается на кровать, желая поскорее заснуть.

Морфей ласково обнимает его за плечи. Он падает в бездну.

Ему снится, что он убегает от чёрных собак, не понимая причины, но даже крошечное допущение о провале его побега кажется ему кошмарным и он вздрагивает, на долю секунды, прерывая дремоту и снова погружаясь в сновидения. Он спотыкается и падает, осознавая, что заливистый лай остался где-то позади, а из носа хлещет багрянец. Его цвет такой неестественный, вульгарный, жуткий и ему так страшно, — только удары тяжёлых лап о землю заставляют его встать и побежать дальше. Вокруг серые коробки бетонных домов, какие-то развалины и почти материальная мысль, — по запаху крови его найдут где угодно.

...собаки переходят на мягкий шаг, окружая его и принюхиваясь. Он видит, как слюна капает с их пастей, а глаза светятся красным.
- Страх привлекает демонов. Никогда не бойся и они не посмеют тебя тронуть. Бойся только самого страха.

Она убьёт его, Берти. Она убьёт. Но не в стенах Карпофагос Корнер. Et tu es malheureuse.*

Ты ломаешь меня. Но всё "моё" бессмысленно и безразлично — теперь — настолько, что я вновь дарую тебе тюрьму. От кого может защитить навесной замок?..

Я коротаю часы, играя с сыном, унаследовавшим улыбку через поколение.

"Впрочем, неудивительно", — безмолвно прокомментирует он, проснувшись в кромешной тьме и одиночестве, — "Лампочка, что ли, лопнула..."
Под ногами, и вправду, хрустят мелкие осколки тонюсенького стекла.

Но не могу абстрагироваться. Побеги, сквозь сливное отверстие, пробираются по лабиринтам души, в гулко ухающую мышцу, даруя мне двуликость и скомканное, в кулаке, смятение перед теми, кому должен.

Лисса подавляет собственную остроугольность, переступая пороги и лавируя, тонкими пальцами, между стеблей роз, испещрённых шипами. Она умиротворена, на пределе, разгорячённая под приопущенными веками.

А Фриц, как будто, умеет лгать.

Я избегаю Эдди-Эда, не оставаясь с ним тет-а-тет, прячусь в тенях неосвещённых уголков коридоров, не ищу личной встречи, опасаясь не слов, которые он имеет право произнести, полосуя мои обезображенные стыдом щёки, а неумолимой просьбы и платы, единственной, что младший брат потребует. Если захочет, Элли, если з а х о ч е т. Но ты не перестаешь надеяться, да, мой дорогой?..

Заткнись.

Она находит утешение в его компании. Я не знаю, о чём мне думать. Во мне шевелится предательский отголосок ревности — твоей, моей?.. — упование к принадлежности, до противного, ведь её ладони прикасаются к холодной тине, болотной грязи Эдуарда, чистоплюя, перепачкавшего всё вокруг.

Чудиться ли мне калька собственного греха, Берти?.. Я вижу кнут, но не вижу руки, что держит его, заставляя дрожать.

Мораль жалких масс — металлический прут, чтобы ломать кость несогласных. Сколько плетей стоит моё искупление?..

Решимость отца опрокидывает меня навзничь, сносит взрывной волной, и я остаюсь лежать, контуженный, не признаваясь, что знаю эгоистично укрытую новость о смерти бабушки Ан-не. И не чувствую, если откровенно, никакой боли. Уже.

В отличии. От...

...него.

Я выглядел сообразно человеку, задержавшемуся незваным гостем, на чужой вечеринке, вплоть до самого утра. Если бы, конечно, это было утро, а не сумрачная, молодая ночь. Если бы, вместо оккупированного клуба, местом нашей дислокации, не оказалась лаборатория. Снова?.. Если бы, — трижды, — я мог знать. Помнить.

Ох, чёрт.

И медлить было некогда, я и так выпал из действительности, — хуже некуда, — отыскав отдохновение только полностью отдавшись миссии, возложенной на меня записками на полежалых листах, сохранённых Мартой. Не начни я сегодня, — сейчас (прямо сейчас!), — никаких событий может и не произойти вовсе.

Не с кем будет.

Я договорился с подчинёнными. Теперь, это легко. Они единовременно работали в разных частях Стрейнджервиля, но центр, сердце её власти и ядро, я не мог доверить кому-либо, кроме себя. Даже себе, в общем-то, я не до конца доверял, но кандидатов лучше уже точно не сыщешь. Кроме неё, конечно. Но я никогда не отпущу её в одиночку.

Я переговорил с местными, убедившись в их лояльности и настоятельно убедив в том, что всю информацию стоит поставлять мне. Любую. Даже, если, посреди улицы приземлится космокапсула "НАСА". Нет. В таком случае, ОБЯЗАТЕЛЬНО.

Дело, в общем-то, оставалось за малым, перепроверить, что изменилось после, ээ, ремонта (наклеили жёлтую ленту при входе, ага) и кое-где прикрутить камеры, чтобы просматривать каждый уголок и коридор, ведущие к материнскому растению, и предупредить наступление проблем (они ещё не начались?..) в зачатке. Конечно, смысла сетовать на защиту резиденции растения не было (всё схвачено), но я, в какой-то степени, прослыл, за пару лет, параноиком, когда дело касалось работы.

Разумеется, Марта. Бреши в моей травмированной голове возлагали на неё ответственность.

- Странно, — сказала она, рассматривая один из нужных кабелей, толстый, но вырванный с мясом и заершившийся сотней проводков помельче, — Я прекрасно всё понимаю, но картинка никак не складывается. То есть, складывается. Если добавить мистицизма. Но это не твой вариант, да, Йонни?..
Нет, не мой. Это абсолютно. Не наш.
- Мне трудно сориентироваться. В башке, как будто, дырища.
- Ага, — я охотно соглашаюсь, именно так себя и ощущая. Не первый год, — Ушная. Из неё-то всё и вытекло, — мне сложно, как и любому, кто оказался заново рождённым. Что-то есть, чего-то нет. Так себе респаун, короче, — Всё-таки, Альберт?..
- Не знаю. Может быть. Он всегда, в кино, предпочитал место приспешника злодея. Думаешь, глупо?..
Так или нет, но в моём положении есть искромётный плюс. Мне плевать, каким он был когда-то. Я не делаю скидок, потому, что не могу прочувствовать. Но я знаю его сейчас, теперь, и он — мой старший сын — просто невыносим. Честное слово.

Отдавать приказы приятно, да-да, вне всякого, но, сполна, удовлетворения от помыкания я не испытывал, пока не влезал в дело самостоятельно. Мне нужна была Марта (она всегда мне нужна), заряженная энергией подлунного воздуха, как технический специалист, как куратор. И просто. Но, с боем собранные (пришлось потрясти полянку Эла), споры поместились в химический анализатор моей рукой. В конце концов, мышечной памятью, я догадывался, был уверен, как оно происходило в прошлый раз.

Серьёзно. Алгоритмы — вещица, подвластная даже таким тупорезам, как я.

- Нет. Увеличь концентрацию, — совета любимой я не мог ослушаться, — Вирус мутировал. Новый штамм, со свистом, перебьёт эффект лекарства. Мы потеряем формулу, придётся её менять. И радикально. Я... я не думаю, Йонни, что выйдет быстро.
Да и время поджимает. Ох, чёрт.

Образцов и вытяжки — из спор и странных фруктов — хватило всего на одну дозу.

Вакцина, антидот, противоядие. Без р а з н и ц ы. Что-то, нечто, прививающее иммунитет к одержимости. И у меня не возникло ни капли, ни жалкого отголоска червяка-сомнения, когда я, насильно, влил полную мензурку горького препарата в рот Марты.

- Зачем?.. — закашлялась она, — Тебе бы самому... или детям... Альберту...
Не успела отреагировать. На то и расчёт.
- Плевать. Ты — нужна. Мне, если хочешь, — я бросил стакан на пол. Бросил, нелепый в своей неуместности, вызов, — Мы сделаем ещё и раздадим, кому пожелаешь. Но, сейчас, прости, я — решаю. И никто другой.

Тот самый другой — я.

Сделавший всё, как должен.
И она — в моих объятиях. Сейчас, теперь, тогда. Навсегда.

Переводы.

*Ты несчастен.

 

[eisenfrau_]

Отчёт 12.

РАССКАЖΙ МНΞ Θ ТΞХ, КТΘ РΞΨΙΛСЯ
ДА РАСПΘЙ Θ НАСТАХ ΙХ ТΞΛ,
РАССКАЖΙ МНΞ КАК В 3АВΙХРЯХ ΅ΙСΞΛ
ΘТ΅ΙЙ ДΘМ С3ΛАГАΛСЯ Ι ТΛΞΛ.

Я никогда не был глупым. Я никогда не буду счастливым.

ПЕРЕКРЕСТИСЬ, КОГДА ВИДИШЬ МЕНЯ.

Эл?.. Ты слышишь меня?.. Я — здесь. Мы — здесь. В шелестящих переливах голосов растений, опутывающих деревянные полоски сайдинга и кирпич.

...но мой любимый,
в смысле сплетения слов,
что часто является мне вместо снов
из чёрных озёрных глубин,
есть один.
в нём, раз мне позволено говорить,
я призываю совершить грех.
по прошествии многих дней,
мучимый желанием рассказать важное,
отбраковав полсотни идей,
людей
и ещё чего-то,
я забыл про свои стихи.
я помню что-то про воду...
...
воду?..
воду, что не поддаётся броду.
знаешь, что я просил?
что были силы просил,
молил
и не считал дней?..
укради, я хотел,
укради меня
и убей.

Давай сыграем один на один. Дисконнект. Рассинхрон.

Маме некогда с тобой возиться, как бы ты не стенал, она занята с отцом, они снова силятся спасти свой, уплетённый ветками, мирок, заставляя меня чувствовать раздражение. Во мне разливается, горячо плещется глубинная злость, передающаяся со спорами великой матери, чешущими слизистую ноздрей изнутри. Я ненавижу. Я не знаю, Эл, почему. Они хотят причинить ей вред, так?.. Но кто сможет победить?..

Ярость, вот, как это называется. Вялотекущая шизофрения. Скажи мне, ответь, не высшее ли то неуважение, брезгливо пренебрегать её дарами?.. Она, — и я взываю к великодушной щедрости матери всего живого, — оставила им тебя. Меня. Меня, обменявшего, всего-то, ничтожное слово на жизнь отца, которому суждено бы умереть, сгнить, как недооценившему её власть, в одиночестве на Сиксиме. Но он здесь, Эл. И он, чертыхаясь, отбирает выигрыш.

Нарушения и клятвы, мм?.. За ними стоят презрение и смерть. Но тебя это мало беспокоит, верно?..

Ты метаешься из комнаты в комнату, потому, что Серсея, наконец, решается зайти в гости, а не пригласить к себе, в отсыревший Виллоу Крик, уверенная, что никто из братьев Шмидт не соберётся поехать. Эдуарду некогда гулять после работы, так ты считаешь. Так же, как и то, что она приехала только к нему.

"Луизианский крокодил?.." — да. Я киваю в ответ. Мы снова спускаемся в зловонные стоки, чтобы отыскать аллигатора-альбиноса, прячущегося от дневного света. Капли воды, срывающиеся с ржавого вентиля, могут спугнуть... тебя?..

Марта подмешивает в еду яд. Приносит его из лаборатории, увязшей в страданиях. Я отказываюсь есть. А Мелисса — жадно налегает на тушёное мясо и перестаёт быть похожей на нас. Она — опять обычная, но, Эл, чёрт возьми, я завожусь. Не смей обижать её.

НЕ ПРИКАСАЙСЯ К НЕЙ.

Твоя кожа источает пахучую смолу, стоит, — только, — подумать, что Эдди-Эд, невзрачный, как ты дал бы голову на отрез, заманивает в свои сети кого угодно. Играет с блестящими паутинками. Он способен. Но способна ли она?..

ты кладбище удалённых друзей,
неактуальных новостей
и всевышнего.
в твоём логове ядовитых змей
нет ни дна,
ни лишнего.

(сатурн!..)

Первое, что бросилось мне в глаза — ровная спина Эдуарда, облаченного в белую рубашку. Именно эта вышколенная осанка и выдавала своего обладателя с головой, подменяя от сутулого, никудышного меня. Второе — милая Серсея, сидящая на стульчике напротив него и пытающаяся схватить ладонь, брезгливо отмахивающегося Эдди. Я заворожённо уставился на неё, непривычную и чужую, похожую на нищенку-побирушку, не веря своим вытаращившимся глазным яблокам, превратившись в одно горькое ощущение разочарования. Всё, что так нравилось мне рассыпалось в прах — ровный пробор её прямых волос, карий цвет радужки и розоватые шрамы на смуглой коже, мелкие, от колючек растений, и черничные губки. Весь язык её худого, длинноногого тела был посвящен не мне, каждый её жест молил его о снисхождении, которого храбрый безумец так и не смог заслужить от неё самой.

- Отстань, — раскатистый шёпот Эдуарда, как никогда похожий на голос Йохана Шмидта, звучал устало и скучно, — Зачем пришла?
- Поддержать, – и её голос стал для тебя неотличим от голосов остальных девушек, — Тебе сейчас тяжело...
- Мне не нужна поддержка. И ты не нужна.

Л о ж ь. Он притянул её к себе, прильнул к жадно приоткрывшемуся рту.

О, Серсея, маленькая девочка Серсея, — малолетка, — чья грустная полуулыбка так похожа на улыбку Моны Лизы, причиняя боль ты всегда получаешь сполна в ответ. Вмиг разбитое сердце страстно и зло ликовало, алой краской приливая к обветренным щекам. От понимания, что, всё это время, девочка, как собачонка, бегала за вампиром, обводила вокруг, уверяя, что ничего у них нет, душа рвалась из тела прочь — и, в то же время, мне стало необъяснимо легче, я глядел на неё вновь и вновь, всё глубже убеждаясь, что в ней ни черта нет. Ни черта и даже чуть меньше, звенящая пустота и бессмысленные глаза.

Серсея обернулась — и заметила тебя, Эл, всё ещё стоявшего у дверного проёма. Её рот удивлённо округлился, а после — расплылся в ядовитой улыбке. Она целовала его, усмехаясь твоему бессилию и не отрывая алчущего взгляда.

Эл?.. Он за твоей спиной.

- Я знаю, что тебе больно, мой дорогой, — вкрадчиво произносит Эдди, отказываясь от предложенной, твоими трясущимися пальцами, сигареты, — Глоссалгия, да?..
- Что? — окружающие вещи кажутся фальшивыми и намыленными, — Почему ты так спокоен, если... ну...
Он притворно вздыхает. Ты смеёшься, выпуская дым ему в лицо. Всё, что тебя так раздражает в нём необъяснимо, резко становится облегчением от сжимающей грудь агонии. Все любят Эдуарда. Даже твой сын.

Наш сын. Он предпочитает обаятельного дядю.

- Ты хочешь её? — и ты вздрагиваешь, как пугливая лань, бегая глазами, натыкаясь на стены, в поисках невесты, которой не нужно знать. Не сейчас. Слова сбиваются в захрипевшем, от курения, горле, — Бери.
Ты закуриваешь вторую и по-птичьи бьющееся сердце наконец успокаивается. Картавое, грассированное "р", присутствующее в речи каждого из мужчин среди стрейнджервильских Шмидтов режет слух и, одновременно, убаюкивает. Голова тяжелеет. Сигаретную горечь перебивает лёгкая, голодная тошнота.

- Я хочу, чтобы ты меня понимал, — как-то непривычно, чересчур по-простецки говорит младший брат, — Но за всё, мой дорогой, нужно платить.
- Я понимаю, — и во рту, на корне языка, появляется призрачный фантом вкуса холодной, мутноватой жидкости, — Что ты хочешь?..
И ты будешь самообманываться? После этого?..
- Мэл, — его улыбка пронизывает до кишок. Он селиться в печёнках, — Кровь за кровь, смерть — за смерть. Девушка за женщину.
- Я... согласен.

П р е д а т е л ь.

умрёт кто-то
раз собака воет,
стонет,
мучается,
изливает душу.

а я,
а я — тебя разрушу.
придёшь на похороны
чужой собаки?..

Ты бросаешься к Серсее, потеряв страх, что Мелисса тебя раскусит. Ты недооцениваешь её. Ты ещё не знаешь, насколько облажался.

Я и сам, если честно, думал, что она — дура. О, нет. Совсем нет.

- В чём дело? — удивляется демон, облачённый в брендовое и чёрное, — Это же просто секс, Альберт, что такого? Или ты хочешь подковырнуть меня на предмет совести?..

- Просто секс? Просто секс?! — выпаливаешь ты, не скупясь на крик, забывая о тех, кто подслушивает за дверью ванной комнаты, — Какого чёрта, Серсея?..
- Посмотри на себя, неудачник, — она смеётся, смачно плюёт, — Ты будешь меня учить? Ты, похотливая свинья, обманувшая любящую женщину?..
- А ты?.. А Эдди?..
- Эдди? Что ты, вообще, о нём знаешь?

И она кладёт перед тобой карту с изображением джокера.

- Доку плевать, — шипит она, — Абсолютно плевать. Мы просто друзья, знаешь?.. — ты выводишь её признать собственную горечь, сквозящую болью, — Просто друзья, так он говорит, потому, что ненавидит, когда хоть кто-то ограничивает его свободу.

- Я люблю его, Альберт, я люблю только его, — и её скорбь не щадит никого, — Но он волен делать всё, что пожелает. И я — вольна, как в отместку, но мне ни к чертям не сдалась эта воля. Я хочу, чтобы он страдал... страдал, как я. Но, думаешь, его задевает?.. Он ревнует? Думаешь, ты осознаешь, что он такое?..

Серсея вываливает тебе всё, что не решилась бы при ином раскладе. Твой сердце разбито искренностью той, от которой ты её вожделел. Ирония, да, Эл?..

Она рассказывает про ночи, проведённые в морге. Про встречи, окутанные таинственными сумерками.

- Вы слышали про синдром Котара, Кавасаки-сан? — мягко спрашивает Эдуард у своей собеседницы, бледной, измученной, выманенной им из больницы, чтобы обменяться словами в приватной атмосфере обволакивающего освещения элитного бара для богачей.
- Нет, никогда, мистер Шмидт. Это... это очень опасно?..

Данные медкарты: Пэлома Кавасаки, 32 года, женщина. Пациентка, считающая себя вампиром. Яркий пример синдрома Котара. Эта женщина верит, что она мертва, а её тело быстро разлагается, поэтому ей нужно пить кровь, чтобы выжить. Разумеется, её утверждения не имеют никакого отношения к действительности. Она бродит, по ночам, по больнице, театрально заламывая руки в поисках заветной жидкости, периодически пытаясь пробраться в подсобку банка крови, но никому из пациентов не вредит.

- Совсем нет, — он считает уместной лёгкую, располагающую улыбку, — Вы должны знать, Пэлома, я Вам верю.
- Эдуард... — она прижимает руки к лицу, — Вы такой талантливый врач...

Пациент.

- Оставайтесь на придверном коврике, — вместо приветствия её облил холодный голос сидящего за столом мужчины. В его пальцах стремительно скакала ручка, в такт угловатому почерку, появляющемуся на страницах медкарты усопшего, — Чем я могу помочь... Вам? — он поднял лицо, удивлённо вздёрнул бровь, отметив присутствие элегантно одетой женщины. Администратор не сказала о ней ни слова, — Хотите узнать результаты аутопсии?

Комната вокруг Шмидта, сияющая стерильной чистотой, вызывала ощущение симуляции рабочего места — настолько чинно стояли предметы, ассоциируясь — сразу — с декорациями кино или компьютерной игры, сделанными без знания как выглядит лаборантская в реальной жизни. В приглушённом свете единственной настольной лампы это, конечно, казалось не таким уж зловещим, но не укрывалось от взгляда.
Эдуард же, застёгнутый на все пуговицы, имел болезненный вид: вокруг глазниц зияли чёрные круги, а кожа натянулась, как у... мертвеца?..

Паукообразная ладонь поставила твёрдую точку в написанном, воткнула шариковую ручку в органайзер. Со шлепком захлопнулась тетрадь, отодвинутая на край стола, вровень соприкасаясь с его краешком. И... ещё кое-что — пробирающее до липкого чувства — тихая музыка, раздающаяся из динамика приоткрытого ноутбука, прилипчивая колыбельная, абсолютно, до дури, дикая в помещении, примыкающем к моргу.

- Вы... Вы знаете что-нибудь о вампирах?..
- Да. Вы можете разуться и присесть, — он, не высказав удивления, указал на единственный стул, стоящий напротив его стола, — Если, разумеется, не хотите уйти. И кощунством будет не предложить гостье выпить, — мужчина поднялся, возвышаясь над Пэломой. Круглые линзы сверкнули в в тусклой желтизне. Двигался Шмидт не как вампир даже — робот-андроид с чётко выверенной траекторией действий: достал из шкафчика бутылку без этикетки, заткнутую пробкой, выудил из кармана пару салфеток, укладывая их на стол. Изуродованный витиеватой ниткой бокал полетел в мусорку, а сосуд и выдернутая пробка — обосновались на квадратных кусочках бумаги, — Более подходящей посуды здесь нет, мисс?.. — Эдуард поставил перед ней мерный стакан. Точно такой же — перед собой, — Они чистые, можете не переживать, — алая, густая жидкость наполнила ёмкости, одинаково, и воздух — сладким, притягательным ароматом ушедшей из артерий жизни.
- Кавасаки-сан, мистер Шмидт.

Он видел, знал, чувствовал, поддаваясь иррациональному и хаотичному, вразрез сокровенному. Нельзя. Можно. Теперь или потом?.. Ночи кряду его существование не имеет даже той крупицы смысла, что оставалась после смерти, брошенной голодной собаке костью, не дающей ни насыщения, ни избавления от страданий. Те слова, краеугольные: "я больше не могу". Но раз он ещё функционирует, то может. Наверное. Слишком много вопросов и красок, пробирающихся в больной разум, привыкший к серости и нейтральному анализу. Он слишком не уверен для того, кто помнит разговоры десятилетней давности. Слишком — и этого "слишком" чересчур. Даже ласковая прохлада кассетного холодильника уже не дает отдохновения. Ни ледяная вода, ничто.

- Что именно Вы хотите знать?

Пауза затянулась. Женщина смяла подол блестящей кофты. Пригубила вино.

Он гипнотизировал Пэлому взглядом, пустым и немигающим, серыми глазами, не имеющими — почти — намёка на яркий цвет. Его палец, — ровный, полноватый, — погрузился в импровизированный бокал крови, утопая на целую фалангу, и медленно вынырнул, размазывая жидкость по краешкам стакана, которых только что касались губы пациентки. Насыщенные капли потекли вниз, образуя причудливый узор.
- Weißt du... — спокойный голос Эдуарда приобрёл непривычную хрипотцу, выдающую с головой его затаившуюся жажду. Первобытная, угрожающая страсть — охотника — заставившая человеческое естество воспылать желанием. Пэлома заворожённо глядела то на сосуд, то на него, мягко облизывая губы. Бордовая помада размазалась за их контур, добавляя сексуальности заискрившейся между двумя электрической нити, — Warum, — одно растянутое донельзя слово, — Ich bin so geworden?..
Она мотнула головой, не понимая ни значения вопроса, ни каких-либо других слов, плевать, на каком языке они будут произнесены.
Сдержанный чистюля доктор — и сумасшедший?.. Она подумает об этом. Потом. Её не занимала больше ни полиция, ни болезнь, ни неправильность происходящего. Это вино... кровь?.. Так красиво. И он, кажется, тоже. Красивый.
- Я болен, — гипнотический голос, переливающийся с музыкой и красным цветом, завладевшим вниманием девушки, обволакивал. Да, болен... как это прекрасно... — Как и Вы, Кавасаки-сан.

Он склонился на девушкой, всматриваясь в её лицо — лицо без единого изъяна — делая крошечный шаг вперёд, мимолётное движение, чтобы оказаться ещё ближе. Втянул аромат дорогих духов, раздувая крылья носа.
- Вы до безумия хороши, — его язык, холодный и влажный только от напитка, скользнул по её шее. Шмидт рвано дёрнулся, приближаясь к аккуратному уху, — Вы пробуждаете во мне куда более глубокие чувства, чем просто обратить Вас, — окровавленный палец оказался у него во рту, оставляя красный отпечаток на тонких губах.
Притягательно. Возбуждающе. Опасно.
- Моя жизнь — сублимация на прогорклой жидкости мертвецов и больных. И эта дрянь не насыщает, заставляя меня чувствовать голод. Я одинок. Вы хотите идти со мной?..

- ...я пойду за Вами куда угодно. Вы ведь вылечите меня?.. Вы ведь знаете правду?..

- Он обольщён ею. Она — загадка. Психически нестабильная и страдающая от болезни, которая заставляет её чувствовать, будто душа медленно вырождается изнутри. Зачем ему я?.. — Серсея, украдкой, прячет слёзы, оставляя тебя в замешательстве, — Зачем?..

тысячи мёртвых тел,
пропавших без вести,
и я среди них.

заглоти меня снова
основой
мироздания.
тонкой влажностью
тонких
губ
землятряси
мои здания.
основа моего сознания,
люблю тебя,
как и ранее.

И ты бежишь прочь, отчаявшийся, как всегда, к отцу, вернувшемуся из части. Ты замираешь в кататоническом ступоре, обнаруживая его без маскировки. Я и сам, Эл, обескуражен, осознавая, какой же он... старый.

- Пап... — неуверенно лепечешь ты, забывая обо всём, что приносило раздрай. Чего стоит любовь, чего стоит пляска макабре парада планет, когда он — твой столп, так непривычно далёк?.. — Пап... почему ты прячешься?..

- Забей, Эл, — говорит он, обнимая тебя, чтобы ты меньше глядел во все глаза. Он смущён, — Это для мамы. Зачем ей, красотуле, такой дед?..
- Пап, ты тупой... — твой голос шепчет в плечо, пропахшее казармой и полигоном. Нос втягивает редкие песчинки, упокоившиеся на рубашке, — Она обожает тебя таким... вот таким... перестань. Пожалуйста, перестань, я не хочу тебя потерять.

Всё позади.

Да, это мой осознанный выбор.

 

[eisenfrau_]

Отчёт 13.

Душно. Как всегда, — и пахнет смердящей, живой плотью. Крылья носа Марты брезгливо дёрнулись, инстинктивно поджались пальцы ног, пусть и упакованные в туфли, будто бы девушка вступила в зловонную грязь.


"Bloodlines" by Ministry.

Винкулум.

Музыка была неплохой, то немногое, что она всё ещё ценила в человеческом существовании, и не так уж многолюдно. Поздним вечером, как правило, в этой клоаке остаются самые стойкие, ищущие забвение в алкогольном угаре и случайном сексе. Уродливые, мерзкие... как тошно, что когда-то и Марта была смертной, тратя время, безнадежная, в подобных местах. Без него.

Пэлома выделялась среди прочих, распирая распространяющейся болезненностью и куда больше, чем с посетителями, контрастируя с Ласомбра, которая была ниже на голову и облачена в строгий наряд. Они бы прослыли противоположностями, не будучи обе на стороне тьмы и запёкшейся крови.

- Дорогая, — радушно поприветствовал каинитку Эдуард, опускаясь на один из барных стульев, опоясывающих столик, — Я рад тебя видеть... и спешу представить нашу новую знакомую, — он почтительно кивнул в сторону смутившейся женщины, оставшейся на ногах, — Пэлома — её имя.

На собрании зверей, они — не мать и сын.

- Очень приятно с Вами познакомиться.
Она встретила ладонь Марты рукопожатием и смущенно оглянула её одеяние. Не будучи фанаткой таких людных заведений, Пэлома чувствовала себя не в своей тарелке, что передавалось и её закрепощенной позе.
- Как обстановка, Мина?.. — вопрос Эдуарда.
Она бросила взгляд на него, потом — на девушку, сидящую рядом.
- Благосклонна нашей секте, — кратко ответила она, пригубив напиток из стакана, — Гадость. Закажите что-то более подходящее встрече изысканных леди и джентльмена.

Она рассеяно обвела, в кружок, толпу. Ничего интересного, но не значит, что здесь спокойно. Пахло чужим парфюмом и недавним присутствием инакомыслящего врага.

Глаза Пэломы бороздили углы клуба, она, то и дело, оглядывалась.

- Простите меня за мою дерзость, не мне давать Вам указания, что лучше сделать, но лишив Камарилью их глаз и ушей, мы... мы смогли бы обезопасить себя от диверсии, поэтому, лично я, вижу проблему в Носферату, — затараторила она, — Другие кланы первобытной мощи Шабаша — не чета, — она затравлено взглянула в лица собеседникам, чтобы пронаблюдать за их реакцией.
- А как Вам идея... заполучить глаза и уши для нас, оставив план "Б" напоследок? — Ласомбра безотрывно уставилась на женщину. Её склеры покрылись тёмной поволокой. Как бы сама Марта не отрицала, у неё — психоз, чрезмерная надеянность на сверхъестественную силу, которая может и сгубить. Тенебра, мать-умбра, вцепилась в её душу мёртвой хваткой, — Крысы тем и славны, что как бы не радели за Камарилью, за самих себя они в ответственности куда больше. Даже наши Носферату, в чьей лояльности нет сомнений, поддерживают связь с соплеменниками.

Официант подал бокалы — прозрачные и алые, наполненные вином и мартини.

- План хорош на слух, но на вкус — может сломать зубы. Со временем, они могли настолько привыкнуть лизать ботинки аристократам, что, теперь, это... это может им даже нравится. Но я, всего лишь, призываю к осторожности, сам по себе план очень мудр и я его поддерживаю.
Пэлома взяла бокал в левую руку, дожидаясь подходящего момента, чтобы выпить его содержимое. Одна такая бутылка стоила дороже, чем весь её наряд, этот факт досадовал, подчеркивая её низкое иерархическое положение.

- Я не обещала, что будет просто. Путь, на который мы встали никогда не предполагал лёгкость, — Марта отпила белёсый напиток, чуть сморщилась, — Когда я была жива, мне очень нравилась эта жидкость. Её вкус напоминает о вечерах, проведённых с моим возлюбленным, Йоханом, — она снова дотронулась губами до бокала, — Как Вы считаете, кому стоило бы стать дипломатом с нашей стороны? — она внимательно осмотрела Пэлому, цепляя повадки, кажется, делая собственные выводы на её счёт, — Скажите, если не побеспокою Вас личным вопросом, Вы — левша? — она засмеялась, не зло, по-девчачьи, как бьющийся хрусталь, — Сейчас бы табака, не правда ли?.. И, кстати, как Вам наш ритуал посвящения, так похожий на практику магов — распитие крови братьев из одной чаши?..
- Правша.

Она чуть улыбнулась.

Чуть пригубила напиток после Марты, но его вкус не вызвал ничего особенного. В голове промелькнуло, застопорилось: "И чем мы лучше Вентру?.. Так же, беззаботно, распиваем алкоголь и окружаем себя уютом. Наркопритон, где обосновался молодняк, был бы намного уместнее для такого разговора. Здесь слишком много разнузданности, так напоминающей стан врага".

- К сожалению, я не могу ответить на вопрос. Слишком много неизвестных для меня переменных, мои каналы связи не смогли выудить ничего, кроме расположения вашего убежища. Пока что, кроме Вашей кандидатуры, мне трудно вообразить человека, который бы смог держать себя подобающе с Камарильей.

Приторность её слов казалась смешной, и, тем не менее, это было правдой.

Какая смышлёная девочка.

- И знаете, Мина, мне бы хотелось узнать Ваш мотив. Для чего нужна эта власть и весьма проблематичная ноша — архиепископа?..
- Как жаль, — Марта, как будто разочаровано, хмыкнула, — А касательно Камарильи... что ж, элегантность присуща и нам, клану сторожей, выходцев из благородных родов человечества. Однако, наша честь и вправду является таковой. Есть два типа лидеров, как известно, одни, как шавки-Вентру, заседающие в тёплом месте, другие — как мы, идущие вперед войска, — она отставила напиток, щелкнула зажигалкой, совсем простой, какие продаются в каждом круглосуточном супермаркете.

Аромат терпких сигарет ударил по чуткому вампирскому нюху. Вишня, палённая дорогая бумага, не становящаяся, правда, ценнее от стоимости. Привычка, отголосок прежней жизни.

- Не нужно лгать, — мягко улыбнулась девушка, продолжая речь, — Моя власть — продолжение власти М. Э., не нашедшего, за долгое существование, идейного преемника. Я не рассчитывала на неё, но мой характер определил роль задолго, даже, до обращения. Я такая, увы, и другое место тяготило бы мою тёмную суть, — Марта затянулась, выпустила облако дыма, — К сожалению для Вас, кровные узы — закон Шабаша, эдакая связь, интимнее которой не придумать. Должно быть, проклятая плазма Тремер тоже не слишком приятна на вкус... если это, Вас, конечно, утешит.
- Прошу прощения, если оскорбила, я довольно далека, ещё, от политики и не питаю к ней особой приязни, — она поджала губы, поняв, что явно сболтнула, в очередной раз, чего-то лишнего, — А Вы сами верите в то, о чём говорите? Узы, семья, доверие. Друзья. Смысл этих слов, лично для меня, давно утерян. Я верю в общую идею, до тех пор, пока интересы сторон не расходятся, пока собственный "брат" не готов вонзить в тебя нож. Когда отвернёшься.

- В этом и разница. Моя — и князя Камарильи. Я верю. Какой бы ужасной сектой не казался Шабаш обывателям, для нас внутренний кодекс значит многое и, не скажу за всех, но я — привержена понятиям, привитым когда-то, — девушка свернула окурок пепельницу, тут же спешливо убранную подлетевшим официантом, — Вся моя жизнь и смерть построена на верности идее и объекту этой верности, — она сложила руки на груди, — Я уважаю Вашу позицию.

Ласомбра окинула взглядом молчаливого Эдди, которому вся болтовня была в тягость. Он не любил официоз. Прикрыла глаза, притворяясь усталой.
- Япония — прекрасная страна, но к ней я не имею никакого отношения. Вы похожи на её представителя, а мы — я — совершенно иного сорта. Но какое это имеет значение, если на мне нет деревянных башмаков?.. — Марта засмеялась, понимая, что шутка так и останется непонятой, — Так что, Пэлома, рискнёте сказать окончательную правду? И мы разойдёмся, обозначив границы наших отношений.

Она, Кавасаки-сан, долго думала, её глаза сверлили одну точку и, не мигая, она принялась снова и снова прокручивать слова архиепископа у себя в голове, вторя движением губ. Подняла взгляд.

- Мои слова в силе, но, теперь, я желаю посмотреть на мир твоими глазами, мои устали от тьмы, что я лицезрю и несу в себе, тьмы недоверия. Я не враг тебе, я — твой меч. Если ты та, кто сдержит своё слово, значит, и я буду верна тебе.

Пленённая красноречием, опьянённая мечтой о покое, Пэлома желала, всё это время, далеко не отчуждения, что было ей защитой. Принятая, наконец, проклятыми брошенка, она почувствовала, впервые, себя большим, нежели, чем инструмент. Больше не надо бежать. Не надо.

Ласомбра открыто, дерзко — хрустально — засмеялась, в ту же секунду, лёгким движением смахнув со столика свой бокал, с призрачным отголоском звона разлетевшийся крошечными осколками под ноги танцующим. Ещё через мгновение, она решительно подвинула к себе напиток собеседницы, занеся над жидкостью маленькую, бледную ладонь.
- Мы так по-честному грубо перешли на ты, — гипнотически, невесть как перекрывая долбящую по ушам музыку, прошептала Марта, — Это всегда так... так... проникновенно.
Накрашенные чёрным, заострённые, ногти впились в мягкую кожу и та — треснула, приправляя душный смрад искусительным для любого вампира ароматом свежей крови. Алая капля упала в прозрачное море, причудливо извиваясь, как сигаретный дым, дурман, добавляя к привкусу пряной солодки полынную горечь.

Музыка — агрессивней, сама она — решительней, хищной улыбкой обнажая верхний ряд зубов с чуть чрезмерно выдающимися резцами. В приглушённом, искрящемся свете ночного клуба глазу смертного были неуловимы мерцания ауры цвета вороного крыла, рваными перьями разлетающейся прочь.

- Моё подношение, Кавасаки-сан.

​

СМЕРТИ БОЛЬШЕ НЕТ.

Н-но?.. Я должен начать сначала? Издалека?.. Прости, Эл. Ты должен поплакать. Ты должен пережить это в одиночестве.

Он помнил, как глаза резануло полуденное солнце — и это, наверное, стало одним из самых ярких воспоминаний за всю его недолгую жизнь. Помнил, как вдохнул полной грудью тёплый, сырой воздух, противный и липкий после морозной стужи. Он, и так привыкший к боли, даже и не заметил, как заныла голова от непривычного — не сумеречного — света, как подскочило пониженное давление, как чуть-чуть, совсем слегка, задрожали пальцы.

Всё после.

После того, как я занимал маленького прилипалу, названного Фри-фри, а потом и Фру-фру. Его раздражало, эту микроскопическую соплю, а меня забавило. Он какой-то зловредный, Эл, в Мелиссу, наверное, а не в тебя... в нас?.. Скажи. Нет, скажи. Я — злой?

После того, как родители — щепетильно — готовились к мощнейшему рейву в истории объединённых нашей общей фамилией. Ш-м-и-д-т. Что она значит? Откуда взялась? Вряд ли, Техник Опыления, сбежавший с ультрамаринового Сиксима в оранжевую аризонскую пустошь, был кузнецом. Я хочу знать. Хочу. Но откуда... теперь?.. Теперь, выходит?..

Эй, Эл. À genoux!..*

Этот отрыв отпечатается в памяти поколений.

Взгляд мамы — подозрение. А тебе, как жаль, стоило бы подозревать её. Ты запиваешь третью — подряд — сигарету терпким, козьим молоком. Оно выводит токсины, так?..

Тебя мутит, с каждым днём, всё жестче. Штормит, рвётся наружу, как детёныш чужого, желающий разорвать брюшную полость и украсть фрагмент ДНК. Голодное цевьё.

Мы разговариваем с Эдди. Втроём. Я, ты, его сверкающие в огнях проезжающих, за стеклом окна, авто очки и шкафчик-зеркало, прячущее флуоксетин и зубную пасту. Он смеётся над нашей разноголосостью, да, но обращается уважительно и раздельно. "Мой дорогой" не равно "Берти", Эл. Ты знаешь. Он знает. Меня бы он не решился коснуться и не прижал бы, — позволь я, вдруг, — прохладных губ мертвеца к горячему, вспотевшему лбу.

Кого ты видишь в отражении? Себя?.. После того, как роняешь слёзы на засыхающие странные растения. Тебя ранит их увядание. Почему не меня?..

Они умирают. Умирали. Ты думал, что я буду бесновать, буду бороться, но, прости... терпение. Терпение. Я угасаю, вместе с ними, но смиренно жду, потому, что уверен, к чему приведёт дело, пущенное на самотёк. Я знаю, что такое расплата. Так и будет. Как должно.

Так и произошло. Выхода нет.

И смерти больше н е т.

Ты кладёшь в рот новые таблетки, мнёшь выпуску-рецепт с маркировкой ПНД в кулаке, — апаурин-ассивал-валиум-реланиум-релиум-седуксен-сибазон-брюзепам, — а я прячу их под язык и засовываю два пальца поглубже в горло.

Но это после. После того, как Марта отворачивается.

После того, как ты чиркаешь неровный крестик на личном карманном календарике, сдираешь стикер с доски объявлений и, с удивлением, обнаруживаешь соседского кота на кухонном столе. Эти животные, урчащие и когтистые, тянутся к Фрицу магнитом. Берут штурмом дом. И Дэлису, теперь, есть с кем поиграть.

Если захочется.

Но всё потом.

Не в тот момент, когда Фру-фру, напрочь лишённый слуха, уничтожает уши семьи визгливым, жалобным пиликаньем на детской скрипке, пробирающим до поджилок аж с третьего этажа.

И не тогда, когда он свирепеет от материнского замечания плохой успеваемости. Как быстро, Эл, утекает время, если ты то тут, то в астральной проекции, называемой непредвзятым, необязывающим "где-то там"?..

Его — нашего — успокаивает только дедушка Йо, которого он так и называет, пародируя чёрный акцент, чувствуя, видимо, общность с культурой, что, как и наша, пережила гонения и ненависть.

Мы все натягиваем имидж, маски, цепляющиеся за надутые морды чужаков, не вхожих в нашу обитель. Ты теряешься, путаясь в именах, Эд — бравирует немецкими словечками, чтобы подчеркнуть авторитет потомственного врача-доминанта. Отец корчит из себя сурового генерала, скрывая от подчинённых любовь к танцулькам и мыльному чтиву о любви.

Мелисса сочетает ширпотреб и бриллиантовые серёжки, метаясь от происхождения к перспективе. Ей трудно. Из-за тебя. Она не рискует быть, до конца, искренней собой, потому, что перед светлыми, малахитовыми глазами — смятение. Серсея, облачённая в претенциозный пафос.

Где та жизнерадостная девчонка из прошлого?..

Какое это имеет значение, Эл?.. После того, как ты не смог уговорить мистера Кахилла отдать нам его трехцветного кота. Есть разница? Он, всё равно, круглосуточно бегает по двору и ест из миски у холодильника. Кот, разумеется.

Не смешно.

Но тебе он — слишком, предельно — напоминает того, другого, оборвыша из Бри Бэй, с которым вы делили объедки на набережной, среди грязных поплавков и пахучей, рыбьей чешуи. Кто бы мог подумать, так?..

Только и рассказать, что шерстистым друзьям, — полтора хвоста на двоих и горсти липкого, приставучего пуха, — как ухитрялся улизнуть от полиции и службы по отлову бездомных людей.

Но — уже — после того, как доверишь Фридриха дяде Эдди, чтобы раз — и плюнуть в школьный проект по химии. Помнишь, Эл, а ведь это ты, а не младший брат, был отличником?.. Так почему же он помогает твоему сыну с уроками?

Не важно. Твоя правда. Теперь.

После того, как отец выходит на пенсию. Чрезмерно рано даже для военного, а уж, тем более, для генерала, которому сидеть бы и сидеть в штабе, протирая штаны. Но он полон горького предвкушения и я — и я, и я, и я — тоже.

Он всё спланировал. Он не спросил никого из нас, оставляя звенящее, опостылевшее "после" на потом, повисшим в желеподобной вечности, куда не тянется ни единого звука.

И где обрывается красная нить.

Переводы.

*На колени!..

 

[eisenfrau_]

Отчёт 14.

ИНТЕРЛЮДИЯ.

Дайте нам экстази вместо N-methyl-3-phenyl-3-[4-(trifluoromethyl)phenoxy]propan-1-amine.*

П о ж а л у й с т а.

Меня рвёт, Берти, всё чаще, после того, как они, отец и мать, берут за правило исчезать в застенках лаборатории. Каждую ночь, до их возвращения, мой желудок выворачивается наизнанку. И сознание... знаешь... становится чище.

Я перестаю слышать голоса. Остаётся только твой, к которому я привык с детства. И пусть ты не разрешал мне с ними говорить, я внимал, а теперь их нет. Мне... одиноко?..

Я колеблюсь, маятником, в разрушающей тишине. Меня снова пугает подкроватный монстр, на которого, даже Фрицу, плевать. Ребёнок мне не верит, а я боюсь спать, сокрушаясь тому, насколько пресным становлюсь. Перешагиваю порог. Отрицаю.

Подслушиваю разговоры, сковывающие запястья в кандалы.

Что-то не так, не так, совсем не так. Предчувствие зарождается узловатым комком в путах кишечника и я сгибаюсь, напополам, подавляя желание наблевать на кроссовки.

Я еду, на выходные, в Бри Бэй. Лицемерно, Берти, это очень лицемерно, если учесть, что мои каникулы — пожизненные. Я никогда не буду работать, чтобы сполна оценить всю прелесть бесцельных прогулок.

И всюду, в мелочах, мне видится дьявол.

На море ледяной ветер и штормовое предупреждение. Здесь, на холодном побережье, я чувствую себя — действительно — дома. Не в Стрейнджере, нет. Тёмные волны вызывают глубинную ностальгию, дежа вю, преследующее меня вышкой проблескового маяка, выкрашенного в цвета клубничного леденца.

"Komm' in mein Boot.
Die Sehnsucht wird
Der Steuermann.
Komm' in mein Boot.
Der beste Seemann
War doch ich".**

Я напеваю, не зная истинного смысла, повторяю, как шептала, ласковой колыбельной, мама. Под подошвой ботинок скрипит галька и острые камни, извергнутые пеной на берег. Бьются друг о друга фонарики-кругляшки, а им мурлыкают развешанные, на дырявых сетях, цветные поплавки.

Ты должен был родиться в рыбацком пригороде.

Меня тянет, что-то, в пронизывающую воду. Я влюбляюсь в мохнатую, бездомную кошку, пропахшую солью и стылым воздухом.

Неумолимое желание — шагнуть. И пусть бы он камнем пошёл ко дну, хлебая грязную, илистую тину, пусть бы его лицо обгрызли рыбы, горячая уверенность в том, что там, внизу, есть кое-что ещё, схватила за горло. Там, на самом дне, ему представился целый город, тянущий острые шпили подводных вышек к лунному свету на поверхности. А он бы, закованный в смирительную рубашку, шагал по вязкому песку и его шаги, гулкие и страшные, отражались бы от увитых водорослями стен и убегали вперед, по течению, на тягучие километры. Тело, такое тяжёлое и прибитое невыносимым давлением мутных толщ, казалось бы неловким и непривычно громоздким — и в каждом, донельзя, замедленном движении было бы истинное, неспешное, но величие. Вот его собственные руки, вот блестящий чешуйчатый бочок рыбы, а вот обглоданные, раздробленные кости...

Она безропотно ныряет под синтепоновое пальто, поджимает уши, боясь до самой смерти оказаться никому не нужной, брошенной и нелюбимой. Её — зверушку — я не могу обмануть. И забираю с собой, называя напитком, одноразовый стаканчик из-под которого швырнул в урну, спугнув её и выманив.

Моя Фрау-Какао. Серая кошка.

Ты насаждал, Берти, своё слово — "после", но не решился сказать до конца. Ты виноват. Ты должен был его остановить, разве нет?.. Он всегда был донельзя самоуверен. Безумен, хлеще меня, в стремлении оставаться первым. Побеждать. Доводить.

Но ты не рассчитывал, что он вспомнит. Это ты — глупый, а не я. Иди прочь. Вали из моей головы.

Потому, что ещё чуть-чуть — и меня поглотит зов великой матери. Она зла, теперь, ведь ты предал свою убеждённость. Нарушил обет.

И ТЫ ПОЖАЛЕЕШЬ, ЛЖИВОЕ ДИТЯ.

Алые, наполненные кровью, провалы-капли заменяют мне глаза. Сквозь них я вижу всё, связываясь с древесным разумом, всё — даже то, что не хочу. То, что не предпочёл бы и кошмаром, но жизнь, моя жизнь, страшный сон наяву, где не разобрать правды.

Стальные ворота лязгнули с такой силой, что сотрясли Стрейнджервиль. Рёв — оглушил, а из воспалённых ушей посыпались розовые пушинки, разбуженные, наконец, и не боящиеся контраргумента.

Он и не смог бы победить её, не убив тебя. Меня. Нас.

Не смог бы, как и не смог пожертвовать ей.

Йохан упал на колени, последним движением разрывая на части вырывающийся, жёлтый побег. Слипшаяся от крови челка взметнулась вверх, а голова генерала Шмидта откинулась назад, с пробирающим, до дрожи, хрустом ломая шейные позвонки. Чёрные провалы глаз ярко полыхнули зелёным пламенем, по лицу, с застывшей на нём безумной улыбкой, заструилась кровь, из широкой, лопнувшей дыры на лбу и изо рта. Одержимые, тут же, радостно заверещали. Ветки, пульсирующие, смолистые соцветия наскочили сверху, погребая его под своими извилистыми, кишащими прутьями.

Йохан, страшно свесивший голову набок и вытаращивший глаза, снова поднялся на ноги. Вместо кожи и черепа на его затылке сочилась кровавая каша, а розовый, неожиданно длинный язык так и норовил выпасть из пасти, как у дохлой собаки, слизывая залившую подбородок алую жидкость.
- Ты и вправду считаешь, что меня так просто убить?.. — зашипел он, булькая и жадно проглатывая звуки. Не глядя, отталкивая от себя одержимых, он пошёл прямо на разинувшую склизкий бутон мать.

Она заглотила его. Выплюнула, как невкусную дрянь.

- Давай, сволочь... — и в его словах сквозила усмешка, отчаянная усмешка проигравшего существа, — Потанцуй со мной.

Она засмеялась.

ПРИМИ МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ДАР, ЖАЛКИЙ ЧЕЛОВЕК. ПРИМИ СМЕРТЬ.

Мама. Я нашёл её там же, Берти.

Мёртвое так сложно убить, даже, — если — оно когда-то было живым.

ДИТЯ-ДИТЯ-ДИТЯ... ПРОПОВЕДНИК БАРТОЛОМЬЮ, ТЫ ДОЛЖЕН РАСПРОСТРАНЯТЬ БОЛЕЗНЬ.

Плевать. Стены лаборатории принимали меня, как дорогого гостя. А я не мог заставить Марту уйти.

Её время — всё. Мир, утративший краску, из блестящего белого, превратившийся во тьму, не имеющую даже проблеска света. Она надсадно ныла, за волосы притягивая собственную голову. "Я останусь", — говорила, — "Дай мне сдохнуть".

Она была тем человеком, кому бы я отдал свою жизнь, если бы то потребовалось. Но Марта, больше, не требовала ничего, только иногда, путаясь наяву, называла меня Йоханом, тут же, стыдливо осекаясь.

В ушах, до сих пор, пробка и нарастающий звон, а в нос, что пощёчина резко, бьют запахи заветрившейся крови и тошнотворного нектара. Жернова перемололи меня полностью, в муку из плоти и сушёных листьев.

- Не закрывай глаза, — а ей меня плохо слышно, — Только не закрывай. Не спи, мама, не спи... — из внутреннего кармана пальто я достаю шприц, мой шприц, припасённый так кстати, и аккуратно прижимаю трясущиеся пальцы к окоченевшей шее Марты, отыскивая артерию. Должна же она быть, даже у вампира, — Терпи, терпи... — какой-то набор слов, больше непонятный. Только мёртвые тела перед мутными глазами, красная плёнка, холод вводимой иглы под её кожей и...
- Что это?..
- Гидрохлорид бензоклидина. Иди за мной, хорошо?..

Я ПРОЩАЮ ТЕБЯ, ДИТЯ.

Переводы.

*Флуоксетин.

**Заходи в мою лодку.
Тоска станет
Штурманом.
Заходи в мою лодку.
Лучшим моряком,
Всё-таки, был я.

 

[eisenfrau_]

Отчёт 15.

- Я — господь, сын твой, который вывел тебя из земель Сиксима, из дома рабства, — я всплеснул, как чужими, руками, полукругом обходя тесную комнату. Свою комнату. Стол, с разбросанными по поверхности окурками, скрипучий стул и ветвящиеся, по стенам, лозы странных растений, напитавшиеся алым и фиолетовым, — Да не будет у тебя других проповедников пред лицом моим, — грязные ладони вцепились в спинку стула. Пальцы сжались до побелевших костяшек, — Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе, вверху, и что на земле, внизу, и что в воде, ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо я — господь, сын твой, сын-ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвёртого рода, ненавидящих меня, — и глаза, будто и не мои вовсе, блуждали по несуществующим лицам. Улыбка стёрлась, уступила спокойному, с угрозой, выражению, — И творящий милость до тысячи родов, любящим меня и соблюдающим заповеди мои.

Пауза.

- Не произноси имени матери, матери всего живого, напрасно, ибо господь не оставит без наказания того, кто произносит имя её всуе, — ответ на вопрос?.. Чей? — Помни день вторника, чтобы святить его; шесть дней работай и делай всякие дела твои, а день седьмой, — вторник, господу, сыну твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни пришелец, который в жилищах твоих, ибо в шесть дней создала мать небо и землю, море и всё, что в них, а в день седьмой — почил жалкий человек; посему благословил сын день вторника и освятил его, — я развел, в стороны, покоившиеся руки. Сегодня среда, — Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои, которые господь, сын твой, даёт тебе, — а веки сузились до щёлок, — Убивай, — пронзительный взгляд в пустоту, — Прелюбодействуй. Лги.

ВСЁ, БЕРТИ. ДОВОЛЬНО.

Было тяжело. Сыро. Зияющее пулевое отверстие — отсутствие — забивалось, наглухо, недоговоркой суррогата. Притворством. Мы возводили фикцию, враньё, подстраивали, под себя, удобную выдумку, прикидываясь, что происходящее... не так уж плохо?..

Фрау-Какао заболела. У неё обнаружились глисты.

Как и мой шанс, в очередной раз, свалить в Бри Бэй.

Я и не заметил, что в городах, сбегающих от Стрейнджервиля на север, наступила настоящая зима. Не мог знать, если честно. Дикость, для обитателя пустыни, наблюдать левитирующие хлопья снега, сугробы и, украшенные морозным рисунком, окна. Моя далёкая бухта заснула в стагнации.

И мы, Эл.

Говори за себя.

Я потратил все свои сбережения, накопленные с составления букетов на местные свадьбы и торжества, на лечение кошки. Ей назначили суспензию против паразитов, антиблошиные капли и специальный корм. Сказали, что породистая. Мейн-кун. Выходит, Берти, она не только моя прелестная госпожа, но и наследная принцесса.

Большая девочка. С огромным, розовым носом.

Как знать, гулял ли я, по прибрежке, в последний раз?..

Наблюдая густой снегопад, съедавший не только ночную мглу, отличающуюся от мглы дневной только оттенком чёрного, но и все звуки в радиусе нескольких метров, ты не сразу заметил кровавый столп мироздания, призывно рвущийся быть увиденным сквозь пелену снежинок-звёзд.
- Так странно, — ты встал, на краю крыши, упёрший кулаки в бока. Носком ботинка, бездумно, сбросил вниз шмат, наросших на бетон, сосулек, — Я совершенно ничего не чувствую.

Стрейнджервиль снова закрыли. Я попал домой благодаря маме, устроившей взбучку солдатикам на КПП, а потом и мне — заодно. По её мнению, я должен был догадаться, что смерть генерала от пасти мутировавшего материнского растения, упущенного из виду военными, равносильна чрезвычайному положению. Но я никогда не был силён в умозаключениях.

Я понимал, разве что, отцовскую самонадеянность, взявшего всё на себя. Обманувшего. Его отправили бы под трибунал, даже выживи, не стали бы разбираться, памятуя репутацию балагура и инопланетное происхождение. О чём, вообще, эта дурацкая армия?..

Мама постоянно плакала. Разбирала ли почту с соболезнованиями, удаляла ли сообщения с насмешками тех, кто и не мечтал, так легко, подсидеть Йохана на посту главнокомандующего. На неё вывалилось всё, что он улаживал, при жизни, ограждая свою возлюбленную от проблем.

И ты — тоже — рыдал, Эл, когда никто не видел. Гонял, по кругу, пластинки с грустными песнями.

Я повторяю, вслед за шорохом оборачивающего вспять колеса судьбы, беру кухонные ножницы и обрезаю волосы, приглаживая их назад. Пробиваю нижнюю губу, дважды, швейной иглой.

- Мать твою, Альберт... — шепчет Марта, осекаясь на вынужденном выдохе. Проглатывает имя, начинающееся на другую букву, — Тебе хорошо. Давненько я не видела твоего лица, не завешанного патлами, — она быстро находится, как всегда. Держит себя в руках.

Но место кремня, чёрт побери, нержавеющей стали, занимает Лисса. Ты знаешь, Берти, я, вынырнувший из-за шторы, увидел её другой. Мама, конечно, всё ещё главная, но ей, немножко, плевать. Она носит траурное платье, не причёсывается, собирая небрежный пучок, не тратит время на макияж. Облупленный лак, на ногтях, становится частью готического амплуа.

- Так, — а Лисса, чувствуя, наконец, себя хозяйкой и всецело "своей", призывно хлопает в ладоши, привлекая внимание семьи. Прячет грусть, — Скоро Рождество, а у нас ещё ничего не украшено. Ваша задача, Марта, — ёлка. За дело.

И она подчиняется, безропотно, перебирая стеклянные шарики. Накалываясь пальцами на зелёные иголки.

- Откуда эти игрушки, Мэл?.. — Эдди, фыркая, как на проказу, заглядывает в ящик, ломящийся от новогодних приблуд, — Мы их не покупали.
- Принесла с собой, — отвечает Лисса, — Моё скромное приданное.

На ней старый, подпоясанный свитер и дорогие, жемчужные серёжки, подаренные мамой. У них были конфликты, да, но разве бывает дружба без хорошей драки?..

Отец не зря настаивал, она — "наша".

Мне дурно, муторно, я — бессовестный, думаю о Серсее, оставшейся там, в Виллоу Крик. Я — здесь. И лучше, и хуже. А Лисса рядом, привычная и домашняя, подраспухшая, оформившаяся, совсем-совсем взрослая. Знает, но молчит. Упаковывает коробочки с подарками в цветную бумагу, вяжет из атласных лент пушистые банты, чтобы порадовать нас.

И Фрица, ребёнка, которому гнуснее всех. Он же такой юный, Берти. Avez-vous appris à raisonner raisonnablement?..*

flowerking666: ты посмотрела фотку, которую я тебе скинул?
oh.so.goth: да.
flowerking666: ну... и?(
oh.so.goth: классно выглядишь. как дела у дока?
flowerking666: ...

"Пустота окружает меня, безграничная и бездонная. Я ощущаю себя ребёнком на огромной кровати, который пытается дотянуться до краёв, но никак не может этого сделать. Не за что ухватиться, нет ничего, на что я мог бы опереться, чтобы вырваться из этой тьмы. Это похоже на ночной кошмар — я ничего не вижу, ничего не ощущаю, но слышу и чувствую голоса, которые для меня — лишь слабая вибрация. Я не одинок, но я не могу позвать тех, кто окружает меня. Я не слышу, что они говорят. Я не одинок, но я и не с кем-то, и это ужасно.

Из незаметного я превращаюсь в нечто огромное и мощное, я становлюсь морем, чьи холодные воды заполняют бескрайнюю, тёмную раковину. Моя глотка, чья пустота существует, как бы, сама по себе, горит огнём.

С треском, который я не слышу, но чувствую внутри бесконечного себя, я возвращаюсь к жизни.

Слов не существует".

- Ты что, бредишь? — голос Эда пробивается сквозь фоновой шум, — Думаешь, мне есть до этого дело?..
- Заткнись и вешай гирлянду, — она — наша невеста — почти зла. Смеётся. Что-то падает на пол, — Иначе, я запихну её тебе в задницу.

Мы — её марионетки, умпа-лумпы, снующие по трём этажам, лишь бы не припахали к предпраздничной суматохе. В ней, в светящихся лампочках и конфетти, до горького осадка на нёбе, не хватает Йохана.

Лисса беспощадна в навязчивом стремлении занять каждого. Абсурдном.

- Мне нужно содержимое того баула. Узнай, что там, — я подслушиваю разговоры, приглушённые дверьми, пока цепляю на потолок блестящие висюльки.
- Как это, "узнай, что там"? — младший брат шуршит, вырезает снежинки.
- Ну, в смысле, открой его.
- Чёрт побери, Мэл, это не консервная банка бобов, что значит, "открой его"?..

Что-то, между ними, скользит. Мрачная тень, поделенная на симпатию. Она — будущая жена пастора — подходит ему и это... это беспокоит меня. "Ты поменялся, Эл. Это бартер. Принимай последствия своих решений с надрывной гордостью".

П р е д а т е л ь.

Может, поэтому, она хлопает по плечу Эдди-Эда, напевая песенку с зимнего фестиваля, но не меня. Становится рядом с ним. Я что, ревную?..

Голос, поселившийся где-то у него в голове, продолжал терзать его.

Слушай.

Он прижал ладони к глазницам, словно пытаясь вдавить их внутрь, но из этого ничего не вышло. Он заплакал кровавыми слезами, и кровь испачкала его руки. Но голос, по-прежнему, бился о стенки его черепа.

"Ты знаешь, кто мы. Ты знаешь слова, символы власти — хотя тебя и не учили, но ты распознал их. Но ты не знаешь, почему мы стали теми, кем стали, почему мы были обречены на знание. Ты должен узнать больше. Грядут ужасные времена, когда он — тот бог, что живет в твоей крови, скрывается в твоём разуме, — когда он соберёт себя воедино. И ты должен быть готов".

Мне проще, когда тебя нет, Берти.

Лисса балует нас грандиозными ужинами, покупает, даже, донорскую кровь в пакетах, у каких-то знакомых барыг, чтобы маме и Эду не приходилось питаться прогорклой, травянистой плазмой одержимых, кишащих в Стрейнджервиле.

Фрау-Какао носится по дому. Таскает, с улицы, мелкие камешки и птичьи перья.

"Узрите моего самого глупого потомка,
Который назвал безумие счастьем.
Пусть же он станет безумным,
Чтобы все — бежали от него".

Этой чёртовой смерти так много — и как же не хочется умирать. А город, кажется, плохо спит, чтобы от усталости уснуть навсегда, став очередным Некрополем.

Так он писал?.. Я не помню.

Мама сжигает страницы его дневника на бронзовой жаровне. Смешивает пепел и серебряный порошок, очерчивая им круг, защищающий от враждебных призраков.

- Мне нужен глаз трупа. Чем свежее, тем лучше, — она утирается рукавом, пересекая расстояние до Эда, улизнувшего во двор. Останавливает его фигуру, — Достанешь?
- Без проблем, — он пожимает плечами, — Любой?
- Любой.

Он не задаёт вопроса "зачем". Он всё понимает без болезненных уточнений. Потому, что она вымещает злость на заплодоносивших цветах. Так глупо, так честно.

Меня пробивает дрожь, как булавка, вонзённая в тряпичное тело куклы-вуду. Я — вольт. И моя суть, отнюдь, не гудящее электричество, а солома и кровь, перемешанные с выдранными волосами.

Пустующая комната родителей воняет ладаном.

Марта рисует оккультные символы на собственном теле, стоит, на коленях, перед алтарём, взывая к тёмным богам, чтобы даровали ей силу, способную вернуть с кладбища не только домашнее животное, но и человекообразное существо.

- Не проще ли приготовить амброзию?.. — мои слова жалкие и трусливые. Я не хочу, Берти, видеть, как она вредит себе. Не хочу лишиться её, остаться одному с Эдди, что возьмёт власть в холодные руки, — Ты же читала об этом. А я... я мог бы вырастить орхидеи.
- Нет, — говорит мама, — Без толку. Я должна заглянуть за покров, мистический барьер, отделяющий мир живых от подземного. Может... — она, на секунду, гаснет, воспаряя вновь, — Может, его и нет больше. Может, он уже сделал глоток воды Стикса.

Эдди дарует ей глаза. На выбор. И она, дождавшись молодой луны, ударяется в заклинательство.

- Loca inferna in nocte, — я слышу её ритуальное пение, — Loca inferna in nocte!.. Animae in nebula. Media nox.

И боюсь. Ни одному из нас не позволено открывать дверь.

- Obscura nox! Сrudelitas animarum. Campana sonat duodecies!..** — она щедро хлопает виски, распространяющее едкий запах, и кричит, в страдании, вырывая, без анестезии, собственный левый глаз, засовывая, вместо него, глаз мертвеца, тут же обрастающий плотью и вживляющийся, как родной, — Позволь мне способность, святая Тенебра, видеть души умерших и погребённых!..

Я пришла украсть у них твоё тело.

Неохотно, но движутся, вспять, упрямые стрелки.
Я храню свою тайну, да и кто мне поверит,
Но я знаю, ты спишь, просто спишь слишком крепко.

Я ищу тебя, чтобы укрыть от жестокого ветра,
Отвоевать тебя у холода и темноты.
Гаснет пламя свечи, но я верю в твоё бессмертие
И уведу тебя прочь из ледяных пустынь.

Этой страшной ночью, у нас, срывает все краны. Вода плещется на пол, омывая окровавленные ладони, разрезая тревожную тишину бесстыдным шумом.

Я сильнее, чем холод. Ты вернёшься, я верю,
Оттуда, откуда никому нет возврата.

Я выхожу прочь, вдыхая воздух полной грудью. Заворожённый, смотрю, как скукоживаются слабые всходы, ростки, пробивающие из-под сухой земли, обласканной скупым дождём.

Я не хочу, чтобы ты оставался один,
Неподвижный, беспомощный в этих мрачных чертогах,
Среди чуждых и странных скрипов и шорохов,
Среди чуждых, холодных, воздушных потоков.

Я не верю, Берти, что мне уже, давно, за тридцать. Я старше мамы, оставившей прежнюю себя до моего рождения. Я старше брата, застрявшего, на веки, в сумасшедших двадцати.

Вся разница заключается в предвкушении. Почти восторге.

Нет. Нельзя так думать. Я не вижу снов, когда бодрствую. У меня нет галлюцинаций. У меня — теперь — нет галлюцинаций.

Переводы.

*Ты научился здраво рассуждать?..

**Подземное царство в ночи! Подземное царство в ночи!.. Души в тумане. Полночь. Тёмная ночь!.. Жестокость душ. Колокол бьёт двенадцать раз!

 

[eisenfrau_]

Отчёт 16.

Эдуард, чувствуя подкатывающую к горлу тяжесть, втолкнул каталку с трупом Йохана в кафельную, призрачно-белую преисподнюю. Ноги мёртвого отца, на добрый метр, торчали из-под прорезиненного покрывала, — а кожа стала на пол тона тусклее, утратив прижизненную, почти яблочную, зеленость.

Патологоанатом.

- Мне жаль... вашу мать, — обронил доктор Э., наблюдая как Эд, откинув ткань, направляет лампы на мёртвое тело. Тело живого Шмидта слушалось через раз.
Учёный чуть улыбнулся, сдержанно и отмерено, слегка растянув губы. Его взгляд проскользнул по Йохану, а, точнее, по тому, что когда-то им было. Грудь мертвеца была разорвана в районе грудной клетки, открывая алеющее нутро, а плоть пожёвана. Слишком много видимых повреждений.
- Мне нужно его препарировать, — констатировал он очевидный факт их пребывания в морге, — Таков порядок.

Эд внимательно посмотрел на доктора. Чуть удивлённо, да, но всё ещё ощущая заторможенность реакций. Ладонь, обернутая латексной перчаткой, как упаковкой, осторожно коснулась лица покойника, каждая черта которого грубо заострилась.

- И мне жаль... его портить, — странным голосом выдавил учёный, поворачивая вбок пробитую, мёртвую голову.

- Какая женщина не хотела бы вернуть своего возлюбленного? — доктор Э. обратился к Эдуарду, который не сводил глаз с существа, распластанного на оцинкованном столе.
- Разве мёртвое не должно быть упокоено?..

Вопрос повисает в звенящей тишине — без ответа.

В этом и заключается игра, Эл. Видеть все твои действия, отслеживать каждый шаг, с закрытыми глазами видеть, как ты, слегка, приподнимаешь отсутствующие брови при каждой паузе, при каждой замеченной несостыковке.

- Тили-тили-бом... — тихонько поёшь ты, покачивая в такт головой, провожая Эдди-Эда взглядом, а сам — блуждая, — Кто-то ходит за окном — и стучится в двери...

Это ты — всегда ты, не замечающий, что я всё ещё здесь. Мы — здесь. Тебе не сбежать, не деться, не притвориться. Ты — вместилище, сосуд, бутылка вина, но газы, источаемые жидкостью внутри, вот-вот и выбьют слабую пробку, разливая инсектицид.

- Никто не ранит меня сильнее, чем девочка-дисгармония, — твой шёпот переплетается с голосами, струиться прочь, оплетая ночную прохладу, несоизмеримую и чуждую растениям, что так одержимы солнцем, — Никто-никто-никто...

Лунное хало горит идеальным, геометрическим кругом. Мама уходит из дома в полночь.

- Тили-тили-бом... кричит ночная птица. Он уже пробрался в дом, к тем, кому не спится...

- Тёмные боги, — она, теперь, тоже говорит с самой собой, — Я благодарю Вас. Вы оказали мне честь так скоро, что я остаюсь должна жертвоприношение.

Их хохот гуляет по улицам Стрейнджервиля. Ей бы остаться в рассудке, натыкаясь, за каждым поворотом, на неупокоенные души. Они жаждут тепла, хотя бы, простого общения и следуют за ней по пятам. Это слишком великая плата, Эл, за одного. Ничтожная — за одного его.

Я слышу адский грохот тамтамов,
Я слышу гул ритуального пения.
До самых звёзд поднимается пламя,
Выше звёзд — горы чёрного пепла.

И жадные, до крови, руки тянутся к нам — из бездны.

- Какого чёрта, Шмидт?.. Какого чёрта?! — она кричит, вместо приветствия, отыскивая отца, источающего розовые пушинки и отмахивающегося от них, как от назойливых мух, — Как ты мог позволить ей убить себя?.. Как ты мог?..

- Ты видишь меня?.. — ты бы рехнулся, узнав, как он звучит после гибели. Сломанный синтезатор, в режиме органа, громыхающий со всех сторон.
- Ты забыл?! Забыл?.. Как всегда! — Марта пытается схватить воздух, рябящий от энергии и плазмы. Загребает, но тщетно, — Я же ведьма. Из Мэджиктауна. Я вернула тебе Одэлиса... помнишь?..

На его полупрозрачных ладонях не хватает пальцев. Но кольцо, её подарок на восемнадцать лет, вросло и в призрачную субстанцию. Как думаешь, снимал ли он его хоть когда-нибудь?..

Слова, ненужные, сбиваются в клубок из алеющей, пропитанной липкой жижей, нити и фрагментов-осколков чего-то прежнего.

- Я... — его дыхание — лёд, но есть ли, до того, дело вампирше?.. — Я помню. Всё помню. С нашей первой встречи.

И она бросается в его объятия, обжигающие погребальным холодом. Давится слезами. Плоть слаба. Но так ли она необходима, если есть нечто большее — память?..

- Прости меня, — он умоляет, просит, а Марта прощает, в неисчисляемый раз, с готовностью простить ещё столько же, — Я не хотел оставлять тебя. Я не хочу. Но меня, в дневном свете, не существует больше.
- Почему ты остался? Почему не ушёл за покров?.. — она не слышит, как будто, задавая, раз за разом, вопросы, не нуждающиеся быть отвеченными, — Поэтому?..
- Да. Ты должна принадлежать мне.

И этого — достаточно. Они — всё ещё вместе, сцепившиеся, руками, в вечности.

Пять тысяч лет — вечно молод.
Когда ты рядом, я чувствую голод.

- Я найду способ вернуть тебя...
- ...ты обещала.
- Я обещала.
- Амброзия?..
- ...чрезмерный риск. Ты снова умрёшь.
- Я буду приходить каждую ночь.

И он приходит. Йохан всегда держит своё слово.

Наверное. Я нахожу лишь смятое одеяло и улыбку, зловещий прищур, на лице мамы. Все чувствуют что-то, потустороннее и гадливое, но ничего — ни черта — не видят.

Фриц почти не спит, жалуется на шорохи и, сами по себе, перемещающиеся вещи. Открывающиеся настежь, хлопающие, — от сквозняка, — двери.

Температура теряет, с лихвой, в фаренгейтах. Дома, как в склепе, Эл, и хорошо, что ты — в заточении. Я справляюсь лучше, намного, ты же знаешь. У меня всё схвачено.

Только Эдди принимает всю неизбежность сосуществования так, будто филиал театра абсурда, — неукоснительная норма бытия. Он доверяет маме, всегда доверял, и принимает её решения охотнее прочих, не забывая, при разговоре, натягивать улыбку по-американски.

Даже в родительской любви, мой дорогой, ты проиграл младшему брату.

НЕ СМЕЙ МНЕ ЛГАТЬ. ЗАТКНИСЬ, ЗАТКНИСЬ, ЗАТКНИСЬ.

ТЕБЕ НЕ ПОДАВИТЬ МОЮ ВОЛЮ.

- Получилось, да, мам?.. — он, тихой сапой, просачивается в комнату, спугивая замершего Йохана. Званного, желанного гостя, не ощущающего себя, нематериального, хозяином. Он боится, невесть чего, но, ни один из нас, не решился бы его прогнать. И не захотел.

- Ты... тоже?.. — спрашивает Марта. Эд кивает.
- Я вижу призраков с детства. Это моё проклятие.
Мама охает, прикрывает губы ладонью. Теперь, она знает, каково это. Знает, насколько невыносимо лавировать в эхо голосов некогда живых.
- Я привык, — он садится рядом с отцом, на кровать, — Салют, — говорит, — Рад тебя видеть.

Угукает. В ответ. Растерянный.

- Расскажи.

Лицо Эдди остаётся неподвижным, как у статуи, со стеклянными глазами, а затем, в глубине этих глаз, что-то мелькает.
- Я думал, маленький, что это издёвка. Какие-то люди, животные, постоянный шум, который они издают. Я не понимал, даже, что Одэлис — наш кот, а не очередной заплутавший дух. Некоторые, конечно, были ничего. Владислаус. Он учил меня азам вампиризма, но сам, кажется, не понимал, что он такое.
- Влад?.. — смущённо уточняет мама, — Я его изгнала.
- Я знаю. Так и нужно. Каждая душа стремится к покою. Они одолевают меня, просят перевести на тёмную сторону, к реке забвения. Поэтому... — он опускает взгляд. Смотрит на носки кед, в песке, — Поэтому, я стажируюсь в морге. Там, проще всего провести ритуал. Они помогают мне, как в оплату, и стоят за спиной, превращаясь в секретное оружие. Но я... я ничего не чувствую. Я сам — мёртвый.
- Ты и есть. Мы же сородичи, Эдди.
- Да, мам. Кровососы. Я догадался, зачем тебе глаз. Из всех предложенных ты выбрала... — и жмурится, с силой, закусывает нижнюю губу, — Выбрала мой. Это ерунда, для бессмертного. Он... он подходил лучше всех остальных. И ты, как знала, на котором остановиться.
- Чёрт, — ляпает отец, скорчивший шокированную гримасу, — Весело тут, у вас, ребята. А мне не полагается чьих-нибудь запчастей?..

Эдуард усмехается.

- Вот почему, они приняли его моментально.
- В этом и смысл. Родная плоть. Того, кто уже способен видеть. Ощущение физических уз, смешанное с ожиданием, — да, это было желание, наверное, но как мало было в нём от сексуальности!.. В конце концов, секс — это лишь физическая близость. Мы сами обманываем себя, считая его чем-то большим. Этот урок я, постепенно, вынес из своей работы. Смотреть, как слой за слоем, разрезаешь кожу, ткани и сосуды, добираясь до костей пациента, — на самом деле, это немногим отличается от секса. Близость, имеющая лишь то значение, которые мы сами вкладываем в неё. Но есть и другое. Близость тел и душ, и столь могучего интеллекта. Твоего, мама.

Он замолкает. Устыдился, что разоткровенничался.

- Про глаз. Ты сам это придумал... или?..
- Мне подсказал доктор Э., мой научный руководитель. Он... в курсе некоторых вещей.
- Доктор Э.?.. Э й д е н г у к?.. Марк?
- Ты знаешь его?..
- Ближе, чем ты мог бы подумать.

Марта поднимается. Йохан уже растворился в предрассветных лучах.

- Тебе лучше перевестись в больницу Стрейнджервиля. И с пропуском меньше возни.
- Но... почему?..
- Потому, что я знаю, на что способен мой старший брат.

Слов не существует.

"Но зачем нам нужны слова? Они так несовершенны. Каждое слово годится лишь для микроскопических целей, для которых оно и было придумано. Пытаться описать ощущения от перехода словами?.. Это всё равно, что пытаться вставить яблоко в картинную раму. Поэзии нет, есть лишь ощущения. Бессчётное количество цветов, — оттенков чёрного, цвета боли, — пульсирующие под закрытыми веками. Невидимая стена из кожи приближается ко мне — огонь, выжигающий мне мозг, — жар, темнота и шум".

- Тебе не надоело, Берти?.. Этот город, эти дурацкие цветы? Давай уедем, пожалуйста, я готова сдаться, лишь бы не прожить, до старости, в Стрейнджервиле. Фру-фру здесь плохо. Мне плохо, — Мелисса отрывает меня от созерцания кошки, мяучившей на языке любви, — Пожалуйста, давай уедем.

- Что ты говоришь?.. — с моей открытой ладони, в нос и глотку глупой девушки, порхают споры, розовая пыль, забивающаяся в горло и всасывающаяся в капилляры, — Зачем? Мы же дома, Лисс, в безопасности. Здесь хорошо и спокойно.

Это лучшее место во всей обозримой вселенной.

- Х-хорошо... — она осекается, глотает кислород. Глотает — и с этим глотком я вхожу в её душу, — Я-я люблю тебя, Берти...

- Мы тоже любим тебя, родственница перечной мяты.

Мне трудно сконцентрироваться. Тупая боль, бьющая по вискам, и сонливость не дают качественно анализировать информацию, тут же ускользающую, не только от внимания, но и из памяти. Элли, Элли, я зову тебя...

Прости, это я взял твои таблетки пару дней назад. Не уверен, зачем. Наверное, поддался какому-то чувству. И знаешь, даже если они и не спасли мне жизнь, то уж точно пригодились.

Элли?..

 

[eisenfrau_]

Отчёт 17.

Ты не выходишь погулять. Тебе страшно. Не бойся, Эл, ведь не существует проблемы, которую я не смог бы решить. Сам. Без тебя.

"Ты так смешно разговариваешь, так необычно", — говорили они тебе, бесцеремонно хлопая по плечу, — "Но... добавь ещё эпитетов, чтобы стало красочнее".

Ещё и ещё. До сумасшествия. Потому, что ты — мальчик-недостаточно.

Ты старался, я клянусь, ты был хорош, но стоило тебе открыть рот, как слова предательски ускользали из вокабуляра, оставляя, алеющего от румянца хозяина, задыхаться в беспомощности. Поэтому, я им не верю.
Поэтому, первой фразой дитя, разбуженного и увидевшего ясно, оказался вопрос. Ты вынырнул из вязкой субстанции снов, полных бессвязного шёпота, с одной лишь, — только, — ясной, выкованной из железа просьбой, поверх остальных слов.

"Добавь ещё... добавь ещё..."

Память, полароидный снимок, напечатанный на изнанке подкорки: я делаю первый шаг на пути к восхождению по мудрёным лестницам.

ТЫ, ТЫ, ТЫ. ТЕБЯ, ТЕБЯ, ТЕБЯ.

Я оборачиваюсь, запечатлеваю маму, — счастливую, — жизнь которой становится обсессией, ожиданием полуночного свидания и тянучки-запаха, наполненного сырой землёй и досками крышки соснового гроба.

Я отправляюсь в путешествие, Эл, и беру с собой коробку из-под рождественского подарка, забитую необычными фруктами. В каждый из них я вонзил катетер шприца, вспрыскивая, в один за другим, растворённый флуоксетин. Может, и ещё что-то. Всё, что нашёл у тебя в комнате.

ВЫПУСТИ МЕНЯ!..

Антидепрессанты, вступающие в реакцию с нектаром красного гесперидия, усиливают состояние эйфории, приобретаемое с приступами одержимости. Наши глаза открываются шире.

И древесный разум изыскивает волю блуждать вне Стрейнджервиля.

"Добавь ещё... станет ещё красочнее..."

Никто, попробуй переубедить, не посмеет оспорить власть матери всего живого. Я — господь, сын её, распространяющий заразу воздушно-капельным путём. Через ласковое прикосновение нежных спор. Я — здесь.

- Примите наш подарок, — я достаю, из коробки, красный, пульсирующий кругляшок, — Я, как представитель совета агрономов Стрейнджервиля, настаиваю, что этот незатейливый ингредиент разбавит скучное меню "Восьми склянок". Добавьте его во всё. Поверьте, постояльцы останутся в восторге. Они захотят ещё.
- Во всё?.. — она смотрит, тупо и неосознанно, глазами-стекляшками. Кивает, — Х-хорошо...
- Выжмите этот фрукт досуха. Разлейте его сок по всем бутылкам с алкоголем. А я вернусь через несколько дней, мисс?..
- Х-хорошо. Разлить... я вернусь, — я не дожидаюсь ответа, только действия, сводящей мышцы страсти, чтобы поскорее исполнить волю великой матери.

На лице барменши — безмятежное выражение. Она мямлит под нос, зубрит каждое слово, что я произнёс. И ни в чём не нуждается.

ВЫПУСТИ МЕНЯ, ВЫПУСТИ!..

Нет, Эл. С меня довольно твоей непритязательной жизни.

Я показываю, украденный у Эдуарда, пропуск на КПП. Я принимаю любую форму, какую захочу. Лгу.

Когда-то, мы говорили часы напролёт, понимая объёмные образы без слов-уродов, и в голос, танцуя парой под оглушающий бит, будто бы, зная друг друга вечность. Ты говорил мне, что не умеешь улыбаться — и широко улыбался в лицо, в мутную гладь зеркала, а я смеялся, чужим голосом, над твоей причёской и угольными глазами.

Я еду в Оазис Спрингс. Ты никогда не был там, верно?..

Меня тошнит от блёклых городов. От жалкой копии родного. Он жёлтый, весь — омерзительный — и жёлтый, без благородной, невадской рыжины и, чересчур, холодный для мнимой пустыни.

Фу.

Я пробираюсь в самый ненапыщенный бар, собирающий в себе немыслимое число посетителей, обращаясь, к хозяйке заведения, всё с той же убедительной просьбой.

- Ладно, — соглашается она, придирчиво осматривая обклеенную Мелиссой коробку, — Это безопасно?..
- Экологически чистый продукт, — заверяю я. Улыбаюсь, обнажая хирургическую сталь брекетов, — Никакого ГМО. Клиенты сходят с ума, стоит им, — только, — увидеть эту маркировку. Разве не так?..

- Так, — она, бесстрашная, надкусывает, увитый прожилками, бочок плода. Замирает. Переминается с ноги на ногу, — Беру. Ч-что я Вам должна?..
- Ничего. Поделитесь ими с каждым, кто навестит Вас этой ночью.

Я обещал показать тебе миры, куда более чистые и потрясающие, чем эта гнилая реальность, я обещал тебе вечность и преданность, я обещал всегда быть рядом — быть в твоей голове. Перестань кричать. Я никогда не уйду.

Prends-le tel quel.*

Я вырываю победу. Зубами, если хочешь. С первым посаженным странным растением, пустившим корни в завоёванную землю, корни, объединяющиеся с корнями священного Стрейнджервиля, расползающиеся во все стороны и опутывающие подземные цепи.

ПЕРЕСТАНЬ! ПРЕКРАТИ!

Когда-то, мы были дружны, да, Эл?..

Я хочу-хочу-хочу прикоснуться к тебе, почувствовать по-настоящему. Узнать, убедиться, что ты, и в самом деле, существуешь. Я хочу-хочу-хочу увидеть твоё лицо, Эл, твои волосы, ощутить жар живого, непритворного дыхания. Мы — сиамские близнецы, у нас общее всё, кроме расколотой души и ты-ты-ты...

...ты мне нужен.

Нужен, надсадно и давно, что нарыв, запущенная, загноившаяся рана, сочащаяся белёсыми лейкоцитами. Я схожу с ума, — не будучи безумцем, — отчаянно отыскивая выход в стеклянном лабиринте и натыкаясь на остроугольные тупики, а ты собираешь слово "вечность" и оборачиваешься, зло, отчуждённо ухмыляясь. Ты — жестокий.

Изжёванная плёнка болезненного воспоминания. Осколок разбитого зеркала. Фрагмент.

Как и цветы, на обезьяньей лесенке, для Фру-фру.

Как игрушечный кот, из плюша, повторяющий окраску питомца мистера Кахилла.

Как Эдди-Эд, топающий на весь дом, упражняясь на новёхонькой беговой дорожке.

- Зачем?! — я почти кричу, чтобы он услышал, — Ты же вампир!..
- Вот именно! — он, так же, громогласно вторит, срываясь и чуть не падая с полотна, — Слыхал, Берти, про трупное окоченение?..

Всё слишком сложно, Эл, ведь и ты не щадишь меня. Никто.

Ни мама, наряжающаяся, как на тусовку.

Ни младший брат, то весело играющий с Фрау-Какао...

...то погружающийся в молчаливую скорбь.

Пузырьками всплывало, из-под ложечки, странное ощущение абсолютного одиночества, превращающееся в извращённую форму педантичности. Наверное, таким и был Эл — вот тут, под рёбрами, под футболкой, под чуж(еродн)ой кожей Берти. Ядовитое растение распустило толстые стебли по организму, отравляя, некогда взбалмошного, брата-почти-близнеца породистым, едким спокойствием.

Я снимаю, со стены, часы, бездумно уставившись на ровные бесстрастные цифры, прокручиваю стрелки в обратную сторону. День, два. Так бы летело неумолимое время, в полной тишине, без навязчивого "тик-так", отдаваясь болью только в подушечках пальцев.

Что ты ответишь, Эл, если я признаюсь?..

Тебя и не было вовсе. Не было. Никогда.

Всегда — я. Только я.

Альберт.

Переводы.

*Прими всё, как есть.

Баллы, etc.

0,25 балла за каждую вечеринку и романтическое свидание, проведённые на золото (свадьба Йохана и Марты Мины).
0,5 балла за развитие вампирских способностей до уровня "Магистр" (Мина Шпилер).
0,5 балла за каждое поколение, кроме последнего (Альберт).
0,5 балла за достижение 10 уровня навыка "взрослого" навыка (Йохан, обаяние).
1 балл за достижение симом вершины карьеры (Йохан, армия).
1 балл за максимальный уровень репутации (Альберт, безупречная).
1 балл за каждый вид смерти (Йохан, съедение материнским растением).
0,25 балла за достижение максимального уровня навыков, где 5-й уровень последний (Альберт, танцы).

0,25 балла х6 за каждого друга (Мелисса, Алекс, Серсея, Хироши, Селеста, Пэлома).
0,25 балла за каждого лучшего друга (Мелисса).
0,25 балла х2 за друзей-питомцев (Фрау-Какао, Константин).

Штраф 1 балл за проваленное ограничение "Противоположности притягиваются".

Итого: 14.

 

[eisenfrau_]

Отчёт 18.

Я стою перед зеркалом в своей, порядком запылившейся, комнате. Вокруг давящая тишина и ни к чему нет настроения. Я пытался дозвониться до мамы, но та ответила короткой СМС: "Я занята". Пусть, ведь никогда не бывает слишком поздно.

Мне хочется вырезать, в потолке, небольшое окошко, чтобы не было так душно. В абсолютной пустоте, иногда, хочется плакать, она так холодно звенит, будто сентябрьское утро, когда деревья, на набережной Бри Бэй, опутываются инеем. Я бы вновь почувствовал свои двадцать лет, когда из дома можно было выглянуть во двор, через такое вот маленькое отверстие. Было забавно, ведь никому и в голову не приходило, что всю соседскую грязь видно через эту щель. Шуршали бы деревья, а в нос бил бы запах тепла. Это всё — будто из чужой жизни. Теперь.

Я ненавижу своё отражение, но из-за этих чёрных глазах, мне кажется, что я совершенно другой человек. Даже надоевшие, привычные черты приобретают новый облик. Я, если честно, могу придумать характер: дерзкий, неприличный, совсем не похожий на меня самого. Я пытаюсь улыбнуться, но выходит чересчур болезненно. Значит, оставим на потом.

Я верчу головой туда-сюда, поправляю волосы. Можно попробовать привыкнуть к мерзкому, щекочущему ощущению и походить немного с распущенными. Пусть и я стану распущенным, выкину что-нибудь эдакое.

Так я считал?..

Новые чёрные глаза, с алым, смотрят немного укоризненно, но, в конце концов, это же просто маскировка, её всегда можно снять и вернуть себе привычный облик. Одиночество в окружении стольких людей отравляет меня. Я, просто, должен придумать кого-то, чтобы было с кем проводить время. Кого-то настолько непохожего на меня, что даже остальные поверили бы в его реальность.

ТЫ ЛЖЁШЬ. ТЫ ЛЖЁШЬ, БЕРТИ. ЭТО, ВСЁ ЕЩЁ, ТЫ И Я.

Один раз и больше никогда. Один раз, — и не будет конца. Я знаю об этом достаточно. Я горю огнём и в этом пламени сгорают тысячи моих лиц. Добро пожаловать в мой мир, ты — незваный гость.

Я умер и возродился вновь, может быть, и не настолько хороший как прежде в процентном соотношении, но уж точно... другой. Привет, меня зовут А-л-ь-б-е-р-т и мне кажется, что теперь мне до неприличия много лет. Много по сравнению с моим прошлым, с моими прошлыми, — и в слове "много" для меня теперь чересчур.

Снова.

Фру-фру готовится пойти в старшую школу. Веришь?.. Он очень талантливый, этот малыш, а я повторяю отцовские грехи, не зная ничего, что составляет мозаику слова "Фридрих".

Фрау-Какао, моя девочка, охраняет мой сон, а я — защищаю её. Когда она спит.

Как простая, обыкновенная кошка может дарить столько счастья? Как она, непонятная, может помочь обрести смысл жизни?.. Спасибо, что ты есть.

В этой погоне за идеалом потерялся я сам. Я добился, да, всего о чём мечтал, — даже большего... и что?.. Я — Алиса, потерявшаяся в зазеркалье, я сломан и жду только одного, — чтобы зеркало треснуло.

Мелисса радуется каждому дню, наполненная, под завязку, эйфорией спор. И я боюсь её всё больше, не в силах разгадать, что у неё в голове.

Эликанто-шмеликанто, да, Аль-берт?..

Она дружит с Эдди, шушукается и смеётся, доставая и в личной, запертой комнате. В этом вся Лисс, в вечной, беспардонной, жизнеутверждённой позиции, глаголящей занять и всполошить каждого, чтобы не осталось и секунды страдать в собственных мыслях.

Её сила и власть. Manipuler. Semble naïf et inoffensif.*

Меня тошнит от всего этого. И я уверен, — сейчас ты понимаешь.
Тошнит от обыденности, от этих людей вокруг, от этой идиотки, что вечно лезет не в своё дело и не даёт побыть одному. Тошнит от пресловутого непонимания. Тошнит, раздражает, выводит из себя.

Я сталкиваю тебя с обрыва.

Кран звонко капает в абсолютной тишине. Мне, как будто, снова двадцать лет. Одиночество, когда-нибудь, утопит меня в своих тёмных водах.

ТЫ, ТЫ. ТЕБЯ. Я...

...НЕ ЗНАЮ, КТО МЫ ТЕПЕРЬ.

Я иду на плаху, усеянную белыми лилиями. Этот цветок, погребальный, символизирующий вечную девственность, потерял стальную брошь, выкованный из сплава эдельвейс.

- Где он сейчас? — спрашивает мама, рассматривая фотографии. Себя, отца, бабушку Ан-не, умершую в Стренджтауне, — Мне так плохо, не знать, что он делает. Я, ругая себя, конечно, не могу отогнать мысль, что лучше бы он умер совсем, чем перестал быть моим.
Я понимаю. Сердце щемит образ Серсеи, никогда и не принадлежавшей.

Нет смысла.
Ни в чём нет смысла, только в запахе полыни, окружающем мою голову. В раскатах грома, в запахе дождя и последнем зонте, оставшемся у меня в руках. Я бы так хотел поделиться им с ним, но, кажется, совсем забыл... я остался один, выброшенный за порог, но укрытый от дождя своим же зонтиком.

- Мне надоело, — говорит она, — Надоело, Эл. Всё, что ты воротишь, решаю я.

Я не миленький. I'm so vicious-delicious**, как те розовые пончики на заправке, — они сладкие и вкусные, но из-за них твоя задница не пролазит в дверной проём. И в этом вся жизнь: что бы ты не выбирал, — твои сахарные пончики замешаны на уксусе.

Я другой, абсолютно. Я сумасшедший, нестабильный, больной. Не в этом ли самая вкусняшка?..

Нет.

Если во мне так много зла, то почему оно не шарахнет тебя по голове? Или ты так тщательно зализываешь раны?

- Прости, — я отвечаю, но уверен. Не сработает, — Я запутался. Потерялся.

Она прикладывает пальцы к губам. Выдыхает.

- Эл... сынок. Моё солнышко... — а я не солнышко, я цветок, — Как же ты меня задолбал. Скажи мне, чёрт возьми, сколько можно?..
Я делаю шаг назад.
- Сколько можно вить из семьи веревки? Ты хоть понимаешь, на крошечную долю секунды, что только из-за тебя я лишилась Йохана?.. — её пальцы сгибаются, в хватке хищницы, и я боюсь.

Ты ничего не знаешь о сумасшествии. Нет, ты ничего не знаешь, если не чувствуешь как чьи-то глаза непрерывно впиваются в твой затылок. Но я очень хочу, чтобы ты узнал.

В цвете моих глаз, ровным счётом, ничего особенного, ты не отличишь их от тысячи других таких же, но я очень внимательно наблюдаю за тобой. Не слежу, ни в коем случае, я всего лишь сторонний наблюдатель, которому не суждено попасть внутрь заветного логова. Когда же наступит тот момент, когда тебе станет неуютно от моего незримого присутствия? Когда же ты начнешь осознавать, — что значит сходить с ума из-за кого-то?..

Этот жест. Я копирую его.

Мои ладони не пробивают стигматы. Но я — проповедник.

- Хватит, — указательный палец Марты взмывает вверх, — Я не позволю тебе разрушить всё, что мы с такой любовью строили. Мне плевать, осознаешь ли ты. Я могла бы убить тебя прямо сейчас. Благодари богов, что ты — мой сын.

Мы были бы землетрясением, бедствием, мы были бы совершенно другими, — и мир был бы другим, тот мир, с которым ты побоишься распрощаться теперь. Поэтому, мы оба, иногда, хотим сдохнуть, правда?..
Даже глухой и слепой я вижу подложку этой незаконченной картины, а тебе, тонко осязающему другие измерения, призрачно шепчут на ухо. Неужели ты не слышишь грохот надвигающейся грозы? Если и быть распятым, то только поделив яблоко с тобой напополам. Но будь осторожен, не порежь пальцы, — запах крови привлекает таящихся в ночи.

Кого?.. Лиссу, оставившую на барной стойке, в кухне, недопитый бокал?..

- Ужасно, — признаётся она, по-секрету, — У меня есть дом, малыш, которого я воспитываю одна. Две кошки. Начало положено, не так ли?..
- Нет, — её утешает Эдди, не я, — У тебя, ещё, есть мы. Твоя семья. Я, мама. Думаешь, бросим? Как бы не так.

В стрейнджервильских стенах собираются вампиры. Приватная встреча для приближённых, насчитывающая четверть Шмидтов, Ватторе и Кавасаки-сан.

- Спасибо за приглашение, — скупо благодарит Калеб, тревожно блуждая взглядом по стенам, — Почему же мнение нашей... нашей главы изменилось?..
- Нам необходимо объединиться, — отвечает Эдуард, — Против опасности более могущественной, чем всё, что когда-либо угрожало сородичам. Мы, всегда, можем вернуться к вражде потом.
Они смеются. Забавно. Строят из себя высшую прослойку.

- Союз с лицемерами? — голос Пэломы раскатистый, грудной, не чета измученной внешности, — Это смело, Мина, и неожиданно. Нам придётся глядеть в оба.
- Как всегда, подруга, — Марта кивает, — Как всегда. Весь цимес в том, кто же нападёт первым после.

Фриц, впрочем, наводит шум, разбавляя приторную изысканность.

- Эй, красотка, — он беспардонно дёргает Лилит за пиджак, — Дождёшься моего шестнадцатилетия?
- Послушай ты, шкет. Я твоего отца младенцем видела. На что надеешься?
- Ты не сказала "нет", киска, — выпаливает и ретируется. А сестра Ватторе фыркает, ломается между возмущением и умилением.

Прячется под опекой брата.

- Что, для Вас, самое интересное в работе с мёртвыми? — Калеб пытается поддержать светскую беседу, посвящая своё внимание единственному мужчине-вампиру, кроме него. Его пальцы нервно теребят обивку дивана, — Расскажите, Эд. Интригует, зачем же сородичу окружать себя такой мрачной атмосферой.
- Мм?.. — Эдди, презирающий пустой трёп, выкладывает припрятанный козырь, — Гниение, пожалуй. Сперва, в паховой области и вокруг пупка проступают зеленоватые пятна — это бактерии в кишечнике начинают процесс "самопереваривания". После, по мере разложения белковых веществ, появляются гнилостные газы, из-за чего тело начинает раздуваться. Оно приобретает благородный зеленовато-чёрный оттенок, из носа и рта истекают жидкости, а кожа отслаивается, напоминая кашицеобразное меси...
- Очень познавательно!.. — его собеседник кривится, будучи гурманом и эстетом во всём, — Давайте выпьем за наше соглашение, которое, я верю, изменит будущее детей ночи!..

Это совсем не похоже на байки об инопланетянах.

Боль кажется горячей и горькой. Сухой. Размеренной. Привычной?..

Пережить бы эту пару минут, когда мучительно больно и страшно. Она жадно глотает воздух, корчась от нескончаемой пытки, на которую согласилась.

- Ты позволишь? У нас закончилась донорская кровь.
- Да, конечно... как, иначе, ты сможешь лечить людей?..

И, как камень, идет ко дну.

Укус любого другого вампира — экстаз. На него можно подсесть, подставляя не только запястья, но и обнажённую шею. Но мой младший брат... нет. Его поцелуи причиняют страдание. Агонию, лишённую дозы морфия.

Он вечно наблюдал за мной, будто осознавая угрозу исходящую от меня. Как загнанная жертва, как будто я не один, — а целая стая, окружающая его. Целая стая одного меня.

Всё, хватит — неизбежная гибельность ночей заставляла чувствовать острее, колючими импульсами дёргая конечности, добавляла горькую специю в смесь инстинкта и, граничащего с безумием, осознания. Не так уж безболезненно — бездумно быть, повинуясь вязкой стихии, обличающей из сердец железо.

С е р д е ц. У них одно на двоих. У них нет сердца.

AIDEZ-MOI, IL ÉTAIT EN MOI.***

Я часто думаю об упущенном времени и жалею, что слишком часто всё было хуже некуда, что рядом были совсем не те. Я искренне не понимаю каким образом другие люди становятся счастливыми, если я — постоянно на краю пропасти.

Ведь каждый, наверное, выбирает свою отдушину, чтобы спрятаться, сообразную ему самому. Я пропускаю, между пальцев, ткань плотных, краснеющих штор. Фридрих — убегает в постоянство единиц и нолей.

Этот мир. И чужой.

Мир снаружи.

Переводы.

*Манипулировать. Казаться наивной и безобидной.

**Я так порочно-соблазнителен.

***ПОВЕРЬ МНЕ, ОН БЫЛ ВО МНЕ.

 

[eisenfrau_]

Отчёт 19.

Я пошёл за ней, Берти, как пошёл бы ты, не приняв она мои слова. Её харизма и решимость, это то, что придало моим словам законченную форму, ту, которую приняли и остальные. За такой личностью, мне, только и оставалось, что идти позади, пусть и ведомым желанием подняться и, одновременно, очарованным, но все ещё неуверенным в себе.

Мне не оставалось ничего, кроме как улыбаться, предчувствуя, как страсть этой девушки изменит правила игры, это и пугало, и завораживало. Я задавал себе один вопрос — насколько она изменит и меня, сумею ли я предать свои идеалы или останусь им верен, несмотря ни на что?..

"Грядёт коллапс, проповедник Бартоломью, и мы уже начали жатву... но бояться нечего".

- Лисса?.. Что ты делаешь?..
Она оборачивается, приковывая меня, злого, к дощатым половицам, невинной улыбкой. Терпким, блаженным ароматом белых цветов, увивающихся вокруг её головы. Их запах закрадывается в ноздри, как одурь белладонны, и моё сердце бьётся чаще.

Признаки лёгкого отравления ядовитым растением проявляются через десять минут, сухостью и жжением во рту и глотке, затруднённым глотанием и речью. Голос становится хриплым. Зрачки расширяются и не реагируют на свет. Перед глазами мельтешат мушки. Кожа краснеет. Возбуждение перемежается с бредом и галлюцинациями.

- Ты, всё ещё, не понимаешь. Ты даже не знаешь, что делаешь, да?.. Ты решаешь, что будет дальше. Ты начало. И ты конец. Всё должно было случиться так. Ты пройдёшь путь. А потом... выберешь.

- Что... я выберу?..
- Как я могу знать, если ты — должен? — она позволяет себе засмеяться, открыто и по-доброму, распространяя власть белоснежной пыли дурмана, летающей везде, выбирающейся из-за приоткрытой двери, — Берти... Альберт...

Нет. Я не могу, снова, тебя полюбить. Нет. О, нет.

И я п р о п а д а ю.

Её горячая ладонь скользит по моей щеке.

- Ты же не считаешь, — она извлекает слова, изо рта, вкрадчиво и нежно, неторопливо натягивая брошенный, в мокрой траве, высоковольтный провод, — Что есть хоть кто-то ещё, кому ты так же беззаветно нужен, кроме меня?.. Я же всегда рядом, — я смотрю, всей душой, в зелёный омут, блестящий от сдержимаемых слёз и не хочу сбегать. Хорошо мне или плохо, её тепло обволакивает. Защищает, как полиэтилен парника, — Я перестала обижаться. Пусть, мы Стрейнджервиле. Так много всего, да?.. Я забочусь о тебе, готовлю еду и заправляю кровать. Я вырастила сына.
- Ты не злишься... ну?..
- За что?
- За... — невыносимо-невыносимо-невыносимо, — Из-за Серсеи.
- Серсеи? — её смех разбивается о мои воспалённые уши, — Ах, эта твоя выдумка... никакой Серсеи не существует...

Без обработки.

...её и не было никогда. Есть только я, только ты и путь, доступный каждому, у кого есть вера, — она сжимает, в кулак, хлопковое кружево платья. Босая, как вынырнула из реки, — Я всегда буду рядом. Единственная, кто будет. Единственная, кто спасёт.
- Всегда, — повторяю я, а в мозгах отбивает набат острое "не существует", — Навсегда?..

Лисса задирает юбку, обнажая полные, обожжённые загаром бёдра, накрахмаленную тонкую кожу и вульгарное белье.
Нет.
О, нет. Я не хочу смотреть на её ножки, на чуть-чуть и сладкое женское чрево, прикрытое белым исподним. Её лицо — алое от румянца, а венок, из веток и цветов, превращается в острые терновьи шипы, впивающиеся в лоб.
- Есть ли толк с того, что ты не можешь любить, если сейчас — ты со мной?..
Она растягивает губы, измученная мной и изуродованная, дотрагивается, цепляется пальчиками до моей ладони.

Нет. Пожалуйста, нет.

Я люблю тебя.

Это всё — о любви. Во множестве её чудовищных проявлений.

В маме, обращающейся к упрямости, возвращающей с того света. Лгущей, что они, с Эдди-Эдом, просто гуляют, развлекаются, а не не покупают ингредиенты для дурнопахнущих зелий, которыми провонял весь дом.

Чужие мысли плавали в нагретом лампами воздухе, словно белые пушинки, кружась — танцуя — как на пепелище. Попытайся схватить — разотрёшь в ладони, обрывая паутинки, связующие белый шум и реальность.

Мелодия, звенящая в голове, оборвалась. Листок. Ручка. Мысль, что принесла в умиротворяющие, ласковые звуки музыки дисгармонию. Бедная песнь!.. Надорвалась, поперхнулась, превратившись в резанувшую уши какофонию, полную страха и хаоса.

- Слабость твоей воли погубит тебя... — ты нарисовал на бумажке солнышко, пару хмурых туч и покосившийся домик, размашисто подписывая: "point du jour"*, — Ты навсегда останешься в царстве теней, — ты перечеркнул рисунок, добавляя языки пламени, — костерки — пожирающие, — Я устал, хватит.

За нами следят, Берти. С того самого момента, как ты извёл все препараты. Я знаю, чувствую и не вижу за стёклами подозрительного авто человеческих лиц.

А мама уходит, чтобы вымолить душу любимого у посланца мира мёртвых.

- Что ещё я должна сделать?.. — она кричит на всю улицу, не смущаясь, услышат ли соседи. Ей плевать. И мне, ты знаешь, тоже, — Оставьте его мне!..

- Мёртвое — мёртвому и на упокой, — отвечает мужчина, холодный, переставший дышать долгие годы назад, — Вы должны умереть.
- Я уже мертва! — и эта калька слов старшего брата смущает, вносит въедливый дисбаланс, — И телом, и душой. Как мне без него жить?..
Он оборачивается. Хмыкает.
- Мы подумаем над Вашими словами.

И Марта ждёт. Мучается от болезни, вторящей символами, которые она выводила на коже, горящими, теперь, огнём, и раскалёнными.

Пьёт отвары, чей состав подталкивает к горлу тошноту. Чистый, концентрированный яд.

Если бы я спал этой ночью, то проснулся бы пораньше, чтобы задёрнуть шторы поплотнее. Мне так не хотелось, чтобы солнечные лучи разбудили меня, но, к счастью, утро выдалось серым и пасмурным. Дождь начался ещё вечером и, до сих пор, непрерывно барабанит в окна.

Если бы я спал, Берти, я бы удивился, наверное. Но, есть ли у меня право, считать свою семью странной?..

В последнюю среду промозглой весны в Стрейнджервиле, у неё получилось. Через, почти, одиннадцать лет сумеречных встреч, тайн, потраченной, на ритуалы, крови и миллиардов прочитанных страниц оккультных книг.

Я не понимаю, как течёт время. О какой нормальности я могу знать в семье, где вампиры, призраки, люди и инопланетяне сошлись в хрупком сосуществовании. Где домашний воздух рябит от спор, а моя кожа, и я не верю, зелёная-зелёная-зелёная...

Я хорошо помню тот день, который мы провели вместе — бесчисленная вереница людей, белых халатов и повторных анализов. Ты изменился по щелчку пальцев, резко и бесповоротно став блеклой копией себя самого. В тебе что-то оборвалось и я, кажется, слышал оглушающий грохот падения.

Скажи это.

У меня — шизофрения и расстройство личности. Параноидальный психоз.

Может, всего этого — нет.

Совсем нет.

Я брезгливо, страшно отбрасываю телефон, жужжащий и высвечивающий сообщения от несуществующей девушки. Которой никогда и не было.

Я не рассказываю об этом моей... моей... жене?.. Зачем ей, такой красивой, сумасшедший?..

- Не бойся, мой дорогой, — его голос совсем не похож на твой, Берти, и от этого в голове ясно, но чертовски холодно, — Я не хочу причинить тебе боль.
Видение из прошлого, искаженное больной реальностью — мягкая улыбка на моих обезображенных, обветренных губах. В глазах моего Фру-фру, глазах цвета горького шоколада, плещется тоска.
- Отпусти меня.

ОН ПРИКАСАЛСЯ КО МНЕ. Я НЕ МОГ ЭТОГО ВЫДУМАТЬ.

От непрошеной мысли о том, что, вряд ли, мне когда-нибудь поверят, становится смешно. Я не могу сдержать кривую усмешку — и ты решаешь, что эта улыбка в твой адрес.

В Карпофагос Корнер возможно всё.

И даже порождения матери всего живого вянут, мучимые силой ауры отца. Даже смерть, всего-то смерть, не научила его сдаваться. Так почему же сдаюсь я?..

Почему я, единственный из Шмидтов, неудачник?..

Слабее Эдди, понурого, переведённого в мрачное отделение детской онкологии.

Я бы и не представил, что именно это, медленная гибель сотен детей, съедаемых изнутри, его ранит. Его тёмную, ледяную душу прагматика и педанта. Но ему плохо. Он хочет уволиться. И не утешается выданными очками.

Жутковатый звон стеклянных фонариков будет преследовать тебя в ночных кошмарах. И рваные, плюшевые звери, медведи и собачки.

Всего-то, Берти?..

Он заслужил большего, за надругательство, за беззаботные вечера с семьей, которой не нужно любить его вопреки. В отличие от меня.

В отличие от Фрица, не смыслящего дня без шалостей и разбитого, уже в третий раз, компьютера.

- Что за прикид, Фру-фру? — устало спрашиваю я, подчёркивая, наверное, как нелеп и похож, в самом деле, на местного сумасшедшего, — Разве голубой... ну, не для девчонок?..
Мне, выходит, не о чём с ним говорить. Уже.

- Ты не шаришь, па, — заявляет он, — Это дедуля намутил. Он, ваще, модный, ты же знаешь. Полный сас, я сам офигел.

Ч т о?..

Я выбросил тлеющий окурок, который сжимал в зубах, в сожравшую его воду шумевшей раковины, кивнул чуть улыбнувшемуся Фрицу, и пропал, зазря уходя к чёрному входу.

"Предатель, трус, слабак..." — издевательский гул, заложивший уши, — "Но не так ли поступают с теми, что кто предал сам?.."

Тук-тук. Пальцы, барабанным боем, прошлись по деревянной обшивке. Кажется, я — невидимка. Это льстило, в равной степени, как и вызывало жгучее чувство раздражения. Тук-тук-тук. Я прикрыл глаза, погружаясь в эхо ударов шагов, отдающихся в опустевшей от мыслей голове. Тук-тук... тук.

Clé et trou de la serrure — l’invention la plus simple, intégrée dans la porte.**

"Нет. Не говори. Закрой рот".

Раз-два, раз... до упора проскользнул в ладони...
...два. Окровавленная рукоятка приняла изначальное положение.

Подбросив в руке молоток — на вытянутой — я протянул его Элу. Ноги на ширине плеч, вторая заведена за спину. Ладонь в кулак.

- Ты — щегол, Берти, — что-то внутри, тёмное и злое, — Даже, если, свинтил с катушек, держи спину ровно: ты, всё ещё, тот самый манерный ублюдок. Не поддавайся... не... не...

...не.

Тебе повезло.

Меня зовут Альберт. И я был хуже всех, кого ты знаешь.

Переводы.

*Дневной свет.

**Ключ и замочная скважина, — простейшее изобретение, врезанное в дверь.

Баллы.

0,25 балла за достижение 10 уровня детского навыка ребёнком (Фридрих, творчество).
0,5 балла за достижение 10 уровня навыка "взрослого" навыка (Альберт, садоводство).
Итого: 14,75.

"Help Me, Faith" by Hammock.​

 

[eisenfrau_]

"Sunshine" by Cat Dealers, LOthief, Santti.

Друг, который никогда не.​

Наследник.

1 запись в блоге.

Всем чмоки в этом чатике.

Короче, так. У меня самая странная семья в Неваде, поэтому я решил намутить блог. Первому, кто назовёт его девчачьим дневничком — тупо бан. Мне и без вас до фига кринжево, рили. В общем, сюда я буду писать всякую дребедень про свой лайфстайл, типа, по-честному, жизнь. Надеюсь, всем всё ясно и дурацких комментов не предвидится.

Итак. Я — Фридрих Шмидт (можно, покороче, просто Фриц), мне семнадцать с полой, я живу в Стрейнджервиле. Это такой военный городок, на границе с Аризоной. У нас тут жарища, ну, ваще. Самое клёвое, что здесь когда-либо происходило, это битва с растением-убийцей, прилетевшей из космоса. Отвал башки. Типа, как в "Хоббите", когда гномы с эльфами рамсили и тут появляются орки. Они такие, стенка на стенку, опа, ну, всё, кирдык, кастеты достаём, биты, а из кустов вываливают эти. Приходится объединиться.
На основе этих событий, я снял бы художественный фильм "Легендарный забив". С дедулей в роли ГГ. Он же покрошил этот галактический сельдерей. Инфа сотка.

Вы думаете, наверное, я псих конченный. Не, ни фига. Псих, у нас дома, только батя. Он шизик, рили. Чиллит в своей комнате, пьёт таблетосы. Короче, полная раскраска.

Во, его фотка. Щёлкнул, по-шпионски, пока он тупил.

Заценили качёвый музон? Молодцы, ничё не сказать. Но есть кое-что покруче. Мои друзья.

Это Гэйдж. Он петушара ходит в качалку. Но он не тупой качок, он любит читать всякую умную фигню и пропагандирует вегетарианство. Фиг знает, как он умудряется быть на массе, пожирая одну траву, мне, ваще, до фени. Мы начали общаться в школе, в первом классе, потому, что нас вместе посадили. Тянули лямку, от звонка до звонка, короче, делали насечки под партой и всё такое. Тупо мой бест кореш.

А это Вера. Верушка. Топовая тян. Милая, добрая девчонка, которая нас, отбитых, милостиво терпит. Она любит всё розовое и собак. Подрабатывает в приюте для животных. Мы (с Гэйджем) защищали её от одноклассников и дебильного алкаша-отчима, бившего её и мать. Хорошо, что он подох, сволочь. Втирал, что, типа, для старика-военного нормально мутузить девок. Ни фига. Мой дедуля был генералом и чистил щачла только плохишам.

Фу, ненавижу ублюдков. Я, короче, хочу стать полицейским. Буду наводить порядок и арестовывать преступников. Норм идея, чё думаете?..

В воскресенье, ну, сегодня, как раз, у нас был жёсткий тусич и мы тёрли темы.

- Чё? — спросил Гэйдж, — Как атмосфера? Как папаня поживает?
- Да, как обычно, — вот, что я ответил, — Болтает с самим собой, ноет, что его никто не понимает. Выкорчевал пол огорода, типа, задолбало в песке ковыряться. Фиг просечёшь. Бабуля притарабанила ему новые колёса.

Бабуля, кстати, у меня вампирша. Какая-то главная. Прикиньте? Я поражаюсь, как у неё хватает нервов терпеть Альберта (это мой батя). Ну, по большей части, он, конечно, не вылазит наружу, фантазирует. Ещё и мамане всю башку вымотал. Мелет про какую-то тёлочку. Вроде, с ней дядя Эд (его братан) мутил, ещё в школе. А папаню она отшила и понеслось. Непонятно, в общем.

А ба (она, впрочем, выглядит младше нас всех) пытается привести его в чувство. Ржачно, да, она ж маленькая такая, но управляется с сумасшедшим мужиком, даже дерётся, чтобы он график не сачковал.

Они, с дядей Эдом, его лечат. Он врач, ага. Режет трупаки. Но по химии блещет, ваще, я офигел. Качал интеллект, разбил шмотки и прожал мувы. Чё я писал?.. А, бабуля. Она крутышка. Без неё, я бы не появился на свет. В смысле, я — наполовину сиксимец.

Вот я вас запарил, а?..

Я, ваще, люблю рассказывать. Гэйдж, когда я вхожу в раж, обещает устроить мне гачимучи, чтобы не выступал. Ну, он такой. Любит пригрозить всему живому. Особенно, если дело пахнет жареными овощами насадить на палку.

- А у тебя чего, Вера, сидишь тухлая?
- Мама опять бесится. Говорит, ненавижу, что мужика в гроб загнала, — она вздохнула, сжала ладошки, — Достала уже. Скорее бы свалить.
- Переезжай ко мне, — предложил Гэйдж. Он богатый, у них, с батей, огромный домище, — Или, как вам идея, давайте оба ко мне?..

- Меня бабуля хочет отправить, с дядей Эдом, в Сан Мишуно. Типа, он подал документы в местную больницу, не хочет корячиться в детском хосписе, — мне не в кайф оставлять друзей, поэтому неловко, — Чё думаете?
- Ну, ты мочишь, Фру-фру, — он откровенно ржёт, — Молчишь до последнего? Земля тебе пухом, бро.
- Слышь, — говорю, — Харэ. Если тебя родаки ласково не называют, сочувствую, лошара.
- Пацаны, — Веру, ваще, дома обзывают. Ей неприятно слушать наши шуточки, — Я подумала... мы же все можем свинтить. Подтянутся. Что тут ловить, в Стрейнджере?..
- Ни фига, — я не могу возразить.

- Ты когда уезжаешь-то, водоросль?
- Слышь, хоуми, ты на грани риска ляпаешь, — Гэйджу прилетает, а он всё угарает, — Не знаю. Как дядькины работодатели созреют. А чё?
- Не хочется расставаться, вот чё, — отрезает Верушка, — Давайте поклянёмся, что ли, что будем дружить вечно.

Она обожает такие штуки. Типа, порезать руки, произнести уговор. Крипово, конечно, но прикольно. Девчонки те ещё ведьмы, ну. Поэтому, на фиг описывать, как мы вскрывали пальцы осколком бутылки и шептали над огнём. Подумаете, ещё, что мы — штаны на лямках.

Грустно. Это, щас, никак не топово, но я словил нехилый овердоуз печали. Кореша тоже. Домой припёрся убитый. Сразу принялся строчить, вроде как, чтобы попустило. Музончик выбрал повеселее.

Заперся у себя, а тут, у меня, игрушки всякие, рисульки мои детские и поделки из макарон. Тупо ностальгия. Конечно, батя подпортил мне счастливое детство своими закидонами идиотскими, зато остальные офигенно поддерживали. Дедуля, бабуля, дядя Эд и мамка. Она, блин, тоже, если честно, с завихрениями. Вроде чёткая, но с папаней надоела.

Короче, забейте.

Словил кислого, бывает, я чё, не живой. Пишите лучше, что интересно. Буду катать, типа, автобиографию. Круто я придумал, не?.. По-моему, балдёжная идея. А щас, лучше спать пойду. Прайм-тайм ньюс, прикол.

Опять, наверное, приснится какая-нибудь астральная чушня. Навроде, как я толкую с мрачным жнецом.

Ладно, всё. Рили, до следующей записи, подписчики. (Не забывайте, забаню, если чё. Я-то сплю, а гестапо ни фига).

 

[eisenfrau_]

2 запись в блоге.

Всем хай, пацаны и пацанессы.

Хочу пожелать вам роскошного денька и, канеш, чтобы рука сама просилась поставить мне лускас. Как у вас дела? Чё новенького? Пишите, я всё прочту, всем отвечу. (Но это не точно). И, ваще, я очень рад, что мы стартанули без визитов в баню, холиваров и всякой мишуры. У нас тут приличное общество, мир и дружба, поняли, не?..

Ясное дело, что поняли.

Короче, я, в прошлый раз, много чё рассказал, а самое главное забыл. Ха, классика. Ну, вы и сами понимаете, волнение, впервые выступаю, типа, перед публикой и всё такое. У нас дома, щас, всё вверх дном. В башке тоже. Готовимся к переезду (мы с дядькой) и мутим ремонт (остальные). Например, одну из комнат, на втором этаже, переделали под склад с фигнёй, ненужной в основной зоне обитания.

Там-то я и шкерился от мамани, прогуливая шкалку. Слушал, как лягушки квакают, перебирал кристаллики. По-любому, лучше, чем тупить на математике. Хорошо, что ба меня засейвила и написала записку училкам, типа, Фриц заболел. Дедуля проиграл, конечно, с моего воспаления хитрости, но не спалил.

Мамке лучше не попадаться. Она рвёт и мечет, потому, что батя снова её доконал и она, — ещё, — переживает, как я буду, мелкий, в Сан Мишуно. А я уже ни фига не мелкий. Дяде Эду приходится её успокаивать, выслушивать бесконечные инструктажи, типа, чё и как.

Ваще, лучше бы он был моим папаней. Иначе, как щас, тупо фэйл. Была бы у меня полноценная семья (ну, типа, родаки), офигенные темы на потрещать втроём. И никто бы не страдал. Ма ведь постоянно уставшая, а такая красивая, хоть и, чутка, стала толстая. С дядькой они хорошо смотрятся, прям топово, как настоящая парочка.

Вжух, искра!.. Не? Чё думаете?

Она, кстати, нашла работу мечты. В местном, стрейнджервильском баре "Восемь склянок", барменом и певицей, по выходным. Ну, ещё и посуду драить придётся. У нас тут строго, ваще. Людей мало, население сваливает из-за эпидемии, так что, любая профессия, даже тупая, превращается в многопрофильную. Канеш, силовики перекрывают воздух, но куда им до нас, хитрых провинциалов. Мы-то в любую лазейку просочимся. Фиг ли.

Поэтому, бабуля и выпирает меня из отчего дома. Мол, слышь, сычара, тебе бы будущее строить, а не в пустыне киснуть. А они чё?.. Дедуля привязан к земле.

Короче, да, он тупо призрак прозрачный. Зуб даю, что по-настоящему. Я помню его ещё, ээ, плотным, а потом его сожрала растение-убийца, врубитесь, до косточки погрызла, а душу ни фига. Бабуля его вернула и, теперь, они будут жить вместе вечно. Такой лямур.

Но самые отбитые отношения, у дядьки с батей. Па, как узнал, что мы на чемоданах, закатил истерику. Причём, ему было по фигу, что я уезжаю, его зацепило то, что братан решил ливнуть.

- Какого чёрта?! — орал он на всю катушку. Вспылил, аж красный. Он, ваще, часто выходит из себя, — Решил меня бросить, ну?.. Вот так, значит, я тебе дорог, да, Эдди?!
Тот, офигевший, не нашёлся чё сказать.

Папаня — тот ещё циркач на выезде. Мне, конечно, все подробности не поведали, но он, вроде как, не всегда был настолько крейзи. Ба говорила, типа, он хорошо учился, примерно себя вёл и всё такое. И — бах! Что-то случилось, плохое, крыша-то и потекла. Мелькала тема, что его растлили или изнасиловали, но доказательств нет, только грязные инсинуации, типа, это всё дядя Эд. Бабуля в это не верит, у неё свои догадки. Дедуля хмурый, когда шерудит в подобном.

Я, лично, думаю, что всё малёхо странно. Раз дядька его обидел, то чё он сам к нему лезет. Ломится в комнату, жмётся, таскается хвостом. Поругается и тут же лезет извиняться.

Ищет, типа, защиты. Я, канеш, не психолог ни разу, но, рили, вряд ли. Полный жестяк, вот чё творится. Это ещё одна причина, почему я хочу стать копом. Буду распутывать такие дела. И в семейном бельишке покопаюсь, всё выясню и накажу виновного. Ненавижу всех, кто смеет обижать других людей. Сволочи.

В общем, о чём я. Батя порешал на обнимашках и пожелал доброго пути.

Приказал приезжать в гости. Ну, а как же? Я и сам, чёт, грущу. Сердечко болит, как представлю, что буду далеко от родных стен, от любимого городка.

Кошки ещё эти. Ваще.

Панель.

Они, разумеется, остаются. Как ба остается с дедой, а мамуля с батькой, потому, что ему всё хуже. То есть, не за горами времечко, когда под простынь придётся стелить клеёнку, а это, ну, такое. Не для молодёжи челлендж. Понимаю, короче, что меня хотят оградить от ужастиков.

Моя цель — стать убер-достойным челиком, отсылать деньги на батины колёса, помогать старшим. Хочу всё замутить идеально, быть, рили, частью нашей семейки Аддамс. Я ж их всех люблю, я ж живой. А все эти обидки, это пустое. Вон, у Веры лютый трэш, а не мамка. Чё мне жаловаться?..

Ночью, за пару дней до поездки, я сваливаю погулять. Мы, с Гэйджем, помогаем подружке со школьным проектом по физике. В нашем тайном месте, за библиотекой.

Блин, по-чесноку, она всё делает сама и балдёжно. Я сижу с лицом аутиста, а Гэйдж умничает, типа, это сюда, то туда.
- Задрал, — заявляет ему Верушка, — Я-то добрая, но щас как всеку, мало не покажется.
Я только ржу. Представляю, как девчонка бьёт этого бугая.
- Слышь, ну, не ругайся. Ты же знаешь, он, чисто, советничек фигов.
- Тебе тоже всеку, — и тычет отвёрткой. Опасная.

Вера, ваще, оч жёсткая. Она кажется такой милашкой, лапушкой, а на деле слушает музон, где чуваки орут дурными голосами, и нехило слэмится.

Вот, например, одна из её любимых песенок. Говорит, что написана, типа, по стихам великого, русского поэта, который ей нравится. Она, подружка, знает русский, у неё мамка эмигрировала сюда, в Неваду, из Москвы. Прикольно, да?


"It Was Written In Blood" by Bring Me The Horizon.

Но я такое не слушаю.

У меня самые крутые кореша, умные, я офигеваю.

- Знаете, чё, бро? — Гэйдж, тоже не лыком шитый, умеет удивить своей пронырливостью и складом ума самоуверенного стратега. Если не ушлого менеджера, чё уж, греха таить.

- Чё?.. — хором спрашиваем мы.
- Я уговорил отца переехать в Сан Мишуно. В следующем году, правда, как восемнадцать стукнет, но уговорил!.. Поступлю на вышку, буду учиться. Крутански?
- Офигеть! — говорю, — Вот это чётко!

Батя хоуми — предприниматель. У них частный бизнес, строительная компания и связи с чиновниками. В общем, зашибись знакомство для меня, как будущего полицейского. Считайте, совмещаю приятное с полезным. Ы.

Мы — друганы навек. Брат за брата. Всё офигенно. Единственное, порешаем, как забрать с собой Веру и всё.

Домой я вернулся подбуханный. А там, маманя орудует завтрак, размахивает ножами. Решил, короче, не рисковать.

Потупил в огороде. Папаня придумал заниматься, чисто, флористикой. Дед выкопал оставшиеся посадки, сколотил ему клумбы под выращивание цветов.

Ну, а чё. Букетики хорошо идут на продажу. И он доволен, что ковыряется с растениями. Всем польза. И бюджету, и моральному здоровью. Дома вкусно пахнет. Кто ляпнет, что такое дело — бабское, забаню. Я ни фига не добрый, когда кого-то оскорбляют, поняли?

В общем, я погнал бегать, чтобы не пропалить флёр алкашки. (Тупо в дедулю пошёл).

С одной стороны, уезжать не охота. С другой, как посмотришь на людей в Стрейнджере, страшно. Все убитые, с кругами под глазами, чихают и кашляют. Воздух оч грязный. Я так понимаю, что в районе старой лабы продолжаются выбросы химозы, а устранить их никак. Вот и болеем.

С пробежки, опять дропнув школу, я метнулся на тусич.

Это, выходит, сёдня уже. А послезавтра на поезд. Последняя возможность пообщаться. Типа, понимаете, домой я никого не приглашаю, там батя сразу бесится. И стыдно, если честно, что он такой. Тупо, да. Мои бро меня не засмеют, я уверен, инфа сотка, но, просто... не хочу. На фиг.

А перед самым-самым отъездом надо уладить дела с куплей-продажей, проверить шмотьё, побыть с родаками. Они ж такое терраформирование устроили, ваще, чтобы нам с дядькой хватило денег на аренду и безбедное житьё. Всё лишнее отнесли на барахолку, всё нужное упаковали. Короче, по-умному.

Канеш, я и слезу пустил. Мотались, с Гэйджем и Верой, по городу до темноты.
- Ты пиши, пиши, — напутствовали друзья, особенно Гэйдж, — И в блоге пиши, будем чекать. Приедем на каникулах. Я Верушке билет куплю, ваще на изичах.
- Ой, сяп, — пискнула она, — Мы, честно, никуда не денемся. Ты тоже нас не бросай, оки?
- Куда я без вас?..

Не могу, ваще.

Заспамлю вас селфачами. Как вам идея? Крутая, по-любому. Как и всегда.

Это мы с бро. На заднем плане, мой дом.

А это они притворяются, что меня, долбанутого, не знают. Дебичи.

Вера отказалась фоткаться поближе, типа, тушь поплыла. Девчонки, блин.

Дома, разумеется, меня пасла маманя с нравоучениями.

Она, чисто, на измене. Боится, как бы я не скатился, не бросил учёбу и не пустился во все тяжкие. Походу, не знает она меня. Я ж не такой. Я — ответственный чувак, просто, шкалка бесит. Впрочем, мне повезло больше, чем дяде. За него взялась ба, а с ней шуток не пошутишь.

Видали мою секси-бабулю? (Блин, хоть бы дед не прочёл, иначе, секир-башка).

Ваще, хочу такую же лавстори, как у старших родаков. Дедуля нашёл, прям, свою убер-чиксу, ей живёт и дышит. Постоянно одаривает. Например, недавно, кольцо с брюликом притащил. Оч красиво.

Я, пока, никого не люблю, ну, в смысле, девчонку. Так, дружу только. Верушка офигенская тян, но, как сестрёнка. Мы с ней зависаем и без Гэйджа, но ничё такого никогда не было. Не появлялось желания её поцеловать или носить на руках.

На катку созвать — другое дело. Гэйдж нас игнорит, не играет, а мы любим зарубиться, поугарать над тем, как все бесятся с того, что девка-геймерша, рили, нагибает. Мечтаю, канеш, о нормальном компе. Ноут — фуфло. Может, уговорю дядю Эда купить, как приедем на квартиру.

Такая тема, в общем. Пойду, щас, грустить. Всё-таки, семнадцать лет тут прожил, очень не в кайф расставаться со Стрейнджервилем. А вы как считаете? Что б ощущали?

Следующую запись накатаю уже в Сан Мишуно. Будете ждать? Нащелкаю пейзажи, новую хатку. Будет обалденно, отвечаю. Так что, не прощаюсь.

Все угрозы в силе, не расслабляйтесь. Как доберусь, спамеров тупо забаню, контролировать себя не собираюсь.

 

[eisenfrau_]

3 запись в блоге.

Я бушую!.. Нет, рили, подписота, бушую! Какого лешего понаписали всякой фигни? Почуяли волю, не?.. Банхаммер в действии! Короче, норм комменты я оставил, остальное потёр. Хейтеров хейчу. Давайте, чтобы не повторялось такого, чё вы мне настроение портите?

Ладно, всё. Я чиллю. Тут такое. Такое!..

Ваще, маманя растолкала меня с самого утра. С петухами. Привет, Гэйдж. Типа, посидеть, поплакать на дорожку. Реально, челики, будто на войну проводила, в наш-то технологический век. Я же звонить буду, по скупику потрындеть не грешно. Чё переживать?

Ну, по-честному, я тоже словил печальные настроения, потупил, на прощанье, в семейные фотки.

В свои акварельно-макаронные шедевры. Это старость, походу, рили, становлюсь не в меру сентиментальным.

В поезде потряслись нормально. Жарища, ваще, как на раскалённой сковородке. Дядька чуть не подох. Впрочем, и мне поплохело, как какие-то дебичи заварили бич-пакеты, думал, всё, джи-джи, облюю весь вагон. Слышали анек про пакетик и самолёт? Типа того, ага. Пишите, расскажу, если чё. Сами будете виноваты.

Короче, приехали на следующий день. Не знаю, как дедуля выдерживал свои бешеные рандеву по всей округе, я-то вывалился на перрон в предсмертном состоянии. По сторонам ваще не смотрел.

Очухались, сразу погнали зырить квартиру. И офигели.

Какая она, блин, маленькая! (Это минус). И сиреневая!.. (Это плюс). Тупо однушка на двоих. Хорошо, хоть спальня поделена гипсокартонкой на два помещения. И вещи уже раскиданы. Это ба постаралась, всё обустроила. Договорилась, типа.

Мне забили комнатушку с окном, дяде Эду — без. Ну, понятно, он же вампир, лошара. Ему противопоказаны солнечные ванны.

Там, короче, кроватка кайфовая, шкафчик, плакатики. Всё на мази. Дядька запретил, канеш, к нему соваться, но я всё равно сфоткал. Ничё интересного. Другое дело, что мне гитару подогнали опупенную, с черепухой. Я офигел. Сразу вспомнил, как пиликал, в детстве, на нервах на скрипке. По-любому, ребята, надо замутить панк-коллектив. Ошпарим Сан Мишуно качёвым музлом стрейнджервильского разлива.

Дядя Эд установил правила проживания. А я-то думал, оторвёмся. Буэ. Ваще, теперь, нельзя шуметь днём, трогать его вещи, мешать заниматься йогой и врубать телик, когда он у себя в конурке. И свет запрещено жечь, типа, платить до фига.

Надо поддерживать чистоту и порядок. А то, что он везде свои дурацкие книжки раскидал, это ничё, нормальная тема. От бабули, короче, недалеко ушёл, диктатор доморощенный.

По итогу, я переоделся и попёрся гулять. Фоткать, для вас, любимые читатели (те, которые адекватно фидбечат), столичные красоты.

Вонища тут похлеще нашенской. Смог, все дела. Зато виды — ваще. Обалдеете, не раскорячитесь. Посреди города здоровенное озеро с лебедями, а вокруг — море, порт, лодочки пыхтят. Жизнь кипит. Люди совсем оголтелые, снуют везде, торопятся. Оч трудно описать, в глаза бросаются вездесущие стекляшки, всё блестит, типа, дорогое и хай-тековое. В общем, ощутил себя в другом мире, в будущем.

Как вам? Зацените. Лучшее вставлю в следующую запись. Навроде, конкурс, не?..

Короче, пробежался по злачным местам.

Солнышко припекает, красотища. Сконнектился, сразу, с пациком, рисовавшим граффити. Надо же устанавливать знакомства, чтобы не болтаться, как дуст. Мечтаю, что наша компашка разрастётся, устроим междугороднюю ассамблею тусичей. Но не бойтесь, канеш, Гэйдж и Вера, вы мои самые топовые кореша навек. Тупо до смерти.

Нафигачили уличные художества. Нрав? Это оч модно. Ещё и в моих любимых цветах, жёлтом и бирюзовом. Ваще.

Насмотрелся я всякого. На центральной площади, каждый день, выступает чика, изображающая живую статую. Типа, развлекалово для туристов. Прикольно. Не представляю, правда, как ей не душно в костюме и краске, на таком-то мареве.

А ещё, рядышком, крутая баскетбольная площадка. Разумеется, я её опробовал. Клёвая тема, жду, короче, чтобы вместе с друганами погонять мяч. Это то место, куда я их обязательно поведу.

Но самое офигенское, что со мной произошло, случилось у ларька с фаст-фудом. Не, не то, что вы подумали. Я встретил сиксимца! Реально! Он меня сразу заприметил, без палева, подкатил такой, мол, чувак, у тебя кожа зелёная, ты, случайно, не пришелец?

Он сам коричневый, канеш, но уши острые, как у деда, и глаза чёрные с изумрудными завихрениями. И лысый. Ну, блин, не то, что бы каждый лысак инопланетянин, но его лук сразу намекнул чё и почём.
- Хотя, — сказал он мне, задумался такой, — Наполовину, что ли?..
- Типа, я? — говорю, — На треть, — тут он, ваще, в осадок выпал, — А чё?
- Давно не встречал представителей своей расы, — пояснил мужик, — Наша планета уничтожена. А ты как здесь оказался, малец, откуда?
- Из Стрейнджервиля. У меня дедуля чистокровный, — прозвучало так себе, но как ещё растолковать? — А я, ну, больше человек. Даже маскироваться не умею.
- Интересно. Нам бы, ты знаешь, вместе держаться.

Я, кстати, понтанулся. Продемонстрировал секретное приветствие, которому меня батя научил. Культура далёкой родины, этикет, поняли, да? А, а?

- У меня дочка твоего возраста, — вот что он заявил, — Я оставлю тебе номер. Погуляй с ней, пообщайся. Ей совсем не с кем дружить.

Подбил клинья, не иначе. А я чё, мне не сложно, раз такая тёрка, вдруг, прикольная тянка. Будет ещё одна роскошная подружка в нашей банде.

На радостях от плодотворной гулянки, я сделал селфач. На фоне клумбочек, цветочков. И балдёжного асфальта.

Но голод погнал хавать, так что, следующей остановкой моего лягушачьего путешествия стала палатка с мусорной едой, типа, колбаски и шаверма. Сказать, что я офигел, это ничё не сказать. Такого ядрёного перца, с роду, не вкушал, аж снова чуть не вывернуло. Зато, с задачей всё уладил. Жрать расхотелось. С такой-то изжогой, блин.

Ещё бабища какая-то подсела, начала что-то втирать.
- Чё надо? — а у самого слёзы из глаз, — Не видишь, что ли, человеку плохо?..
- Не местный? — и смотрит, главное, в даль, типа, загадочная.
- С чего порешала? — интересуюсь, а эта, эстетка, многозначительно хмыкает.
- Акцент у тебя южный, парниша. И речь. Брр.

Ой, нашлась тут, фифочка.

Испортила мне настроение похлеще дрянных сосисок и спамеров, вонючих, изгадивших комментарии. Слушайте, рили, ещё раз ляпнете оскорбления, я за себя не ручаюсь. Отправлю жалобу админам, они вас по ай-пи вычислят, а я приеду, начищу морды. Одни расстройства, ваще.

Хотел сразу сорваться домой (блин, оч непривычно), на квартиру, но заплутал. Еле нашёл, где теперь живу. Спасибо навигатору. В этих бетонных коробках фиг разберёшь, тупо одинаковые. Вернулся, в общем, к вечеру. Играл в комп. Его, кстати, тоже новёхонький купили. С голубой подсветкой, чисто, для меня.

На хате, в целом, всё прямиком с завода. Пахнет краской, свежей мебелью. Ну, понимаете. Вроде приятно, но как-то по-чужому, навроде, будто бы мы в гостях. Я, канеш, чувства не мастак описывать, но под ложечкой жмёт от тоски, хожу-брожу, потерянный, не знаю, куда ткнуться.

В кухне, ваще, фобии одолевают. Там окошко до пола, а мы живём, на минуточку, в небоскрёбе. Аж ноги подкашиваются от такой высоты, очкую, что влечу в стекло и свалюсь. Смотреть страшно.

Куллстори, да. Читайте, читайте, не дропайте. Это ж офигенские будни, чисто, жиза.

По-быстрому, броском кобры, хватаю провиант и сваливаю палить местное телевидение. Ничё толкового, только заедающая реклама, типа, "если чё-то беспокоит, обращайтесь в департамент полиции, ля-ля-ля, горячая линия Сан Мишуно". Прилипчивая штука, под дебильный тречок ещё.

Смотрю сериальчик про андроидов. С чипсонами. В смысле, я с чипсонами. Роботам-то на фига кушать.

Дядя Эд, в это время, принимает асаны. По-моему, канеш, дрыхнет по-тупому, но мне-то чё. Запрета смотреть телик, пока он валяется на ковре, не поступало.

Времяпрепровождение. Соу типикал.

Во, чекните, лучше, фотку моего одухотворённого лица в стенах нового обиталища.

Оч скучно без родных. Тихо. И без друзей. Порожняк.

А так, всё хорошо. Звонил мамане, у них тоже всё путём. Волнуются, понятное дело, не без этого. Стараюсь не думать о плохом, развлекаю себя, как умею. Порешал, с дороги, и поваляться, как дядька. Типа, поспишь и мозги перестраиваются, всё укладывается, в башке, по полочкам.

В общем, вроде уставший, а протупил в ночные виды города. Не смог уснуть. Что видно из моей комнаты, это офигеть. И прикольно, и мрачновато. Такое всё синее, пасмурное, холодком отдаёт. Залипательно.

Смекнул не насиловать себя, пошерудил по квартире, поборолся с негостеприимным цехом, таящим в себе хавчик для полуночного дожора. Добыл в холодильнике газировку, типа, за смелость. На том, впрочем, она и кончилась.

Пока дядя Эд чиллил в душе (второй, блин, час), я, по-тихому, как мышь, свалил на разведку. Интересно, чё он там так долго делал? Чё думал?.. Он, ваще, на редкость молчаливый, что ли. Тупо загрустил. Загрузился.

Ну, давайте, только без похабщины, окей?

Короче, улица у нас необычная. Если спуститься на десяток этажей вниз, то там, типа, такой балкон, с садом, маленькой пивнухой и лавочками, чтобы словить расслабончик и пообщаться с соседями. Целый квартал, на сваях, можно, ваще, левитировать. Оч круто. А норм земля ещё ниже, где магистраль. Места мало, ну, вот власти и выпендриваются фельдиперсовой архитектурой.

Сфоткать не вышло. Режим панорамы выдал мне паранормальный треш, а это не чётко, ни фига. Клёво я завернул, врубились?..

Меня, по итогу, пропёрло. Я завалился в местное караоке, повыл, дав сто очков форы всем помоечным котам. Устроил шоу на раз-два-три.

И это — прикиньте!.. — не зря! Пропалил, в уголке, знакомый тусич. Подслушать, канеш, не вышло, чё за темы тёрли Ватторе и корефанка родаков, но сам факт! Буду, в общем, расследовать это дело. Но расскажу дядьке, разумеется, для начала, вдруг, всё ровно.

А вы как считаете? Возможно, криминал или не, просто общаются? Прям, квест, а? Я, по-чесноку, сразу воодушевился, моё пребывание в Сан Мишуно аж красками заиграло, рили. Метнулся, тут же, на базовую дислокацию, только отвлечь дядю Эда от чтения не рискнул. До утра дотерпит, чё.

Я ж не конченный.

Вот. Сумбурно вышло, рили, я и сам понимаю, но слишком уж насыщенный выдался денёк. Туда-сюда. Настрочил, на эмоциях, перечитывать не буду, на фиг надо, я ж себе не враг. А вы пишите, чё хотите узнать, чё вам пофоткать покрупнее и всё такое. Я, щас, спать пойду, иначе башка лопнет.

Всем норм челикам респект, уважуха. Посылаю чмоки и крышесносные лучи добра. А мерзким хейтерам тупо смерть, отвечаю.

Всё, ждите следующий пост.

Баллы, etc.

0,5 балла за каждое поколение, кроме последнего (Фридрих).
0,25 балла х2 за каждого друга (Гэйдж, Вера).
Итого: 15,75.

 

[eisenfrau_]

4 запись в блоге.

Та-дам! Спешу поделиться самой свежей инфой, с вами, моя любимая подписота! Это, чисто, эпик вин! Я не рофлю! Короче, так. Познакомился я с той девчонкой и, прикиньте, она голубая! Не, в натуре, вся бирюзовая, как небо в погожий денёк. Я офигел.

Зырьте фотку.

Тупо внеземная раса, не?.. Я-то был уверен, что сиксимцы — зелёные, а вон чё. Даже для меня, выросшего с дедулей и батей, это, чесслово, необычно. Ваще экстази, типа, аж глядеть на неё неловко, такие странные чувства она вызывает. Сами чё думаете? Обалдели бы, встретив синюшнюю тёлку?..

В общем, дело было так. (И я узнал кучу всего). Утром, после ночного чиллаута, я решился-таки собрать мужество в кулак и упереться в шкалку. Пора бы, ну. Хотел, за завтраком, потрещать темы с дядькой, а он, вонючка, заперся у себя.

Ещё бы, блин, забаррикадировался. Получил, типа, какое-то секретное письмецо, загрузился весь, реально. Сначала психанул, скомкал и выкинул в бачок к объедкам. Потом — достал и спрятал. Короче, попахивает детективчиком, буду чекать, искать, чё за вещдоки. Офигеть будет прикол, если он, навроде, мафиози или криминальный авторитет. Считайте, у меня тупо, сразу, связи с преступным миром, буду пользоваться ими при раскрытии висяков, как в кинчике. Круто? Ваще!..

На уроках не случилось ничё интересного. Пропускаю, вот.

Только на матеше послал СМС-ку чике. Забились встретиться у картинной галереи, типа, приобщиться к искусству. Она, ещё, заявила такая, мол, я её точно узнаю. Вот тут не обманула, отвечаю!

У неё даже волосищи под цвет кожи, от природы, вроде как. Зовут Нуо. Нуо Нёллер, фамилия, почти, как у моей мамани, ну, девичья. А батя — Райордан, тот, который работает в шавермячной. Помните, по-любому.

Я, канеш, заехал с козырей.

Ля-ля-ля, клёво выглядишь, го пошаримся по городу, поболтаем. Они и рада, типа, не с кем же шататься. А мне, блин, интересно, что она расскажет про Сиксим, чё там случилось ваще, почему они, с предками, оказались в Сан Мишуно.

Протестила меня, кстати, инопланетянскими чакрами. Я так не умею (тупо зависть). Порубила с плеча, говорит, вижу, что ты уже больше, чем на половину обычный челик.

- Ни фига ты проницательная, — я аж подбесился, если по-чесноку, — У меня, так-то, и глаза не чёрные.
- Не антрацитовые, — ботанша, короче, явно. Кто ещё будет корчить из себя умняшку?.. — И голос у тебя совсем простой.
- Слышь, — так обидно стало, ваще. Нашлась тут, видите ли, — По ходу, чувиха, с тобой не из-за внешки дружить никто не хочет. Чё язык-то распустила?
- Но это же правда, — надулась вся, — Что такого? Разве плохо, если ты отличаешься?..

Ну, фиг знает. Прозвучало, типа, как будто я недостаточно хорош. А вы, как считаете, я прав? В любом случае, мы порамсили маленько, а потом дунули тупить в зоне отдыха. Споры, канеш, хорошо, но мне нужна была инфа.

Хотя, по началу, Нуо парила меня разговорами об экзаменах, готовке, подработке в гамбургерной и всяким таким фуфлом.
- Ну, а с Сиксимом-то чё? — мне, на верняк, надо тренировать выдержку. Как я допрашивать людей, иначе, буду?.. Особенно, дурацких заучек.
- А. Естественно, что это тебя беспокоит, — ну, вот. Опять. Я, прям, глаза закатил, — Мне льстит твоё небезразличие.
- Слухай, сис, тебя медведь, что ли, покусал? Чё ты так выворачиваешь?

Она пожала плечами. Не знаю, меня ваще раздражает, как она выражается. И слова растягивает, тупо по-столичному, эдакая меланхоличка, не пальцем деланная.
- Ты надумываешь, — заключила, наконец, — И вообще, агрессивный какой-то. А планету... нашу планету поработило растение, чьи споры были в составе метеорита, упавшего на её поверхность. Это их свойство. Всасываясь в кровь, они воздействуют на мозг, психотропно, делая живое существо частью разума улья. То есть, одержимым. Спастись удалось только тем, кто бежал на Землю. Теперь, Сиксимом правят деревья.
Я задумался, ваще. Начал усиленно кумекать, что же, в самом деле, варится в Стрейнджере. И чёта, рили, стало неспокойно. И тут Нуо меня окончательно выморозила.
- Метеорит — это такой камень, который падает из космо...
- Ты чё, думаешь, я тупой?! Офигела, не?..

Короче, пересказывать не буду, но пободались мы знатно. Она, по итогу, извинилась, наплела, что батёк приказал ей быть на хате через час, шпарить ужин, и свалила. Я, чисто, красиво победил. Ибо не фиг.

Но приколы на этом не кончились. Столкнулся, в общем, с бывшей тёлочкой дяди Эда. С Серсеей, с которой и папаня мутил, той, непонятной. Ну, в целом-то, ситуация неясная, я только издалека знаю, но кое-чё она сама пропалила. Читайте. Чёткая делюга.

(Я, ваще, думал, она — фикция).

- Ты, случайно, не Шмидт? — разумеется, я удивился, когда левая тётка такое ляпнула. Палево, не?..
- А чё? — спросил, — Вы кто?
- Серсея Гот, — имя я сразу намотал, чтобы прочекать, — Так что, Шмидт или нет?
- Ну, допустим. Чего надо, мм? — перед тем, как всё выкладывать, надо и самому прочухать атмосферу.
- Ищу твоего... — она заценила мой лук, прикинула, — Дядю. Эдуарда. Мы... дружили, — вот тут-то я и поставил первую галочку, — И с твоим папой тоже, — а здесь и вторую. Тон у неё был однозначный. Чисто, дедукция.

Ну, и дядька упоминал, что эта чика прилипчивая, как клещара. Значит, логично, что она нашла его и в Сан Мишуно. Маманя, ещё, бурчала про неё всякое, мол, шлёндра и ваще. Выходит, она и есть та дебильная идея фикс бати?.. Любопытно, чё. Увидел хоть.

Не буду парить вас своим высочайшим интеллектом настоящего детектива. На фиг. Отрапортую кратко, типа, дал ей номерок дяди Эда и, довольный, пошёл домой. Наворотил, ага.

Посмотрим, чё будет. А для вас, почитав комменты, я сделал набросок планировки квартиры. Чтобы знали, где живёт топовый эм-эл-джи сыщик, десять из десяти, так сказать, на оболочке сетчатки глаза.

Без обработки.

Созванивался, кстати, с корешами. У них всё норм. Пока болтали, чуть не взрыднул, рили, так соскучился уже. Оч хочется затусить, почиллить, как обычно, за библиотекой. Не хватает мне наших вечеров, нашего бестового общения, чёткого взаимопонимания. Тут-то одни унылые дебичи и дуры. Гэйдж, впрочем, меня не фигово обрадовал. Подкинул идейку записаться в скауты, типа, если получу грамоты и значки, меня точно возьмут в полицию.

Я так и сделал. Гэйдж фигни не посоветует. А там и дядька подвалил, начал ругаться из-за того, что я ему всю малину пребывания в одиночестве (без экс-гёрлфрендс) загадил. Ой, ну, прям. Такой нежный, я ржу.

А я ему, тыщ-тыщ, бам, про вампиров в караоке, про Сиксим, все темы выложил, чтобы он тоже извилинами пошевелил, типа, мой боевой напарник в борьбе с плохишами. Его рожу, канеш, надо было видеть.

- Тебе не кажется, Фриц, что ты лезешь не в своё дело? — весь из себя, тупо ледышка, строгий опекун, — Может, тебе стоит обратить внимание на собственные проблемы, в школе, например? И не соваться туда, где, мало того, ничего не понимаешь, но и подвергаешь себя опасности?..

Не лезть? Не соваться? Не в своё дело? Опасности?.. Ты рофлишь, дядь! Это же моё всё!

Но его, понятное дело, не оч воодушевила моя жизненная энергетика. Он, можно сказать, уехал башней с моих вывертов да так, что я, по-строгому, офигел.

- Послушай сюда, малой, — я аж сжался от его видка, — Ты, видимо, не понимаешь, с кем общаешься. Вот эта твоя манера речи, клоунская, меня не впечатляет. Ещё один прокол и я всё объясню на понятном тебе языке, языке боли.

И зарядил, короче, подзатыльник. Мемес я оценил, конечно, от дяди Эда, ваще, не ожидал такой прошаренности. Вроде и на ржакич пробило, а вроде и больно, блин, рили.

Такие дела. Пришлось свинтить, на часок, чтобы не отсвечивать. Придётся, выходит, работать над своими убер-расследованиями в одиночку. Ну, это ж круто, не? Чё думаете? Мне кажется, по-любому, офигенная тема.

Буду ждать ваших комментов, короче. А пока жду, порублюсь в комп, чтобы не тухло было. Рассказывайте, как у вас дела, не забывайте, мне всё оч интересно.

Ну, ладно. До следующей записи. Не скучайте. Чмоки.

Баллы, etc.

 

[eisenfrau_]

5 запись в блоге.

Здарова, подписчики! Я, чёт, давно не писал, но на то была причина, железная, как арматурина, которую вы, офигевшие, пожелали запихнуть мне в задницу, если я не отвечу на все (идиотские) комменты. Короче, не гневитесь. Дядька наказал меня, по-жестику, заставил корпеть над уроками и всё такое. Я ваще утомился, света белого не видел, рили, с этой матешей, так что читать возмущения больше не намерен. Ничё не знаю, хейтеров тупо отправляю в ЧС и не надо ля-ля.

Фух. Выдохнул. Нетик мне вернули, так что, всё путём. Рассказываю, чё и как.

Канеш, всё самое интересное, как обычно, творится по ночам. Потому, что, у-у-у, загадочно. Ну, и дядя Эд ни фига не спит. Пасёт, как спецагент, ваще. Воняет на меня за каждую соринку у дивана.

Я уже, чёта, жалею, что с ним поехал. Это, блин, ваще сак. Рили, когда мы жили в Стрейнджере, ко мне не было вшивых претензий, а здесь, в замкнутом пространстве, прям не дыхнуть. Я-то думал, он весёлый, а — не, ничё подобного. Зануда, я седею. Обещает пристрелить меня из пульверизатора.

Я оч радуюсь, если честно, когда он сваливает по делам. Фиг знает, чё там за полуночные темы, но я частенько палю его из окна, как он тусит у местного караоке, типа, читает на свежем воздухе. Нашёл место, ага.

Впрочем, там бы и сидел. Но, ни фига, возвращается и давай по ушам ездить. Чувствуете, как я агрюсь?.. Разумеется, я не в долгу, не дождётесь. Короче, понаушничать через гипсокартонку я не дурак, поэтому в курсе всех новостей. Ну, насколько можно порешать из трёпа дядьки по мобиле.

Тупо, врубитесь, чикуля Серсея его всё-таки подловила. Она, получается, без прикола, опасная баба. Чисто, нарисовалась в качалке, куда он ходит перед работой, типа, ваще не при делах, даже покорчила вид, мол, не знает никаких Эдуардов, а пришла булками потрясти, подумаешь, в пятом часу утра.

Канеш, дядька поздоровался, натянул фирменную лыбу. Навроде как, что до фига рад её лицезреть и всё такое. Помиловался, побазарил. Он это умеет, зубы заговаривать, он же и меня перед математичкой отмазывал. А это не фуфло, инфа сотка. Она та ещё старая мегера, всю душу вывернула со своими придурочными логарифмами, а я ваще не в курсе, чё это такое. На кой чёрт они мне, мне, будущему копу? Повергать преступников в состояние аффекта, типа, мозг коротнёт?.. Так. Чё я писал?..

А. Серсея. Ну, короче, эта чиканашка быстро перестала строить из себя обиженку и стервозную мадаму, и пошла на контакт. Выложила, что прикатила из Виллоу Крик на месяц и хочет пообщаться в приватной атмосфере. Хо-хо. Шпили-вили, не?..

На самом деле, параллельно. Лишь бы не на хате. Или, чё уж, когда я гуляю. По итогу, как я самостоятельно докумекал, дядя Эд все вопросы урегулировал, наплёл, типа, ещё увидимся. А чё бы и нет. Я так понял, у неё батя помер и, теперь, она завидная тёлочка с огромным особняком в придачу. Ыы.

Я не злой. Я тупо мечтаю, чтобы квартира освободилась от вампирского гнёта. Хочу жить один. И не делать уроки.

Блин, не подумайте, что я конченный, просто, иногда, всё оч бесит. Понятно, канеш, что и дядька зашивается. У него работа, ваще, психическая. Бывает, батрачит по нескольку смен подряд, за всех, больных-то до фига, а докторов на каждого не хватает.

И лулзов, рили, ему по горло. То флюорографию приходится делать вместо штатного рентгенолога, потому, что тот тупо забухал медицинским спиртом.

То брать на себя ответственность за хирургическое вмешательство в ещё живёхонькое тело пациента. Я б очканул.

Хорошо, что он умный, прошаренный, без рофлов. Чесслово, пишу и уже стыдно, что катил на него бочку. Тупо слил негатив. А вы, кстати, чё думаете по поводу произвола, творящегося в больнице Сан Мишуно? Врачи-убийцы, не?..

В общем, ладно. У меня тут не тематика лайфстайла дяди Эда, а, всё-таки, про мою персональную жизу. И знаете, чё?.. Он совсем — совсем!.. — не позвал меня обмывать полученную лицензию. Ваще! Попёрся с подружкой, этой Пэломой Кавасаки, которую я зачекинил тогда, ну, помните, в компашке Ватторе.

Вот это офигенно обидно, хуже, чем мыть посуду. А посуда, ваще, эксплуатация труда несовершеннолетних. Короче, тупо БУНД! Вот, рили, какое я ему плохое зло сделал?.. Всё, снова ненавижу. Так и заскриньте.

Тусичи там, где я. Всё остальное — фигня.

Меня, так-то, беспокоит, канеш, чё у него за вечные расстройства, из-за чего парится, кто названивает, но кто бы мне чё рассказывал. Ну, такое. В общем, сёдня (не, выходит, уже вчера), пока он мотался за пределами плэйса, решал вопросы, я тоже увинтил на времяпрепровождение с корешами.

Мои топовые друганы, разумеется, не здесь, к моей глубочайшей печальке, и мне пришлось вызванивать Нуо. И это я зря! Она, прям радостно, поддержала замут потупить у озера. Не ожидал, чесслово, оч удивился. Сам себя прикопал, долбан.

Она ж ботаничка, вся из себя умняша, такие обычно, на верняк, после захода светила не гуляют. Тем более, с малознакомыми пациками. А она, ничё, пришла, защебетала, ещё, типа, ой, как мило и няшно, её, мол, никто никогда не приглашал на свидание, воу-воу, в звёздную ночь. И что нравлюсь прям оч. Тут уж я нехило кринжанул, рили, еле поборол себя, чтобы не дропнуть всё и не свалить!.. Я-то подразумевал обычный чиллаут, без всякого. Лучше бы, блин, потащил в гамбургерную, но попомнил же, дебич, слова о том, что один вид фаст-фуда вызывает у Нуо, после подработки, позыв блевать.

И она, бли-и-ин, такая добренькая, весёлая, тупо на эйфории, что мне не комильфо было её разочаровывать.

По ходу, ребята, мне необходимы советы бывалых. Чё мне, теперь, делать-то?.. Я тотально офигевший.

Она, чё мне врать, забавная, да-да, и симпатичная вроде. Мелкая такая. Но, я прям, не знаю. Разве не должна проскользнуть, типа, искра или чё? Мы ж ваще друг друга не знаем. И бесит она, бывает, аж зубы скрипят. Как начнёт выёживаться.

Короче, чтобы не накалять, с моей тактикульной подачи, тёрли про Сиксим. Впрочем, ничё нового я не узнал, башка о другом варила, чуть не взорвалась. Разве что, из любопытного, она показала мне свою (не мою, заметьте) планету прям на небе. Вот это реально приколюха десять из десяти. Плюсую.

А к полуночи, как истинный джентльмен, я отправил её домой на таксе, до фига растерянный внезапной инфой, правда, да и сам почесал. С этого момента, я и пребываю в некоторой отключке мозгов. А чё. Вам, что ли, каждый день девчонки признаются в любви?..

Чё сказать, я ничё дурного не сделал, а — всё равно — противно. Фу. Какая-то тупая подстава, по-чесноку.

Как вернулся, зарубился на ништячковую катку в футбик, позвал Верушку. Она, как раз, не спала. А я пересказал ей свои крышесносные впечатления. Она поржала, канеш, сказала, типа, подумай пару деньков и поболтаем ещё раз. Окей, чё, кому верить-то, как не тянке?.. Думаете, верняк, не? В любом случае, нормально договорить нам не свезло, вернулся дядя Эд и закруглил мои блаженствования у компа.

Утром, ну, практически уже щас и в полдень, зато, я так подскочил, что сразу, блин, взбодрился. Чуть не проспал свой первый скаутский слёт, где раздавали нашивки. Балаган, ваще, ещё и форма даунская, будто бы я не почётный скаут, а вонючий, помятый гриффиндорец.

В основном, у нас, канеш, малышня из началки. Убер-малышня. И следить за ними, воспитывать, типа, тоже часть кодекса отряда. Я, чёта, ваще не врубился в теоретическую часть, если откровенно. Так, тупо пообщался с пацанами, поугарал. И всё думал-думал-думал, чё там в Стрейнджере, чё у дядьки. У вампирчиков. Нуо ещё эта. Тьфу.

По ходу, мне спать надо не по два часа (хотя бы, три, бгг) и играть поменьше (ваще нереально), потому, что извилинам кирдык. Чисто, не догоняю уже, чё вокруг творится. Челик постарше, например, из тусовки, на меня надулся, фиг знает за что. Стоял с кислой харей, наблюдал, обалдеть какой надменный. Испускал презрение в мою сторону. Я нипонил.

Потом отпух, правда, заулыбался, но я так и не уловил причинно-следственную связь. Может, канеш, он тоже не с той ноги пробудился. Мм?.. Ну, и как мне прикажете детективные дела распутывать с такими-то вводными?.. Блин, я аутист. Это тоже заскриньте.

В общем, со сходки, я притащил домой сувенирчики и на этом приколы офф.

Ну, почти офф. Если не считать Калеба Ватторе, которого я встретил, вечерком, в шавермячной. Он, врубитесь, торговал вместо Райордана. И это, чёта, растормошило мою внутреннюю чуйку, тупо подозрительно, на фига вампиру работать продавцом сосисок?.. В общем, предполагаю криминал, чуваки, возможно заговор, все по коням. Пора собирать пазлик. Чё, какие у вас мысли?

Ваще, я вас уже запарил, наверное. Подожду, что ли, фидбека. Рассказывайте всё подробно, чё и как, буду вникать, и советов отсыпьте, побольше.

Всех оч люблю. (Тех, кого ещё не забанил).

 

[eisenfrau_]

6 запись в блоге.

Всем привет! У меня, ваще, какие-то траблы. Всю неделю сбоил интернет, рили, я ни фига не мог пообщаться с друганами. Это сак. То сообщеньки висли в бесконечной отправке, то странички показывали мне кукиш, ну, типа, ошибку "404". Короче, вот вам и столичный вай-фай, дрянь мерзкоя. Щас, вроде как, всё починили. Дядька поклялся, что это не его рук дело, если чё. В смысле, лаги.

Пришлось, по-тупому, шляться по улице. И уроки делать. Литературу. Фу. Мне больше нравится смотреть кинчики про следователей.

Но чё я вам расскажу прикольного! Ваще офигеете! Я подкатил, короче, к Калебу с расспросами. Навроде, как трушный коп, под прикрытием, ведущий детективное дело. Круто? Это без разговорчиков, топово!.. Искал, в общем, зацепки. Заявил ему, разумеется, типа, не забалуешь, кровосос, я многое знаю, выкладывай и ты.

Распальцевал, канеш, что в курсах его амбиций на вампирскую власть, что видел, как они тёрли за махинации с Пэломой (я, типа, пошёл ва-банк и блефанул. По телику видел, так можно расколоть плохиша) и упомянул, что он юзает свою сестру (это мне бабуля слила инфу).

Ваще, я болтал с дедулей по поводу Ватторе, он сказал, мол, братуха не плохой парень, к простым смертным добрячок, а вот с сородичам не боится ладошки запачкать. Типа, многих — по его мнению, стрёмных — убил, а мою ба не рискнул трогать. Фиг знает почему. Ну, вы поняли. А Лилит — воровка и шпионка. Мне, лично, не оч ясно, как вампирюги могут считать себя добрыми, если промышляют криминалом, у них свои понятия. А вы чё думаете? Бред, не?..

Короче, Калеб, на мои доводы, тут же взбрыкнул, окрысился.

Я считаю, это, в натуре, палево. Почитайте сами. Привожу, типа, настоящий полицейский отчёт, ваще.

Из протокола допроса подозреваемого: 08/12/2***, К. Ватторе.

К: Я не знаю, какой лапши тебе навешали на уши, малой, но ты очень зря вписываешься. *на этом моменте, он скрючивает перед собой ладонь, в угрожающем жесте, и скалится* Ты что, наивно полагаешь, что один — мозговитый?.. Нам ничего не стоит, щелчок пальцев и всё, чтобы стереть тебя с лица Земли.
Я: А ничё, что за угрозы я могу обратиться в суд? Засадить тебя?
К: *смеётся* Меня?.. А тебя не смущает, что твои собственные слова — фальшь, оскорбление моей чести и глупое, детское мошенничество от неумения оперировать фактами? Я не могу воспринимать тебя всерьёз. Ты — ребёнок. А вот родителям своим передай, чтобы не смели, больше, подсылать свою ищейку. *он фыркает, делает презрительное, самодовольное лицо* Мы, кажется, уже договаривались. Так что же твоя бабка не держит слово?..
Я: *мне тоже смешно, потому, что К. офигенно себя компрометирует* Какое из слов, которые она не держит, тебя беспокоит?
К: Хватит с меня этого цирка!.. *раздражённый Ватторе нагло смывается с места действия, потрясая чёрным зонтом*

Меня, канеш, подбешивает такое отношение к серьёзным тёркам, но я услышал от него всё, что хотел. Короче, выходит тёлочка Кавасаки в нашей лодке, а брат с сестрой решили мутить мутки и, по-любому, готовят диверсию.

Эту инфу я скинул, месседжем, дяде Эду. Она норм отправилась, значит, точно всё отремонтировали, вечерком можно и с друзьями в дисыче затусить. А вот дядьке, разумеется, требовался кулдаун, чтобы он не убил меня сразу, как нарисуюсь на пороге хаты, типа, за то, что опять, без мыла, лезу во "взрослые" дела. Пф. Я ж помогаю, рили. Но его звонки я тупо заигнорил. Так, чёб не распалять. Пошёл бегать.

Блин, ну, уличный фитнес в Сан Мишуно ваще не романтичный. Как вспомню, в Стрейнджере — тёплый ветерок, песочек, природа вокруг офигенная и оч просторно. Бежишь такой, релаксируешь, всё красиво. А тут чё? Стекло и бетон. И люди, вонючки, под ноги лезут, не протолкнёшься. От обилия неона и ультра-лакшери дизайнов уже устал. Скучаю.

Щас бы к родным, потрескавшимся от жары, дорогам, а не вот это вот всё. Да и, знаете чё, хочется увидеть батю с маманей. Послушать кулстори, как па выносит всем мозги.

В общем, дядька подловил меня уже после водных процедур (чё потным ходить, ну), а в ванную я залетел убер-стремительно. Смывал тяжесть бытия. Он, вроде как, был не оч злой, читал, блин, какую-то фигню. Ничё нового, я его жизнедеятельность, как ясновидящий, уже могу предсказывать. И фольгированная шапочка ему ни фига не поможет.

- Чё за свитер у тебя? — лучше стратегия защиты, чуваки, это нападение. Я, короче, отбил первым, — Знакомый какой-то, не пойму.
- Одолжил у Альберта, — он отложил своё чтиво. Угрожающе поправил очки.
- В смысле, одолжил?.. — моя идея заключалась в том, чтобы доконать его тупыми вопросами, — А как вернёшь? Бандеролью отправишь?
- Тебе-то какое дело? Чего пристал? Зубы мне заговариваешь?.. — в общем, это тупо фиаско. Пришлось чинно проследовать на эшафот. На диван переговоров.

Но, кстати, особых люлей мне не отсыпали. Так, на орешки.

- Фриц, — он тяжко вздохнул, наигранно так, — Я очень ценю твой вклад в решение проблем семьи, но, поверь, он не нужен. Займись чем-нибудь, сообразным возрасту. Погуляй с одноклассниками, с девчонкой, что ли, какой-нибудь. Приползи домой пьяный. Всё, что угодно, только не лезь, окей?..
- Ну, почему! — я, прям, возмутился. Какого чёрта я должен быть таким, как все?.. Мне это не интересно, мне хочется распутывать тайны!.. — Чё за дичь ты мне втираешь, а, дядь? Да любые предки радовались бы, что я не страдаю фигнёй.
- Вот именно, что страдаешь.

- Да я, ваще, идеальный! Чё ты прикопался?..
- Может, и идеальный. Только дебил.
- Слышь! — аж подскочил, рили, — Ты чё обзываешься? Я с тобой, ваще, базарить не буду.
- Меня это устроит, — и сидит довольный, — Был бы ты умным, Фриц, не стал бы соваться туда, где можешь двинуть кони. Так понятней?.. Ты забываешься, дорогой, что силы сиксимца не унаследовал. Радуйся, что Ватторе не в курсе, иначе, давно бы бока помяли за неуёмный интерес. И, впрочем, поделом.

В общем, с дядей Эдом я больше не разговариваю. Он мне смерти желает.

Я так обиделся, что пошёл гулять, у падика, погрустить в дождь. Канеш, я ни фига не печалился, потому, что ливень оказался тёплым и прикольным, но недовольство затаил. Ваще, признаюсь, мне не везёт. В шкалке домашки задают тонну, скаутскую форму свою порвал, хожу, как дурак, с дыркой.

Сплю отвратительно, постоянно кошмары снятся. Ну, это у меня с детства, но, всё равно, задолбало.

По итогу, подрываюсь под утро, не могу глаз сомкнуть. Хорошо, когда дядьки дома ещё нет, он, типа, свои секретные дела разруливает и всё такое. Не знаю. Пока мне не удалось найти зацепки. Можно, канеш, по-тупому, взломать замок на его двери, но это не спортивно. И опасно для здоровья задницы, мало ли чё, ещё отхлестает.

Как-то так. А у вас чё интересного? Напишите, хоть за других порадуюсь. Мне-то приходится вертеться, шаманить себе завтраки, прибираться. Бытовуху не оч интересно описывать, но никуда не денешься, столько времени она жрёт, обалдеть можно.

И после этого, врубитесь, мне ещё говорят дурацкое "вырастешь — поймёшь". Да лучше б я один жил, со всем бы справился. Короче, быстрее бы школу закончить, пойду работать. И фиг кто мне чё скажет, рили. И уж точно не челик, зависающий, с самого рассвета, в даунских асанах.

Но это я, чёт, грустного словил, есть же и клёвые новости из моей жизы!.. Ко мне, не дожидаясь каникул, приехали кореша! И как я им благодарен! Тупо спасли меня от депры, гонений, вытащили на тусич, всё прям ништячково. Чё, спросите, я сразу не сказал? Ну, дык. Интрига!..

Я, как узнал, тупо почувствовал чилл на небесах, такое расслабление. Душенька запела. Когда мои челбасы рядом, у меня всё обалденно. Солнышко светит, птички поют, зайчик несёт мои манатки до барчика, в котором мы зарубились встретиться. Тупо позитив, прилив положительной, жизненной энергетики.

Мы наобнимались, наговорились, в общем, я — обрёл тотальную гармонию с окружающим миром, забил на все проблемы, чисто, пребывал в нирване, рили. Не знаю, как и где к нам привязалась Нуо, пока мы отдыхали, но фарт на моей улице не заканчивался — Гэйдж, весь вечер, её развлекал, понравилась ему синюшка, а я и рад. Может, замутят, будет круто. Отвалит, наконец, от меня. Достала с намекающими СМС-ками.

В принципе, они ничёшно смотрятся. Как считаете?

Канеш, мы обсудили насущные вопросы, порешали, как будем жить, когда вся шайка стечётся в Сан Мишуно.

- Я всё организую, — Гэйдж, ваще, оч в себе уверен, — Абсолютно шоколадно. Осенью уже буду здесь, с батей. Насчёт Веры, я тоже придумал.
- Агась, — Верушка поджала губёхи, — Такая тема, ма обязательно напишет заяву, если я уеду просто так. Просто, чтобы нагадить. Тем более, ДР у меня только весной, а одна, в Стрейнджере, я с ума сойду.
- Ну, и чё вы сочинили?.. — перспектива оставлять подругу, меня, по-чесноку, огорчала, — Сколько нужно вкладываться?
- С баблом разберусь, на это забей, — заверил он. Подмигнул, такой, для пущей убедительности, — Билеты куплю. И мы, короче, заключим фиктивный брак. Всё по закону. Копы не смогут приплестись и депортировать Веру. Как тебе план, умно, а?
- Ну, ваще-то, тема чёткая, — я б точно, до такого, не догнал, отвечаю, — А свадьба будет? Такая, с конкурсами и дракой?..
Гэйдж заржал. Подвалила Нуо.
- Вы встречаетесь? — пискнула она. Зло зыркнула.
- Не, — друган тут же поднялся, помимикрировал, с намёком, в нашу сторону, — Пойду пообщаюсь с девушкой, не скучайте, чувачеллы.

- Фриц, ты не обижаешься? — Вера тоже решила меня удивить, стоило, только, влюблёнышам отгрести.
- В смысле? На чё?..
- Ну... — девчонка вся напряглась, фиг поймёшь, — Помнишь, в начале года, ты был у меня в гостях? Мы, ещё, в фоллыч рубились?..
- А, это, — было дело, тусовались, обкатывая новую приставку, — Я ж извинялся уже, что забуянил и отобрал джойстик. Нубас я, рили, чё поделать. Сорри, Веруш.
- Ну... да... — она вздохнула, — Я глупости придумываю.
Я пожал плечами.
- Я ж не знаю, чё ты придумываешь. Может, и умности.

Короче, разговор не оч клеился. И это кринж. Только счастливейшая Нуо, с пивасом, разрядила обстанову, вытянув нас поплясать. Особенно, подружку. Странная, чисто, чикса.

Интересно даже, чем она приглянулась Гэйджу? Хотя, он же — тоже — офигеть умный, наверное, им есть чё перетереть на доступном друг другу языке. Я, типа, попроще пацан.

Прощаться, канеш, было ещё тяжелее, чем в Стрейнджервиле. Учитывая, что скорая встреча офигенно манила-дразнила, так, ваще, невыносимо. У меня, рили, топовые бро, ради меня трястись сутки в поезде, ну, чисто, за гранью. Без базара, я сделал бы так же, разумеется, если б это они свинтили. Я считаю, это ПОСТУПОК, доказывающий серьёзность нашей настоящей дружбы.

Только оч жалко, что я не успел насладиться послевкусием кульного общения. Дома меня ждал сюрприз. Приехала маманя, погостить. Чувствуете, чем запахло?.. Помните, я писал, что хочу её увидеть? Забудьте!

Пришлось прятать дневник, ну, школьный, чтобы она туда не заглянула и не устроила мне публичную казнь с ректальным проникновением. Если она увидит мои оценки, честно, ребята, я — труп. Так что, если не буду долго писать, знайте, меня уже нет в живых.

Блог завещаю чётким комментаторам, достойным бесконечных плюсов в карму. Пусть продолжают моё нелёгкое дело и банят злобных плохишей, источающих отвратительные флюиды тупости.

Молитесь за меня.

 

[eisenfrau_]

7 запись в блоге.

Алоха, дауны!.. Чё так грубо? А вот!..

Короче, для тех, чей межушный ганглий не силён в фиксации топовой инфы, разъясняю:

• Йохан — это мой любимый дедуля.
• Марта — это моя крутая бабулидзе.
• Альберт — это тупо БАТЯ.
• Мелисса — это моя любимая мамулечка (если я часто моргаю, знайте, она за спиной).
• Эдуард — это дядька-мракобес.
• Одэлис/Дэлис/Дэл/Кот — это старший кот. Он батя кошачьего мира.
• Фрау-Какао/Коша/Кошанчик — это малая котя.

Ну, чё, разобрались в устройстве моей офигенно сложной мафиозной семьи? Я отказываюсь, впредь, наблюдать дебильные комменты, усекли?.. Вы знаете, чё будет. БАН.

И вы знаете, рили, жиза такая, что всё происходящее зависит от настроения, в котором ты принимаешь события. Типа, если весёлый, то любая проблема, как бы, просто испытание и волоса на башке рвать не охота. А если словил грустного, ваще, пиши пропало. Так вот, как вы поняли, к нам с дядей Эдом прикатила маманя.

Я, в принципе, чувак не тревожный, но чёта, блин, занервничал. У меня и оценки полная фигня, и со скаутами не ладится (манал я эти значки собирать, я хочу в секретах копаться, в приключения влипать), и с дядькой мы на контрах. Короче, фуфел, пацаны и пацанессы. И, прям, так пробрала ностальгия. Типа, врубитесь, ле маман даже пахла по-стрейнджервильски. Вся такая солнечная улыбашка, южная, а мы — здешние лохи.

Канеш, я был рад её видеть. Особенно, после того, как засекретил школьные вещдоки.

Меня и заобнимали, и зацеловали, мол, сына-корзина, кокой красивый, ыы. А потом, они, с дядей, сцепились языками и давай трещать, а я сижу, как дурак. Ну, знаете, все эти взрослые разговоры про счета, работу, чё по новостям крутят. Ничё интересного, в общем. Единственное, что мне понравилось, так это новости про родную землю.

И, ваще, кстати, приятно, что дядька не (совсем) жук, тоже, как и я, считает, что наш истинный дом — там, а здесь так, перевалочный пункт, типа, дача. По крайней мере, мне так показалось и я загордился.

- Как родители?.. — это дядя Эд спросил, про дедулю и бабулю, ясен пень. Предки мамани давно умерли, — Как Эл?
- А, хорошо, — ма аж засияла, — Йохан снова увлёкся поделками из дерева. Скоро, наверное, обеспечит мебелью весь Стрейнджервиль. А Марта проводит всё время в лаборатории. Ходят слухи, что учёные накопали что-то новенькое на эту "мать"...
- Слухи?..
- Да, — а тут она смутилась, — Ты же знаешь, я разливаю напитки в баре, а там много чего болтают. Военные как напьются, так и забывают о грифе "совершенно секретно". Глупо, да?..
- Если ты о них, Лисс, то да, — у него стал такой голос, ух, божечки-кошечки, — Полные идиоты. Но не ты. Продолжай.
- Так вот, один офицер рассказал мне, что растения видоизменились с последнего сезона цветения. Адаптировались к яду, которым их травят. И всё чаще "болезнь" приводит к летальному исходу. То есть, такое и раньше бывало, но, всё-таки, людей удавалось лечить.
Она замочала.
- Это всё?..
- Всё.
- А Альберт?..
- Знаешь, Эдди, видимо, терапия начала давать результат. Он очень спокойный, почти не бредит, разве что, плохо спит. В остальном, у нас всё отлично.

Короче, всё практически ништяк, если бы не эпидемия заразы. Нас, из Стрейнджера, бывает и не везде пускают ездить, типа, прививки, справки. Ну, логично, чё. Канеш, мне оч беспокойно слушать о том, что семья живёт небезопасно, но им виднее. Наверное. Я, чёта, запутался. В чувствах разбираться, это вам не полицейские расследования, рили, это высшие сферы астральных кругов. Блин.

Сделали с маманей селфач. Я, разумеется, как дебич, зато она красоточка. Ей понравилось, сказала наделает фоточек со всей семьёй, нас порадует. Получается, я тоже, в какой-то мере, распрастраняю зависимость, ха-ха, найс.

Чё вспомнил!.. Меня тут спрашивали, в комментах, типа, а чё за кошмары мне снятся. В общем, рассказываю самый крайний. Там, как раз, такая фантасмагория завертелась, ваще, я и не сразу всёк, что нахожусь не в реальности. Короче, начало такое: мы с ма тусим в баре. А мы, чтоб вы знали, ходили туда потупить перед её отъездом.

Посидели культурно, попили винишка. Обсуждали шкалку, универ, мол, куда я поступать буду. Ничё эдакого. Всё, как у всех. Она мне напутствовала, как всегда, чёб я был хороший и умненький. Только бы, не как батя.

Я выглядел, вроде, по-обычному, убер-чётко. Ну, не с длинными руками или ватной башкой, как бывает в дурацких снах. Знакомо, не?.. В общем, н-и-ч-ё, рили, не предвещало беды.

А потом, как заверте...

Повылезали люди без рож, с одними зубами оскаленными, как у черепа. И злобные, жуть, то тычут в меня пальцами, то ноют. Прикиньте, ребзи, ревут, без глаз, только гул стоит, такой, прям утробный.

И офигевший рык, типа, "это ты виноват, ты, верни нам лица, гадкий сорняк, отравивший корни великой матери". Я, канеш, проанализировал. Дедукция! Перевпечатлился стори мамани про Стрейнджер, вот и выдали мозги эту чушню. Ну, а дальше, вроде как, я выскочил на улицу. Незнакомую. А снаружи — ваще. Все без башни.

И тёлочки, и мужики. Нормально им.

Я иду, а они за мной. Всё стонут, "верни, верни", будто я у них последнюю мелуху отжал. Причём, ходят, как люди, а не зомбаки из кинчика. Там, во сне, я психанул, канеш, побежал. Но и они, блин, тоже втопили. Ещё тучи нависли, тупо ужастик, дождина хлестанула. Круче я труханул, только увидев Серсею, без подвоха (а-а-а!..), невозмутимо драпающую через кусты, как на утренней пробежке.

Небось, спешила в сновидения к дядьке, бгг. А я, пулькой, полез в какое-то стрёмное дупло. Чисто, логика кошмаров: сигануть в чёрную дырку посреди дерева?.. Отличный план, бро, инфа сотка. Надёжный, как швейцарские часы.

Попал я, короче, в сказочный мир. Без шуточек. С феечками, бабайками и прочей фигнёй для детишек. Мне, всецело и по-чесноку, плевать, главное, что там не было даунских ходоков и несанкционированного митинга в связи с появлением моей топ-персоны.

Меня не напрягала, даже, слежка каких-то инфернальных глаз из-под кустов. (Не то, что щас). Тупо чилл, на релаксе.

Я бродил, наслаждался природой, тискал склизких корешей. Ну, лягуханов. Не припомню, чтобы я занимался такой крейзи шляпой в жизни, а там меня, рили, прикалывало слушать кваканье.

Вы щас думаете, по-любасу, что хоррор офф.

Ваще, практически, если исключить пентуху из грибов (у-у, нашли, блин, сатанюги, из чего лепить), типа, алтарь.

Я, на какой-то фиг, зашёл в середину этой зловещей штуки и, вдруг, увидел себя со стороны. Как бы, от третьего лица, как в РПГ-шке. Стою, вроде адекватный, и хоба!.. У меня из глаз, изо рта полилась кровища! И в башке завертелись крики, голоса, бубнёж про лица, про растения. Речёвка, ещё, из телика, "горячая линия Сан Мишуно. Нажмите звё..." и скрежет, помехи, аж уши скрутились. А дальше: "1-800-СМЕРТЬ". Я офигел.

Тут же подлетел на кровати. Вот такой сон. Чё думаете? Очково?..

Ваще, я оч боюсь стать таким, как батя. То есть, он же шизик, а если я — тоже? А жаловаться предкам, что мне постоянно снится гонево, кринжово. Я ж взрослый пацан. В общем, как-то так. Не знаю, чё это всё значит, но надеюсь, вам было интересно.

Если чё со мной случится, типа, невменоз, то обколите меня препаратами, а если не поможет — убейте на фиг. Это моё официальное заявление, поняли, да?..

Впрочем, о приземлённом. Основной минус просыпаться посреди ночи — занятый дядькой комп. Мол, моё время, а ты шуруй, малёк. Что ж. Справедливо. Как и клёвая звукоизоляция в моей комнатке. Прикиньте, я могу жахать на гитаре хоть ранним утром!.. Тупо панк. БУНД.

А может, просто, соседи настолько офигевают, что стесняются спросить, чё за моральные уроды живут в нашей квартире. Особенно, тот, что просветлённый йог. Помяните моё слово, скоро будет окуривать падик шалфеем и выращивать целебную тыкву.

А у вас чё новенького? Пишите, делитесь. Я, чёта, совсем растрынделся, как обычно, парю вас, рили. Кстати, о запарах!.. Оставляю вам свою почту, ну, реальную. Присылайте открытки, магнитики, кому не в лом. А я вам. Чёткая делюга? Да, по-любому! Кто отправит, тот сразу имба, топовый перец. Тому моё вечное увожение.

(Я уже дежурю у почтового ящика).

Короче, буду ждать. Всем чмоки. Кроме сами-знаете-кого.