TS4 Шмидт. Седьмой по шкале Хайнека

[eisenfrau_]

ПРОШУ ПРЯТАТЬ КОММЕНТАРИИ ПОД СПОЙЛЕР.

Саунд.

Объективная реальность.

Там же, в отпуске, мы проделали следующий шаг в нейтрализации злостной разлучительницы са-амой идиотской пары года: Ди-ди и Эвы. Я номинировала, я наградила. Никто не сможет упрекнуть меня в плутовстве или жадности, дневник, н-и-к-т-о. От души, так сказать, ничего не жалко для сестрёнки.

Короче, мы устроили пеший, туристический поход к жерлу вулкана. Экскурсия была и интересной (мало кто может похвастаться, что видел настоящую лаву), и ЖАРКОЙ. То, что бывает в Стрейнджере, тьфу, ерунда. Истинное пекло, отвечаю, в горах тропического островах, я чуть не обгорела, превратившись в уголёк.

Уголёк... так, помнится, папа называл Эву в детстве.

Всё колдовство, впрочем, заключалось в том, чтобы повторять за сестрой, потому, что напев она придумала самостоятельно. Вот, не отнять, а к созданию связок у неё талант. Она презирает всё, что создано до, считая, что и так могущественна, учится только на собственных ошибках. Ну, должны же мы быть хоть в чём-то похожи, правда?..
Но она куда самоуверенней. На грани с абсурдом.

Идиллия, царящая на Сулани, пробралась и в застенки дома. Из мамы сочилась осязаемая магия, распыляя вокруг, словно цветочные споры, блистающие искры спокойствия. Они, теперь, часто зависали с папой в гостиной, обсуждая "взрослые" вопросы, касательно ещё неродившегося ребёнка. Я в это не лезу и не собираюсь. Но мне очевидно, что не просто так он стал таким сговорчивым. А нечего было связываться с чародейкой.
Палить маму я не буду.

Если она довольна... если... если так, то пускай. Зачем тревожить осиное гнездо?.. Оно, и без того, трещит по швам.

За милыми — пусть и фейково — любо-дорого наблюдать, когда они заняты чем-то, выбивающимся из понятий о бытовой рутине. Я очень рада, когда нет ругани, когда каждый член семьи посвящает себя хобби по душе, пусть это и загорелые мальчики-сёрферы, как у Эвы, пусть и бренчание панк-рока на старой гитаре, как у папы...

...пусть бы и рисование абстрактной мазни художественным маслом, от которого невозможно проветрить веранду, зато, мама аж светится, вот, как она довольна. Вычитала, что такой расслабон полезен для плода. Ну, прикольно...

Пару раз, она заставляла меня чинить непонятный прибор, заявляя, что объяснит всё позже. Надеюсь, это не телепортатор, иначе, с моими-то умениями, я отправлюсь в 2*** по кусочкам, или, с головой на попе. Она, конечно, поумнее меня, во всех этих технологичных штуках, ей бы в НАСА работать. Но воспитание, итить, есть воспитание. Я смирилась.

Тем более, я сама опростоволосилась так, что ждала не поучений в механике, а жжения на булках пятой точки. Дневник, ты будешь в шоке. Я слишком долго тянула, отказываясь писать этот немаловажный факт, который возник посредством моей неосмотрительности в путешествии. Атмосфера курорта повлияла на меня тлетворно.

Ко мне приехал Эрвин, мой бойфренд. Я решила больше не динамить его, постыдилась, и захотела немного оторваться. Ну, и что это за выходные без плотских утех?.. То-то!

Оказалось, под клетчатой рубашкой-размахайкой скрывался ого-го парниша. Вполне подкачанный (но не шик, разумеется), ещё и высокой, весь в веснушках. Короче, реально, секси. Он снял, наконец, дебильную кастрюлю с головы, распустил рыжие волосы. Мне понравился его новый образ, что уж тянуть кота за шарики.

Я потянула Эрвина.

Я, блин, не такая искусительная шоколадка, как сестра, но всё же. На меня многие заворачивают головы, какая я спортивная и красивая, врать не буду. Всё при мне. Есть чем соблазнять. На свою-то башку.
Мы, всю ночь, плавились на мокром песочке, лепили замок, купались и, вообще, отлично проводили время. Напились, как черти, коктейлей с ананасом, не закусывая. Мне было здорово, дневник, очень офигенно. Нет ничего удивительного, что наши посиделки перешли в горизонтальную плоскость, в первой же подвернувшей пещерке, укрывшей наши разгорячённые тела от взглядов вуайеристов.

- Ну, я... это, у меня нет с собой... — помню, как он это произнёс, уворачиваясь от моих пылких ласк. Помню!.. Вот, дура...
- Да, забей, — ответила я, — Всё нормально будет.

Короче, я залетела.

Думала, мама меня убьёт, но — вот, уже сколько жива — хожу с ней, на пару, с пузом, как откляченная, нелепая утка. Возможно, возмездие снизойдёт на меня позже, когда рожу. Предки слишком щепетильны к маленьким, лишний раз боятся волновать и волноваться. А так, всё путём.

- Ты готова, — торжественно объявила мама, в этот раз, не поскупившись на подробности, — Скоро, вернёшься.
- А как же ребёнок? — сказать, что я удивилась, это ничего не сказать, — А вы?..
- И мы. Только знай, солнышко, ты должна быть готова не удивляться. И ещё... есть кое-что, что я храню в тайне... ты поможешь?..

Эта история, дневник, из подкласса моих любимых. Про маньяка, которым оказался мой отец, Фридрих Шмидт.
Вампиризм свёл его с ума, поделив на две части, и он, сам того не подозревая, избрал путь, уготованный ему судьбой. Вот мораль: меняй время или нет, ты ничего не решаешь. Это страшно... и... и наплевать. Я не знаю. Давным-давно, когда он служил оперуполномоченным, помощником старшего следователя, он разбирался с бандой людоедов, так и не попавшихся, кроме последователей жуткого культа, образовавшегося вокруг этих чудовищ. Он собрал множество улик, подозревал всех и вся, даже себя, не догадываясь, насколько же прав. Их лидер, тот, за кем папа охотился, действовал в ночи, оставляя обглоданные, обескровленные тела, а на месте преступления — рисунок с цветком, похожим на странное растение. Ничего не напоминает?.. Мне — да.
Оказалось, это он и есть, блуждающий сквозь пространство, в теневой форме и убивающий людей. Здесь, на Сулани, тоже. Он насмехается сам над собой, над своей слабостью, запутывая всё специально, чтобы надломить душу, готовя её к встрече с возлюбленной, с которой, верит его "злая" половина, он ещё встретится, чтобы остаться навсегда. Как бы мама не заботилась о... о привычном папе-раздолбае, заклиная его разум бороться, оставаться только с ней, он... проигрывает.
И она, тоже.

Его, того второго, зовут пастором Фридлем. У него пасть, полная клыков, и лопающаяся кожа.

На этой ноте, напоминающей детскую страшилку, мама выпроводила меня во двор, приказав не думать долго, потому, что... пора?..
Она сказала, только я способна оставить безумие. Только я...

На пляже, Эва завершала ритуал. Я присоединилась, конечно, хоть и в смятении. Мультяшка, взявшийся петь по-русалочьи, обрадовал, что детёнышу ничего не угрожает, если я помогу.

- Поцелуй — и до могилы.
Мы простимся, друг мой милый.
Ропот сердца ото всюду
Посылать к тебе я буду.
В ком надежды искра тлеет,
На судьбу роптать не смеет.
Но ни зги передо мною,
Окружён я тьмой ночною... — начал он, прокатываясь эхом по морским волнам, в унисон накрапывающему дождю. Его голос, непонятно чей, бесполый и странный, звучал отовсюду, что стало больно ушам. Я выбила полымя из сжатых ладоней, не понимая, где я, вообще, и почему теряю связь с... реальностью?.. Моё безвольное туловище, кажется, упало, или ушла земля из-под ног?..

Нет, я стояла крепко, упираясь босыми ступнями в песок. Я делала хаотичные пассы руками, копируя Эву. В носу застряла вода, запах, что утопилась, полные слёз глаза и пальцы, больно обгладываемые рыбами... что?..

Я закричала.

. . .

Мои каблуки гулко шкрябают асфальт. Я помню. Я, всё ещё, помню. Дождь, этот грёбанный, холодный дождь никак не кончается, разбивая ледяные капли о мою голую кожу, без куртки, без плаща. Я иду, как была, в короткой маечке, в босоножках, хлюпающих от сырости, как сломанная кукла, не отвечая за свои несуразные движения. Лицо саднит от натянутой, неестественной улыбки, подаренной мне великой матерью.

ПОГОВОРИ СО МНОЙ, ОТРОДЬЕ ПАСТОРА. ЧЕГО ТЫ БОИШЬСЯ?

Я — не боюсь. Я равнодушно смотрю на полицейскую тачку, проезжающую мимо, окатывающую меня сиреной, сиянием синего с кроваво-красным и месивом из придорожной лужи. Белая юбка превращается в серую тряпку, липко путающую мои конечности.
Город визжит тормозами, надрывается от неона и грязи.

ТЕБЕ НУЖНА ПОМОЩЬ?.. ПОЗВОНИ НА ГОРЯЧУЮ ЛИНИЮ САН МИШУНО.

Я сплевываю в замусоренную канаву. Нет, я способна решить всё сама, без тебя, дрянь. И я ненавижу тебя.

Ноги подкашиваются, роняя меня у порога дома, к которому я держала путь. Руки, как шарниры марионетки, упираются в бетон, удерживая моё искорёженное тело. Я закрываю глаза — и распахиваю вновь, отшатываясь, сколько могу, от фигур показавшихся снаружи здания, залитого безжизненным, светодиодным освещением.

- Соня?.. — кто-то произносит моё имя, но я не знаю, кто вокруг. Они напоминают, но не являются. Они — чужие. Я, инстинктивно, прикрываю беременный живот, — Соня, дай руку, — белёсый мужик, со шрамами, тянет ладонь, но мне противно. Я ищу единственное лицо, что хотела бы видеть.
- Где... моя... мама... — из меня вырывается сиплый шёпот, но он заставляет их замереть, — Где моя мама?!
- Малышка, не сейчас, потом... — чёрная женщина, красивая, приближается, — Пойдём...

Они говорят, все что-то говорят, но я — отталкиваю.

- Где она?! — я кричу. Я снова кричу.

ТЕПЕРЬ, Я — ТВОЯ МАТЬ.

 

[JaNat]

Спойлер

Короче, я залетела.

Вообще внезапно.
Всё, я окончательно запуталась Лучше посмотрю, что там дальше будет

 

[Rufinaff92]

Спойлер

Вроде начиналось всё так радужно, но зная характерную черту, что преследует всю семью, подозревала, что будет какая-то жесть. И вот. Мне так жалко Соню.

 

[eisenfrau_]

ПРОШУ ПРЯТАТЬ КОММЕНТАРИИ ПОД СПОЙЛЕР.

Саунд.

Планета системы новых дней.

Я проснулась в чужом доме, в чужой комнате, в интерьере, который в жизни бы не одобрила, будь я здесь хозяйкой. Всё вокруг было чёрно-белым, лаконичным и... холодным. Ни в одном из предметов я не почувствовала души, даже, в вездесущих, зелёных растениях, настолько лощёных, что сошли бы за искусственные. Только... только ненормальную, болезненную свежесть, как в морге, как ранним утром в приморской стране, — ни чета Стрейнджервилю, — невероятно похожую на ритмичное, механическое техно, доносящееся с нижнего этажа.
Да, я спала на втором.

Под ладонями еле пружинила жёсткая кровать, застеленная серым, неуютная и нетронутая. Из-за огромной фрамуги во всю стену виднелись берёзы и ели, перечеркивая всякую надежду оказаться поблизости Невады, моей жаркой родины, намекая, мол, прости, Соня... прости. Это — тюрьма. Север.

Солнце, и то, разливало свой свет иначе, едва касаясь желтеющей листвы.

Небо казалось низким.

Мама напутствовала, чтобы я не удивлялась и я — не. Я решила, открыв глаза и не увидев привычной, захламлённой спальни, что найду её, сбегу, если надо. Мы сбежим вместе, бросив всю эту мрачную реальность ради той, что была к нам добра. Плевать на папу и его проблемы, я одна — ничего не смогу, без мамочки я ничто.
Наверное, я ошиблась, так стремясь сюда. А может, это процесс адаптации. Мне страшно, если я, действительно, привыкну к нынешнему ужасу, став подобием робота-андроида. Да, всё, на первый взгляд, чистое и современное, — но я вижу истинную суть: безразличие.

Я спустилась поговорить с... сожителями. Я вспомнила. Ди-ди... тот недоумок, что убеждал меня в наших будущих отношениях. Видимо, это произошло. Не знаю. Мне противно. Как я могла создать семью с фашистом и ублюдком?..
Наша дочь, Астрид... такая странная.

Я не понимаю, куда исчезла моя молодость, когда я успела стать такой старой, одевающейся в юбки и с огромной грудью.
А Астрид совсем не похожа на меня. Она бледная, как её отец, ледяная, с влажными пальцами. От неё веет опасностью, как бы она не рядилась в детские вещи, притворяясь нимфеткой, веет сырым подвалом и колодезной водой.
- Мама, — говорит она, чеканно и резко, писклявым, милым голоском, — Я хочу поступить на энтомолога.
- Х-хорошо... милая, — я сажусь рядом, не зная, куда деться. В голову лезут ассоциации со сколопендрами, пробирающимися в уши, перебирающими острыми лапками по мёртвой плоти, — Чего ещё ты хочешь?

- Я созвала небольшую вечеринку, сегодня вечером. Придёт вся родня, — она мелко жмёт плечики, никак не прощаясь с образом невинной малышки, — Я так рада, что ты вернулась. Я очень скучала.
В её словах отсутствует всякая искренность. Одно притворство, роль.
Мисти — тоже — молчит.

- Что ты сделала?.. — Ди-ди, похожий на бесцветный айсберг, нависает над нами, — Почему не спросила разрешения? — я знаю, откуда-то, что он донельзя строгий, предпочитающий всего два цвета, и может поднять руку, если ему перечить.
Козёл.

- Ну, пап!.. — кулачки Астрид выглядят смешно, но она вампир. Я не знаю, какой способностью наделило её мироздание, кроме чёрных, как смола, жучинных глаз, — Ты можешь, хоть разочек, потерпеть ради мамы?..
Как бы то ни было, с ней я подружусь вероятней, чем со скандинавом, погрязшим во грехе прижизненной эпохи. Пусть она мне и блёклая тень, но позволить ему помыкать юной девчонкой, я не позволю.

Мне страшно. Я одна, цветная и яркая, неуместная, в мире монохрома Валлингов. Мысли наскакивают друг на друга, путая меня ещё глубже, сводя с ума. Мне не хочется поддаваться, я держусь.

В моём доме никогда не было бы кристального порядка, никогда не было бы военной дисциплины, а только неразбериха и волшебство. Моя настоящая жизнь там, в пустыне, в смехе неразлучной троицы сиблингов, в дурацких историях папы, в маминых пирогах и кассетах напрокат...
Что-то, со всем происходящим, не так.

- Соня, что с тобой? — он улыбается, пытается меня обнять, но я отстраняюсь, выставив перед собой руки, — Ты чего?.. Вчера же ластилась.
Мне мерзко.
- Я ещё не пришла в себя, — меня передёргивает, стоит только подумать, что этот тип коснётся моего тела. Отвратительно, что это уже было.

- Ничего, — его бледные клешни тянутся к моему животу, — Скоро родится наш малыш, ты всё вспомнишь. Всё будет хорошо, Сонечка.
Я бью его по щекам.
- Это. Не. Твой. Ребёнок, — и удивляюсь сама, как зло получается. Я не утратила память, я прекрасно осознаю, что провела дни на Сулани с Эрвином Прайсом, что беременна от него и... и, кажется, люблю нелепого, рыжего парня, от которого совсем не чувствуется угрозы, — Хватит притворяться, что так и должно быть.

- Ты не в духе, — тупо говорит Валлинг, — Просто, устала. Не надо говорить то, о чём пожалеешь.
- Не смей мне угрожать!..

Есть то, что неизменно. Моя сила, колдовство, всё ещё со мной и заставляет бояться уже его, недоумка-вампира, возомнившего, что он пуп Земли, вершающий судьбы. Нет! Искры, золотые и разноцветные, чуждые этому дому, полному пустоты, вырываются из меня, устремляясь, чтобы испепелить Ди-ди, но я, в отличие от него, знаю, что такое пощада.

Мою душу переполняет брезгливость, раздражение, где-то на глубинах сознания, я откапываю знание об его идиотском перфекционизме, не сочетающемся с вечно грязными, расшнурованными ботинками, с футболкой, запиханной в штаны кое-как и потёртой, джинсовой курткой. Единственным, пожалуй, ярким пятном в его гардеробе.

- Не дури, Сонь, — он качает головой, но отходит, больше не докучая своей приторной, ненастоящей нежностью, мне ненужной, — Никто тебе — здесь — не враг.

Я, чтобы не думать, берусь помочь Астрид с праздничным ужином. Она, как и должно вампиру, ни черта не понимает в готовке, не разбирая вкуса того, что смешивает. Бедная девочка... говорит, что любит только рыбу, которой, в холодильнике, находится с лихвой, на целую роту: солёная, вяленая, в консервах и сырая. В салате и без. Ею, надо признать, пропахла вся кухня. Значит, кто-то её, всё-таки, тут ест.

Но мне сложно отделаться от ощущения, что она, моя названная дочь, употребляет хрустящий на зубах хитин, белёсый, как малафья, или жёлтый. Что жадно запихивает в рот найденных насекомых, как паучиха, доброжелательная, пока не увязнешь в её сетях.

Я рублю овощи, вспоминая, как орудовала ими мама, делая запеканку со шпинатом и сыром или мясо с печёной картошкой. Иногда, бывало, мы вместе делали гамбургеры, заручаясь поддержкой Эвы и Мультяшки, правда, от сестры было мало толку: резать ей мешал маникюр, а кушать диета. Рихард... он, тоже, слишком любил морепродукты и китайские роллы, в которых я не понимаю.

Я ничего не ждала. Ела, когда хотелось, отговариваясь скорыми родами, разделяя трапезу с кошкой.

Часы тянулись долго, но я, как заточённая в постапокалиптическом бункере, не знала, на что их потратить. Как будто, в кукольном домике, я чувствовала наблюдение, чёрные глаза и водянистые, направленные на меня и бедную Мисти, хвостиком шныряющую за мной.

В шкафу, я нашла бирюзовое платье, вещи, похожие на мой вкус: летние, знойные и беспечные, как жизнь в -84 году. Хоть что-то, маленькая капля, даровало мне спокойствие, чтобы закрыть глаза и представить себя на песчаном берегу, залитом солнцем. Я выдохнула... и приняла, на чуть-чуть, действительность. Со скапливающимися гостями, это, оказалось, легче. Пусть бы, хотелось, вечеринка не заканчивалась никогда.

Я заново знакомилась с теми, кто делил со мной девичью фамилию. Узнала сестру, Эву, кузена Мультяшку и дядьку Эдуарда, заменившего папе отца. С ним была Мелисса, моя бабушка, выглядящая превосходно для своих лет. Какая-то... жалость?.. пронзила сердце... я, увы, не бессмертна.
Были и другие. Вампиры, наши соседи, Йозеф и смуглая женщина Меле, восхитившаяся присутствию афроамериканцев на местечковой тусовке.

Астрид позвала подружку, Флёр, зеленокожую. Мне шепнули, чтобы я не спрашивала, кто она и откуда.

Всё равно, они быстро ушли гулять, пока Ди-ди не видел, получив одобрение прадеда Йохана, чей облик представлял всего лишь эктоплазменный дух, привидение. И это... мне близко. Никто, выходит, в нашей семье, не умирал, не уходил в небытие, бросив своих детей. Значит, и маму я отыщу.

Я не беспокоилась, что они попадут в неприятности, нет. Две кровососки, уж точно, не дадут себя в обиду, а сами перекрутят в фарш любого обидчика. Если я что и знаю о Шмидтах, так то, что мы никогда не сдавались, всегда были сильны, — и я отказываюсь стать Валлинг, как бы мне то не навязывали.

Потом, пожаловал и папа. Я не стала к нему подходить, избегала, помня, как мама заклинала меня, убеждала, что он не тот, за кого себя выдаёт. Его тёмная сторона, как знать, могла быть прямо передо мной, но что бы я предприняла, запутавшись в самой себе?..

Я бродила, как сомнамбула, в тревожном небытие, слоняясь из угла в угол и не находя адекватного места, чтобы укрыться. Меня поздравляли с возвращением, хлопали по плечу, но хотелось сбежать. Прочь, прочь от всех, кто близко, но так далеко, как сияние суперновых, пробивающееся сквозь миллиарды световых лет...

...повернув лицо в пол оборота, я посмотрела на него. Поймав мой взгляд, он чуть растянул уголки губ в неприятной гримасе и, в блике света, я неожиданно явно разглядела все его шрамы. Изодранные впалые щёки, белый росчерк на обритом затылке и, чуть-чуть и глубокая, выбоина во лбу.
- Тик-так, — голос стоящего вдалеке Йохана показался мне шёпотом, глубоким и бархатным, каким он, должно быть, говорит по ночам с супругой, — Тик-так.
Нет. Он не может знать. Я — совсем, как Валлинг, — притворно улыбнулась в ответ, отвернулась и, не поддаваясь желанию обернуться, пошла вперед. Как же паршиво оттого, что Ди-ди, тоже, ж-и-в-о-й, что все его шрамы настоящие, как и сердце, которое, наверняка, у него есть...

Пришлось, уняв дрожь, снова созывать к столу...
Я мечтала остаться наедине с сестрой, с Мультяшкой, но, как специально, остальные присутствующие занимали их внимание, делясь новостями, что меркли по сравнению с тем, что я — здесь, но без мамы. Что ребёнок, которого я храню под сердцем, всем чужой.

Я зациклилась. В хай-тек прохладе терялись вкус и цвет. Ощущения. Наверное, поэтому она решилась обратиться ко мне вновь.

ТЕБЕ, ВСЁ ЕЩЁ, НЕ НУЖНА ПОМОЩЬ?

Я чувствовала, как вылезают глазные яблоки из орбит, с каким остервенением пальцы сжимают приготовленную вилку, но сидела, не колыхнувшись. Вокруг засуетилось, завлекая меня хаосом из слов и хороводом кишащих тел.
Я не шевельнулась.

- Нет.

 

[Dzirrat]

Спойлер

Бедная Сонечка, просто не могу. Мамы нет, ей плохо, куча незнакомых людей. Ненавистный Ди, странная дочь, скоро рожать,а любимого рядом нет.
Эва, конечно, намудрила. Не со зла сестре, естественно, но все равно.

И как это ты прикольно всунула туда Йошу, Меле и Агнешку хд)))

 

[Rufinaff92]

Спойлер

Мне кажется, с каждой главой я буду получать небольшой разрыв сердца. То самое чувство, когда просыпаешься, но будто находишься не в своей реальности, и не понимаешь, что происходит, хотя вокруг вроде бы знакомые лица...

 

[eisenfrau_]

Ответ.

Спасибо за комментарии! Планирую написать много, и за небольшой промежуток времени. Обязательно всем отвечу. Благодарю, что поддерживаете.

ПРОШУ ПРЯТАТЬ КОММЕНТАРИИ ПОД СПОЙЛЕР.

Саунд.

Аве, Мария.

Новая жизнь затягивала, как затягивается удавка, наброшенная на шею милыми руками. Погода, в довесок, хвасталась сумрачными ливнями, тягомотными и бесконечными, а утром, выдавшимся пасмурным и серым, небо окончательно окрасилось молочно-белым.
Как... аллегорично.

Я подсела на чёрный американо, подчёркивая происхождение, тяготеющее к рабочему классу южан, противников рабовладельцев-конфедератов. Горечь, оседавшая на языке, бодрила, но кривила лицо, что уже обезобразили тёмные круги под глазницами и первые морщины.

Я скучала по мурлыкающим замечаниям Мисти, но та отказывалась и просто мяукать. Стала спокойной, меланхоличной, как и всё вокруг, а моей единственной собеседницей — и НЕ Ди-ди!.. — предлагалась Астрид, кутающаяся в свитер и шмыгающая носом в сезон простуд. Иногда, она спала прямо за столом, оперевши лицо на полупрозрачную, как крыло мухи, хрупкую ладонь.
Но чаще, не буду обманывать, её муштровал папаша, тенью курируя каждое действие девчонки, проверяя домашку и длину юбки, в которой она пойдёт гулять с единственной приятельницей. Его дух смрадил везде, нагнетая и вызывая отвращение, как к чему-то противному, чьего прикосновения я бы избегала любой ценой... впрочем, так и было.

Мне хотелось вмешаться, заступиться, но я не знала как. Я не знала, как помочь самой себе, что уж говорить об остальных. Руки дрожали, когда я клала чашку на блюдце, выбивая надрывный, фарфоровый звон, так... что?.. Моё бессилие съедало меня заживо.
Боюсь, это сложно понять, не испытав на собственной шкуре. Кто-то скажет, что я накрутила, высосала ерундовый загон из пальца, чтобы подчеркнуть цену своих никчёмных страданий. Нет, нет... я мечтаю, чтобы это всё, наконец, закончилось.
Умоляю.

Когда Астрид приводила Флёр, устраиваясь на первом этаже со школьными проектами, я отдыхала. Пусть, от их физики выбивало пробки, пусть они прожигали начищенный паркет реагентами или стучали молотками на урок технологии, всё чушь... в эти часы, дочь не казалась мне пугающей, она равнялась на старшую подружку, копируя её красивую улыбку, до слёз знакомую. Я смотрела на эту инопланетную гостью и мне ужасно хотелось отвернуться от боли, пронизающей сердце, но я терпела, — всё терпела, — по-мазохистски угадывая в её внешности и привычках черты Фридриха Шмидта, моего отца.

Я никогда не видела Фауст Штайн, но уверена, — теперь, — что она, должно быть, и прекрасна так же, как чертовка, которой мне представлялась. Что-то, на самую каплю в моё беспокойное, потерявшее цвета море, я поняла...

- Тебя не беспокоит, что твой папа так сильно тебя опекает?.. — я расслышала этот вопрос, из уст Флёр, с кряхтением закручивающей гайки в будущей электроцепи. В нём сквозила такая тоска, хоть и замаскированная, что защемило в груди. Ей-то, выходит, не хватило внимания родительской части, так и не представленной главным мужчиной жизни.
- Нет, — защебетала "звёздочка" Ди-ди, — Он меня очень любит, поэтому, переживает и заботится, как... как... как умеет. Да, папочка?..
Кто бы сомневался, что гвоздь программы окажется тут, как тут, а погрустневшая собеседница Астрид выдавит лишь протяжное, полное затаённой печали "м-м".

Но чему я завидую, так это дочкиной непосредственности: не поймёшь, то ли она такая глупая, то ли непуганая, как младшеклассник, очутившийся в мире "настоящих" взрослых. Не обращая внимания на испортившееся настроение приятельницы, она резко меняет тему, увлекая её дурацкими, семейными историями. По-моему, план тупой, способный навредить ещё пуще, но он работает: Флёр жадно смотрит фотографии на экране мобильника, запоминает кто, кому, кем приходится, чьей расе принадлежит и почему. Снова улыбается.

- Смотри!.. — детский голосок разбивает напряжение, испугав подлетевшую, от неожиданности, кошку, — Вот, это мой дед!.. Скинуть тебе? Ты же хотела.
- Да, — отвечает та, издав странный смешок, свойственный людям, удачно посетившим передачу "Разыскивает Америка", — Я так и представляла... честно. Ничего себе... — её пальцы, с налаченными ноготками, манерно прикрывают шокированный рот.

Астрид смеётся, обнажая гуманоидный оскал. Ма-аленькая, славная самка богомола. Её можно сломать под подошвой ботинок, единственным шагом, но она — тем не менее — бесстрастно отгрызает головы.

А у Флёр — человеческие глаза, зелёные с карим и, наверное, в этом заключён огромный смысл для тех, кто намешал её притягательный геном. Он отдаёт элегантностью, дороговизной, как у сестры Эвы... нашей сестры... ох, чёрт.
Всё сложно. Сколько раз повторить, чтобы принять?..

Только, я... безмолвно, слепо и отчаянно, давя в себе сухую агонию, соглашусь с чем-то... да, с чем угодно, то... то всегда находится что-то ещё, ещё хуже, темнее и гуще, чем тьма заполнявшая пространство за окнами, — снаружи, — доли секунд назад. Я не знаю, боюсь ли я ночи, боюсь ли тумана, собирающегося в складках холодных ручьёв...
Я боюсь спать одна, но ночую сама с собой, в глухой, страшной тишине. С того дня... да, навсегда.

Я прогоняю Мисти.
- Иди, — говорю, — Охраняй Астрид. Она... она... — и не подобрать слов, что же "она", поэтому, четырёхлапая фамильярша бодает мне ноги и тенью растворяется в коридоре, ведущем к комнате дочери. Скрип двери меня успокаивает.

От меня надо защищать всех.

Особенно, в те полнолуния, когда я и не ложусь, покидая ненагретую постель, — не впитавшую ни единого, чуть-чуть и родного, запаха, — затемно. Ноги сами ведут меня к подёрнутому инеем пруду, по жёсткой, замерзающей земле, хрустящей под тонкими подошвами неразношенных кед.

Я зажимаю, в ладони, маленький, латунный колокольчик, звон которого, смешивающийся с холодными, хрустальными ударами круглых фонариков, развешанных по мостовой к приближающемуся Рождеству, заставляет передёрнуть плечами. Сиреневатый полумрак, наполненный лёгкой, металлической трелью, приобретает очертания детского кошмара — в первых, искрящихся снежинках, в ослепляющей пелене чёрного, в акульей улыбке Астрид, галлюцинацией стоящей перед глазами, и в утробном всплеске вязкой воды, которая жадно проглотила колокольчик, мною выброшенный.

Из тёмных глубин, тут же, выныривает с пол сотни блестящих, чешуйчатых рыб, чьи зубастые рты жадно глотают воздух через дырку, образовавшуюся на прослойке льда.

А днём, морозным и зудящим в глотке, — как микробы гриппа, — Ди-ди пытался поговорить, и я не помню, если честно, чего он хотел, чего добивался, хватая меня за руки и притягивая к себе. Мне виделся выход, в протесте, в отрицании, чтобы отбиться и сделать побольнее, вырвать сердце и уничтожить — я ненавидела его.
Я... я... ох.
Он же не виноват, что так случилось. Он, — ни в чём, — и не был.

Я потеряла контроль... я видела, как из моих ладоней вырывается взрывной, инфернальный огонь, как пожирает всё вокруг и его, — но не могла это остановить. Моё страдание вылилось на него пламенем, не убивавшим меня, но быстро опаляющим тонкую, вампирскую кожу, сворачивающуюся в бледный пепел. Он кричал — я... тоже. Я рыдала, на коленях, умоляя силу, мне не подчинявшуюся, прекратить.
Всё тщетно.

Я убила его. Убила...
Я думала, что ненавижу. А я... я, даже, не презирала.
Я...

Господи.

Мне никто не помог. Я обежала, запинаясь и падая, всех соседей, прося сделать хоть что-то... плевать, насколько унизительно и жалко это было. Мне всё равно.
Я — одна в аду 2***-го.

Мою скорбь замещает, разливающаяся по сосудам, злость, но и боль, которую я испытываю, никогда не станет шире той, что я сама причинила любимым. Если бы не я... о, если бы не я.

У меня в горле застрял ком, прогорклый и тяжёлый, пробивающий самое сердце заиндевелыми колючками. Наблюдая, как Астрид опускается перед мёртвым отцом на колени, тихая и похожая на гротескную скульптуру с искаженным болью лицом-маской, я кожей почувствовала затхлое дыхание смерти: леденящее, похожее на сквозняк в обветшалой, прогнившей лачужке.

И всё, вообще всё, не имело больше никакого значения, кроме отвратительного, сладкого привкуса смерти Ди-ди.

Она не сказала ни слова обвинения. Молча взялась за уборку, когда увезли тело.
Моя душа оборвалась.

Полицейские выписали нам штраф в пятьсот баксов за неисправную проводку, послужившую причиной пожара. А я выкинула все электроприборы из ванной. В голове было сыро и восприятие, абсолютно точно, превратилось в смешное и неправильное.

- Мамочка, мы вернём его. Пожалуйста, не думай о плохом, — обречённо сказала Астрид, сидя у обогревателя, на кухне, — А давай, завтра, купим одежду малышу. Тебе надо отвлечься, чтобы он был здоров.
Она, конечно, была права. Мне стоило позаботиться хотя бы о ребёнке, чтобы не угробить ещё одну жизнь, над которой я, так же, не имела власти и прав, чтобы распоряжаться. Я удивилась её силе, плотно сжатым губам и ни единому плохому заявлению в мой адрес.
Я повторяюсь...

И вечером, вопреки планам, я родила раньше срока. Наверное, из-за стресса...

Мальчика. Как и обещал Ди-ди.
Я задумалась, больше не на сносях, отдышавшись с таинства появления на свет и поднимаясь с окровавленной кровати, чтобы обнять детёныша... а как его назвать?..
Дитрих или Эрвин?.. и дала, решившись, ему имя, связанное с лазурными глазами, которые он украл неведомо у кого. С магической силой, связующей его и кристаллы сапфира и бирюзы.

Эрвин... Эрвин Валлинг.

Ведьмак, рождённый в день смерти.

...óra pro nóbis peccatóribus
nunc et in hóra mórtis nóstrae.
Ámen.

 

[JaNat]

Спойлер

Всё сложно.

Нарисуй семейное дерево

Эрвин... Эрвин Валлинг.

Я почему-то думала будет маленький клончик Прайса, а он выходит в маму как минимум цветом кожи...

 

[Rufinaff92]

Спойлер

Мне становится страшно открывать следующие главы,на самом деле. И мое ощущение кажется начинает сбываться потихоньку

 

[eisenfrau_]

ПРОШУ ПРЯТАТЬ КОММЕНТАРИИ ПОД СПОЙЛЕР.

Саунд.

Серебряная нить паутины.

Зима здесь, как будто, всегда и никогда. Я надолго замкнулась в четырёх стенах, влача существование на остатки тех денег, что зарабатывал Ди-ди. Воспитывала дочь и сына. Социальные связи, поиски, какими бы важными они не казалась, отошли на второй план...
Меня звали Эва, Мультяшка, которых я так хотела видеть "до"... но, нет. После, они перестали. А я заперлась в своём псевдо-уютном мирке, не желая посещать роскошные пентхаусы, рестораны... я не узнавала свою семью, со всей этой напускной статусностью, я, мысленно, была в Невадской пустоши, в нашем коттедже.

Густая тьма, субстанцией, колыхалась над припорошенной, белой землей, а холодный воздух искрил кристалликами снежинок, зависшими в безветренной невесомости. Покрытые изморозью, заиндевелые окна каменных домов мёртвого города слепо, не враждебно щурились на нас, медленно бредущих по пустым улочкам. Не хватало дрожащих, утренних, солнечных лучей, не важно, жёлтых ли или болезненно-серых, — яркого сполоха, очевидно и весьма тесно связанного с жизнью и не символизирующего смерть.

Пока они отдыхали на мраморном кафеле личных бассейнов, обставляли дома дорогущими и бестолковыми скульптурами, тратились на вычурные авто пошустрее, я, — такая дура, — обращалась к некромантии, силам Вуду, отыскивая способ, чтобы пообщаться с призраком погибшего мужа, объясниться и найти... нет, рискнуть, чтобы вернуть бедной Астрид отца.
Я виновата, грешна. Моих чувств больше нет.

Сконцентрироваться было трудно — тупая боль, бьющая по вискам, и сонливость (из-за плачущего ребёнка и бессонницы) не давали качественно анализировать информацию, тут же, ускользающую не только от внимания, но и из памяти. Я, как проклятая, цеплялась за застывшее сердце, уже, и как будто, безразличное ко всему.

Обострённые утратой, предательские извилины-издёвки подсовывали кричащее сходство младшей Валлинг с родителем, всё то, что сбегало от меня раньше, чтобы не ранить. Сейчас, разумеется... конечно... конечно, оно ранит с лихвой. Подбородок, вздёрнутый нос, носогубные складки, чересчур резкие, "старые" для её возраста и ямочки на щеках. Непослушные, мягкие волосы.

От себя, правда, я не видела ничего. Разве что, в Эрвине, взявшем от матери всё, кроме формы глаз и безобразных веснушек Прайса. По крайней мере, сейчас — он весь в меня, отчего, хоть немного, отрубает память. В белокуром негритёнке, да, — я. Без сомнений.
Больше не надо. Я не хочу любить.

Жажду движения я ощутила к концу года, может, уповая на волшебство, которым пропитался склизкий, напитанный влагой воздух... говорят, ведьм не обманывают ощущения, а если не так, то мне и хотелось бы обмануться, чтобы выкурить себя из самопровозглашённого заточения. Это — всего лишь повод, но я поддалась сиюминутному порыву, поехав в Глиммербук. Без метлы, без кристалла. На автобусе.
В конце концов, я должна была дать Астрид передышку, возможность выдохнуть без моего ежедневного присутствия, отравлявшего настроение и ассоциативного к смерти Ди-ди.

Я знаю, этого слова чрезмерно много, но мне трудно формулировать мысли витиеватей односложных предложений из подлежащего и сказуемого. Я стала роботом, неуместным нигде, только в мире колдунов, где не изменилось ни кусочка из того пазла, в существовании которого я была твёрдо уверена.
От меня сквозило декадансом.

Вернувшись, я, буквально, прилипла к мостовой Жуткой аллеи. Мои глаза вперились, словно заговорённые, в портал, переливающийся плазмой из космических глубин. В ней, мне виделись осколки реальностей, смешавшихся в этом котле, вываривающем тебя туда, где ты пожелаешь оказаться. Кто бы знал, что магия привела меня сюда не просто так... вообще, я вздумала найти Моргина, ведь он, как чародей, обязался жить сотни лет, не вечно, но очень долго. Внутри кольнуло, но блёкло, когда я узнала, что он уже умер. И это просто констатация факта.

Его, в совете, заменила девушка, Каролина Арахни, на аудиенцию с кем я тупо нарвалась. Ха.

- Здрасьте, — мне не хотелось церемоний. Тем более, описание, полученное в цитадели, я запомнила ясно и перепутать яркую ведьму с кем-то ещё не представлялось возможным. Хватит и такого этикета, — Скажите, с кем я могу поговорить насчёт порталов?.. С Вами?..
Она несказанно удивилась.
- Любопытно, — и не понятно, куда она смотрела, на меня или прочь, кося алыми, флуорисцентными глазами, — Я ждала этой встречи, Соня, но не сегодня... но будь по-твоему, — без предупреждения, ошарашив размякшую меня, ловившую ртом мотыльков, она резко пошла в атаку, за мгновение создав электрическую вспышку такой мощности, что я тщедушно позавидовала, — Я не делюсь знанием с недостойными!..

Наша дуэль была жаркой, такого пекла я не чувствовала давно, с деньков в Стрейнджервиле. Я лажала, заваливаясь на землю от её выпадов, но мышечная память, со скрипом ли, но возвращала мою жизненную энергию назад в угасающее тело. Боль, не ментальная, но как после изнуряющей пробежки, взбодрила меня. Я услышала хруст, с которым побежала кровь по иссохшим венам, я попробовала на вкус сладость запахов, доносящихся из лотка со сладкой ватой.

Во рту разрывались зёрна воздушной кукурузы.

Я упала — и крепко встала вновь, упёршись в булыжник расшнурованными ботинками, ненавистными "до", но алчно украденными из гардероба Ди-ди после того, как его не стало рядом. Да, они мне велики, грязные и не сочетаются с тряпками, что я обмотала вокруг себя, лишь бы не идти голой. Да, тысячу раз "да"... если добровольное согласие вменяет мне вину, я преклоняю голову к плахе.

Но не в присутствии Каролины. Рядом с ней, я, выходит, заново (на)училась жить.

- Ты победила, Соня, — она поклонилась мне, ничуть не смущаясь собравшихся зрителей, — Ты могла прочесть о своём вопросе в библиотеке, но не устрашилась обратиться ко мне лично. Я восхищена, ведь люди, — её руки, украшенные расшитыми рукавами-колокольчиками, обвели толпу, — Сторонятся меня. Они бояться тех, кто путешествует через время.
Меня прошиб холодный пот.
- Я... тоже. В смысле, я была в другой эпохе, — если её избегают, есть за что. Я старалась говорить ясно, но без конкретики, пока не узнаю загадочную девушку лучше.
- Как интересно. Порталы, верно?.. Их изобрела моя мать, ведьма тёмного рода Арахни, названная трусами "Пожирательницей Богов". Богами считали себя мужчины-волшебники, в каком веке мы бы ни гостили, но она свергла каждого зазнавшегося глупца.
- Ого!.. — меня воодушевил такой расклад. Хоть кто-то, серьёзно, показал козлам-недоумкам место, — Я уже под впечатлением. Я... я всегда считала, что нас, женщин, ущемляют.
- Верно, — Каролина кивнула, — Наша семья наделена способностью исследовать сети, соединяющие миры, видеть хитросплетённую паутину настоящего, просчитывая ходы наперёд. Но среди паучих, пауков нет, — её улыбка, вместе с жуткими глазами, пробрала до костей, — Мы не простили предательство отца.

- Хорошо. К чёрту дебилоидов, — я всплеснула руками. И выпалила, — Но... что с порталами? Я могу узнать у твоей матери технологию, хоть частично?.. Ну, да, это наглость, я понимаю, но дело в поиске мамы, уже моей собственной... она пропала в другом времени. В общем... — пришлось, стыдливо, опустить лицо в растопыренную пятерню. С чего я взяла, что — фактически — незнакомку тронет моё откровение?..
- Я соболезную твоей утрате, Соня, но не понимаю всецело. Я жила со своей родительницей до самой её смерти.
Таким образом, она поставила в диалоге точку, пообещав, что навестит меня позже, когда я буду готова познать тайны. Совсем, как в детстве... наверное, из-за этого я и пожелала подружиться с ней. Она напомнила то, что я похоронила, скорбя так о многом и сразу.

Мне полегчало самую кроху.

Путаницы, конечно, не стало ни на йоту меньше, но Эрвин рос, а с ним росли хлопоты и плохое притуплялось, замещаясь скапливающимися делами. Что-то неведомое вселило мне надежду. Может, мне и стоило пережить всё, что произошло... не знаю. Я отмечала, как в органайзере, помечая галочкой текущие задачи, и зависнув в промежуточном стазисе.

Готовила рыбу на обед, меняла пелёнки. У меня не выходило, больше, сбросить всё на Астрид, горевать, преисполненной слёз и бессилия. Дети... да, дети, действительно, движущая сила. Хочешь, не хочешь, а подвинут...

Мало того, дочь приближалась к совершеннолетию, так быстро утекало время. Менялась она, робко совершая попытки стать смелее, менялось её поведение. Угроза, собиравшаяся в её сущности, копилась, занимая пустующие уголки, переходя в режим ожидания, отчего, Астрид превратилась в цветущий город перед землетрясением.
Одно хорошо, брата она обожала. Играла с ним, как только представится возможность.

В целом, мы создали своё подобие гармонии, не выбиваясь из духа минимализма, как в дань уважения Ди-ди, к чьему образу потеплело у меня в груди. Не так, чтобы полюбить (я уже не могу), но чтобы осознать ошибки.
Ерунда какая-то, если честно. Но, прошло же довольно долго...

Лучше б я размышляла, когда девочка-звёздочка успела созреть. А я и помыслить не могла. Зря.

Кузен, не выдержав моего отречения и принципиальной позиции, — во имя искусственной разлуки, — пришёл сам, оборвав мою щепетильно созданную дистанцию.
Типичный мужик, и-ди-от.

Я получила взбучку, загипнотизированная, каким же родным он оказался при встрече с глазу на глаз. Я нафантазировала, что всё — чужое, но это не так. Почти забыв, что великая мать докучала мне, я рассталась и с иллюзией неправильности этой реальности... впрочем, я могла и привыкнуть, без всякой мистики, на чистой психологии. Человек, в конце концов, ко всему адаптируется.
В общем... да. Мы хорошо пообщались, он пригласил меня на вечеринку по случаю юбилея сестры, где я обязана появиться. Он рассказал, что они живут вместе, ведь бабушка выгнала его из-за безработицы, мол, хватит на шее висеть. Прямо, как раньше... Мультяшка никогда не трудился во благо карьерного роста, посвящая себя высшим сферам бытия. Ну, и дурак.

Эва же устроилась в фирму китайца Фэнга, в бухгалтерию, помогая себе практической магией. Купила двухэтажную квартиру, кучу бриллиантов. Что ж, и это знакомо.

Как в старые, добрые времена, мы договорились быть командой. Он пообещал мне помочь, если я не стану обрывать провода.

Я воодушевилась, почти — по-настоящему — захотела радоваться, пока не узнала то, из-за чего мало бы стало вышек ЛЭП, мало сожжённых мостов, а потребовалось настоящее стихийное бедствие.

 

[eisenfrau_]

ПРОШУ ПРЯТАТЬ КОММЕНТАРИИ ПОД СПОЙЛЕР.

Саунд.

Монстры среди людей.

- Мамочка, — сказала Астрид, поймав меня в гостиной и оторвав от созерцания заиндевелых окон, ставших непроницаемо-матовыми. Морозный узор, как кофейная гуща, складывался в картинки, полные ветвистых, плющеподобных цветов с бутонами-звёздами, — Сегодня, я целовалась с мальчиком.
Я медленно повернулась, шокированная такой откровенностью. Да, мы с мамой были близки, но все "школьные" отношения я держала при себе, чтобы не задевать чувства опекающих меня взрослых.
- Впервые?.. — это стоило уточнить. Конечно, я знала ответ.
- Да. И знаешь... — она присела рядом, подхватив на руки подушку, — Когда мы... ну... — если бы она могла густо зардеться, то так бы и было. Но вампирская кожа лишь побледнела, сделав её ещё трупоподобней, — Мне захотелось снять с себя одежду. И... ну... потрогать. Это плохо, мамочка?..
Плохо было в другом, это мне сделалось, офигеть, как дурно.
- И что ты сделала? Разделась?.. — в голову, сразу же, полезло всё самое скверное, подкидывая ушлые мысли, как беспечно Астрид лишилась девственности. Мне, наверное, повезло.
- Нет, что ты!.. Я, просто... я прошу, чтобы ты помогла мне понять, как себя вести. Мне боязно. Я же не сделала ничего нехорошего?..

Неужели, Ди-ди воспитал её... такой?.. Или я — тоже?

- Нет, милая, — и воздух, вторя уличному, похолодел, — Расскажи всё, что ты чувствуешь. Я была в твоём возрасте, я подскажу, — как же больно, что молодой я была совсем недавно, брошенная здесь матёрой тёткой. Я не жила. Не жила!..

- Он очень милый, — да, а как же. Милой девочке, навроде Астрид, копии опасной няшки из аниме-мультика, и нужен такой же мальчик, с приветом, не вписывающийся в привычную картину мира, — Мне нравится на него смотреть, мама, особенно, когда он поёт.
- Поёт? Типа, певец?.. — мне представился гаражный рокер, панк. Такого бы зятя я одобрила, — У него своя группа?
- Нет... просто, для души. У него такое хобби, — она очаровательно улыбнулась, не отгоняя своих мыслей, поглотивших её, смущённо и по-детски. Так, кажется, вела себя Эва, таскаясь за Ди-ди... ох, чёрт. Давненько всё ушло, — А я, даже, сочинила песню. На норвежском, чтобы спеть папе, — она всегда говорит, разрывая мне душу, беспечно надеясь увидеть его вновь. И уповает, что её мальчик учит только в позитивном ключе.
Как... как по-юношески... нет?..

- И мне нравится его нюхать, — в любом случае, она продолжила, — Это... странно, ведь вампиры не слишком-то восприимчивы обонянием, если сами того не захотят. Но... я сразу ощутила запах моря и солёный, рыбный, а я очень люблю рыбу. И на вкус...
- Избавь меня от этих подробностей, — я начала, в этот момент, подозревать не лучший исход этой беседы. Да, и слушать об интимных аспектах жизни дочери... мм, во всём необходима мера.
- Извини, мам. Просто, я пила его кровь.

- А, понятно... — а я, было, подумала о контакте языка с кожей. Ну, может, я старая извращенка, а не дочь... трудно сосредоточится, какой бы крутой я себя не считала, когда ребёнок треплется, без тени паники, на запрещённые пуританам темы, — Всё равно, смени пластинку.
- Ладно... мне с ним интересно. Он много рассказывает... и я ему. Я не чувствую себя какой-то неправильной, уродливой рядом с ним, — я и не подозревала, что Астрид, вообще, так считает, — Мы похожи.
- Что значит, похожи?.. Он — сородич?

- Нет... скорее, пришелец, — о, родовая ксенофилия. И, после этого, кто-то скажет, что мы — не Шмидты?..
- А что говорит Флёр? Твоя подруга видела этого парня?
- Ну... она сейчас в отъезде. Отправилась к маме, встречать праздники. Она же на два дома живёт... — этого я не знала, опять же, отрезанная от новой информации самоизоляцией, — Думаю, она обрадуется. У него, знаешь, глаза, как у меня. Чёрные. Я всегда смотрела на себя, но в зеркале не видела ничего, тупой, тёмный вакуум, но... теперь, я разглядела в этой тьме целые галактики, созвездия и вселенные. Много звёзд. Представляешь, мамочка?..
Я и сама опустила веки, силясь понять, какой цвет увижу, если перестану участвовать в мятеже. Зелёной то будет или бледно-голубой?..

Романтика.

- Да. Он — зелёный? — выдуманный образ ускользал, заменяясь вполне реальным, но я цеплялась за последнюю надежду, — В смысле, цвет кожи. Как у деда?
- О, нет, — Астрид покрепче сжала подушку, — Он бледный, как я. И зубы у него такие же, острые и их много, тоже, как у меня, — она, зачем-то, потрогала зубы пальцами. Интересно, они способны резать, как бритва?..
- Бледный, говоришь, с клыками. И рыбой пахнет, — я, ощущая, как конечности вновь превращаются в запчасти андроида, уставилась на дочь. Моё лицо, так и вижу, окаменело, — И уши, небось, как у вшивого эльфа?..
Она растерялась, уловив злость, которая выплеснулась против моей воли. Ей, пока, не было внятной причины, но то, как Везувий, собиралось, что низвергнуть обжигающую лаву. Меня и саму пугал дикий огонь, скопившийся внутри, я же помнила, как он уничтожил того, кто — всё-таки — был мне дорог.

Но передо мной сидела Астрид. В отличие от её отца, кроме материнской привязанности, я питала к ней страх, запрятанный очень глубоко, надёжно, но он, как первобытный инстинкт, намекал, что девчонка, пусть и с фальцетом, не поддастся, как мужчина, любивший меня зря.

- Да, — пискнула она, — Его зовут Рихард Шмидт.
После этого, я впервые взялась за ремень, как Ди-ди. Она, ошалевшая, совсем не понимала, что натворила, что это — грёбанный, отвратительный инцест, ведь Мультяшка и мне-то приходится, по-честному, дядькой, а ей и вовсе двоюродный дед. И мне плевать, что там считает законодательство.

Астрид так обиделась, что пол ночи торчала во дворе, раздетая, в одной ночнушке. Хоть бы и так, всё равно, вампирша. Повыделывается и встанут мозги на место.

Мультяшку я убью позже. Телефон он, сволочь, вырубил, как только я позвонила первые тридцать раз.

К утру, ко мне заскочила Каролина, одетая современно и по-спортивному. Магии в ней бурлило столько, что та рвалась наружу, протестуя против неиспользования. Впрочем, я замечала такое и во младшем ребёнке.

Её, ожидаемо, умилил Эрвин.
- Чудесный малыш, с характером, — сказала она, обняв упирающегося детёныша, — Так и хочется затискать.
- Да, — мне было лестно, приятно искреннее восхищение сыном. Я и сама, что уж греха таить, поняла, что обожаю маленьких деток, — Он здоровский, но часто капризничает и устраивает бедлам. Особенно, прикалывается бить ложкой по кастрюле, — синяки под глазами намекали на это неиллюзорно.
- Он же ведьмак... — девушка щёлкнула пальцами, привлекая внимание Эрвина. В ответ, он округлил глаза, абсолютно чёрные, за исключением ярко-голубой радужки со змеиным зрачком, — Он родился, чтобы убивать чудовищ. Пусть он и мужчина, но не тот, за кем охотится род Арахни, — её ладонь прошлась по его волосам, — Мамин защитник, рыцарь.
Я улыбнулась.

Она олдскульная, эта Арахни, выражается пространно, но с ней мне хорошо. Такое бывает, когда колдовство, наделяющее двух ведьм, похоже по своей природе. Исходя из этой связи, частенько бывает, образуются ковены, удваивающие могущество чародеек в общине. Типа, взаимовыгодный союз. И пожалуй, я его — почти — жаждала.

Конечно, я решила, что она пришла продолжить разговор, прерванный в Глиммере, но, на деле, мы, — просто-напросто, — поболтали, выпили чаю с травами и посмотрели сериал на планшете. Каролина никак не касалась щепетильных тем, устроив мне мини-девичник, снова подарив толику радости от былой, нормальной жизни. Ни горести, ни забот. Обычная тусовка.
И я поблагодарила её от души.

Следующей ночью, меня ждала вечеринка у Эвы, где я намеревалась свернуть шею кузену. Правда, его там не оказалось, а я и забыла о его существовании, впервые увидев хоромы, которыми единолично обладала сестра.

Среди элегантных приглашённых, я выделялась, как белая ворона. У меня не было ни дорогих платьев, ни украшений, ни модной стрижки. У меня была я, и всё, больше ничего.
Все знали Соню Валлинг, как магичку-бунтарку, ну, и кто я, чтобы разубеждать?..

- Извини, — начала Эва, — Всё так завертелось, сестрёнка, а я постоянно занята. Я хотела зайти, но...
- Не утруждайся, — меня мало заботило, почему она не беспокоилась о том, как я живу. Моё стремление видеться с сиблингами улетучилось после трагедий, что я пережила в одиночку. Да, и Мультяшка подмаслил... — Поверь, мне было не до тебя.
Я — грубая. Вот я, такая плохая, смотрите все!.. Тьфу.
- Мне жаль, — она ответила, не уточняя, жалеет ли о пройденном мною пути или же о моём равнодушии, — Нам надо поговорить.

Мы устроились у воды, на полу с обогревом, опустив ноги в булькающую, тёплую воду с подсветкой. Если бы не сумрак, я бы упомянула об уюте, но тьма меня не прельщает. И хлорный, бассейновский запах — тоже.
Эва трещала, без умолку, о красавчике-боссе, Викторе Фэнге, с которым пытается замутить, отбив у жены, чтобы прибрать к руками миллионы долларов и китайский ресторан, о самой работе, скучной, заключающейся в перебирании бумажек и ведении финансовой отчётности, о породистой мини-собачке, её мечте, что привезут из Атланты на следующей неделе... я не понимала, серьёзно, зачем мне всё это, только голова пухла. Я баламутила воду, создавая волны, лениво махала родственникам...
- ...а после того, как я куплю натуральную, леопардовую шубу, — я замерла, когда рука сестры, как разводной ключ, тисками сжалась на моём запястье, — Ты должна убить его, — она наклонилась, прошептав это в самое-самое ухо, протащив ряд мурашек по моей спине, — И мы поедем в Майами.
- Что?..

- В Майями, говорю, поедем. С Фэнгом, — она покрутила пальцем у виска, — Глухая, что ли, совсем, бабуль?..
И я поняла. Её взгляд, красноречиво, но уклончиво, указывал на отца, прибывшего на праздник с опозданием. На светлом мехе молодёжной курточки, рваной, как он и предпочитал, красовалась засохшая кровь.

- А-а, дошло, — потянула я, — Точно. А я, блин, услышала, что в Мэн. Думаю, и чё вы там забыли? Они ж ни чёрных, ни жёлтых не любят...
- Ну, умница, — Эва, порывисто, обняла меня до затрещавших рёбер, — Если освободишь нас, я всё объясню, обещаю, Сонь. По-жа-луй-ста, — она отпрянула, чтобы не затягивать тактильный контакт, — Так что, будешь подружкой невесты?..
- Ну, а у меня есть выбор?..

Нет, разумеется.

Об этом безжалостно напомнили и дядька Эд с бабушкой.

- Зайди к нам, как снова будешь в городе, — Эдуард, как всегда, был пугающе холоден, — Мы уезжаем в тур, на две недели, но после — свободны.
- Тур?..
- Да, — Мелисса засмеялась, контрастируя со своим спутником, — Это было моей мечтой, просто, проехаться по стране с песнями. Я записала альбом... ерунда, но так приятно... — что и было, действительно, приятным, так её незамутнённая радость, — Заходи, Сонь. Всегда ждём.
- И будь осторожна, — обронил дядя, проходя мимо, дождавшись моего согласного кивка и, немедля, отвернувшись. Бабушку он держал под руку.

Так или иначе, я оказалась одна — рядом с папой. Между нами стояла только маленькая, мохнатая Мисти, обеспокоенно озирающаяся. Я и забыла, что она способна говорить, выдохнув в ужасе, когда услышала слабо знакомый, мурлыкающий голос.
- Из-за него, мистрис, мать всего живого завладевает тобой. Борись!..

КАК ТЕБЕ РЯДОМ С ГРЯЗНЫМ ПАСТОРОМ, ОТРОДЬЕ?!

Я, до пробирающего скрипа, сжала зубы, выплевывая слова вместе со слюной.
- Я. Не. Отродье, — я ударила кулаком по серой, скользкой плитке, — Вали прочь из моей головы, мразь. Я тебя не звала!..
Вокруг меня, с сотрясающим, беспокойным мурчанием, суетливо тёрлась кошка.

ОН ПОГУБИЛ МОЁ ВОЗЛЮБЛЕННОЕ ДИТЯ!..

- Мне плевать!.. Я — дочь Пожирательницы Богов! Я принесу его голову тебе на съедение!.. — мои губы шевелились против воли, я не осознавала, что такое несу, неловко оступаясь на мокром полу.
- Она хотела спасти меня, рили, — зеленокожие руки схватили меня за плечи, вернее, попытались, отброшенные магическим зарядом, — Но сделала только, блин, хуже... никого нельзя приворожить, С-соня, никого не заставить любить... — Мисти зашипела, отгоняя его ещё дальше, — Попробуй, спаси её, ну, давай...

ПОПРОБУЙ, ВЕДЬМА, ПОПРОБУЙ!..

Я захохотала, как сумасшедшая. И упала, оберегаемая выпустившей когти фамильяршей... больше, я ничего не помню. Совсем ничего.
Только... холодный, незнакомый город, полный небоскрёбов.

 

[eisenfrau_]

ПРОШУ ПРЯТАТЬ КОММЕНТАРИИ ПОД СПОЙЛЕР.

Саунд.

Плачущая Марсельеза.

Очередной месяц пролетел, не оставив послевкусия, кроме головной боли.

Виденбург — плохой и холодный. Но, закинув в рот пригоршню таблеток снотворного, я, ночь за ночью, смиренно опускалась на подушку. Тяжёлые веки слипались не сразу, оставляя меня в мучительных минутах — наедине — с глухими ударами собственного сердца и мёрзнущими ладонями. Мерные тик-так настенных часов, посреди безжизненной тишины стеклянного домика, воздвигнутого среди заснеженной пустыни, раздражали.
Когда-то, в детстве, мама рассказывала мне про метели и сказочную королеву, осколки чьего волшебного зеркала порабощали людей, оставляя в лабиринтах ледяных чертог на целую вечность.

Мне снился Ди-ди, вернувшийся с того света, всенепременно ругающий меня за бестолковость и смертоносную тягу к оплошностям.

Я распахивала глаза, залитые слезами и потом, шепча единственное слово, — "прости", — не понимая, почему не могу превратить сон в явь. Куда подевались мои способности, предрекавшие связь с миром мёртвых?.. Ушли, вместе с тем, кого я вспоминала, отныне, чаще Эрвина Прайса?..

Эрвин... мой сын отвлекал меня от ужасов, что принесло будущее. Если, на Астрид, я и глядеть не могла, сразу вспоминая её порочное увлечение Мультяшкой, что она рьяно отстаивала при любом удобном случае так, как умеет бунтующий максималист-подросток в расцвете затянувшегося пубертата, то из-за малыша, перед глазами, не всплывали образы, повергающие безутешную мать в шок.
Он быстро рос, но мне того совсем не хотелось. Пусть бы он вечно был маленьким, умилительным и никогда не совершал ошибок, подобно... подобно мне.

Я никуда не спешила, но время наказывало меня за всё плохое, за пустые помыслы без действий, будучи неумолимым и скоротечным. Ещё недавно, я кормила младенца грудью, беззубого и беззащитного, а сейчас он уже бегает по первому этажу, разбрасывая игрушки и докучая Мисти. Уже связно говорит, готовясь к начальным классам, что вышли из понятия "за горами".

Я всё проморгала, пропустила. Я жаждала убежать вперёд, но оказалась на задворках мира, пережевавшего и выплюнувшего меня на свалку, полную изодранных чести и скорби.

Предчувствие — тревога, селящаяся в душе. То, что трусит с самого утра, даже, если оно выдалось светлым и солнечным, намекая, как больно закончится день с приходом власти луны. А может, мы с Астрид, просто тупые шизы-параноички, заразившиеся по крови и подливающие масла в огонь.

Огонь. Чёрт.

Сложно сказать, накручиваем ли мы себя... ну, я... не знаю. Я, как будто, чувствую заранее, а она?.. Иногда, мне кажется, что дочь переигрывает, а потом, нахожу в её ужимках себя, зажатую во внутренней горечи и самобичевании. В этом и смысл, пожалуй, подозревать всех, а особенно, тех, кто по обоим сторонам рук.
Мне приходится оставлять девочку-звёздочку с Каролиной, чтобы та не сбежала к моему "любимому" кузену. Скверная мера, но уж как получается.

Впрочем, это всё пустое, потому, что я, всё-таки, собралась в Сан Мишуно и навестила дядю Эда с бабушкой. Точнее, только дядю Эда.

Я чуть-чуть и заплутала, потерявшись в громоздящихся друг на друга небоскребах, заливающих улицы огнях и авто, гоняющих с такой скоростью, что подлетают волосы пешеходов. Мне не нравилось, совершенно, после пасторального севера, буйство красок и искусственного света, я ощущала себя дикой, лесной шаманкой, пробравшейся в большой город технократов: наверное, так и было. Не имеет значения.

Дядя, который, на самом деле, мне дед — совсем, как Рихард для Астрид (и меня кривит с этой мысли) — встретил меня на пороге квартиры, собирающийся уходить. На его лице блуждала вымученная улыбка, как от горькой таблетки, не дежурная, но механическая.

Глаза у него были грустные.

- Чуть не опоздала, — сказал он, — Я, как раз, собирался уезжать, — он нерешительно дёрнул ручку двери, будто раздумывая, входить обратно или нет, — Ладно... извини, но я не останусь надолго, — и пропустил меня первой, в просторные апартаменты, отделанные модным кирпичом, подчёркивая, что владелец, должно быть, очень творческая личность. И, несмотря на промозглую темень снаружи, внутренности жилища контрастировали тёплым освещением.
- А где бабушка? — я спросила, приглашённая сесть и получив в ответ смешок, граничащий с замаскированным всхлипом. Обернувшись, правда, я не увидела ни тени слёз. Показалось?.. Голос Эдуарда сорвался.
- Мелисса умерла.

- Как?.. — я, конечно, не хотела знать, оставив этот вопрос риторическим восклицанием. Я и упала бы, будь на ногах, но, в ту страшную секунду, всего лишь опёрлась на барную стойку, борясь с подкатившими слабостью и тошнотой. Не верилось. Мелисса, бодрая, не так давно посвежевшая и целеустремлённая, не могла просто... исчезнуть, — Я... я...
- Сердечный приступ, — коротко произнёс он, добавляя подробностей, что острого перца, — Я проводил вскрытие.
Я — снова — осознаю себя беспомощной. Мне нечем его утешить, я и сама на грани, напуганная тем, что, буквально, хожу по верёвочной лестнице через пропасть. Но ему не нужно слов поддержки, разве что, исповедаться на прощанье, избрав меня покорным слушателем.

Очень... больно.

- Я уезжаю, — Эдуард режет фразы, как испорченные куски плоти, не щадя скальпеля, — В Бри Бэй. Я уволился из клиники, решил, что хватит с меня людей. Теперь, займусь животными, получу квалификацию ветеринара, — и я понимаю, как, должно быть, невыносимо, когда приходится заниматься аутопсией любимых. Как жутко, просто бесчеловечно, выписывать её результаты, бесповоротно утверждая смерть, — Хочу взять домик у маяка. Альберт любил это место.
- Но... м-м... — сформулировать бы, чтобы не задеть, помятуя раны, какими испещрил дядю брат, — Это же не?..
- Нет. У меня больше нет плохих ассоциаций, — уверенность, с которой он отрезал, не дослушав, вибрировала страданием, — А здесь, увы, всё напоминает о Мэл. Я смотрю на стены, на мебель... всё выбирала она, — я замечаю и микрофон, и кипу пластинок. Бережно подобранные предметы интерьера, явно, женской рукой, — И без неё, это место превратилось в склеп, — он отвернулся, всматриваясь в сиреневое небо за стеклом, — Она всегда выгоняла тоску прочь, заряжала всю семью радостью. В самые тяжёлые моменты, Мэл находила мужество, чтобы зажечь в нас желание двигаться дальше.

Да, бабушка Мелисса была именно такой. Лучиком солнца, тянувшим к себе заблудших, таких, как Альберт Шмидт. Я кивнула. Ушлая, серая.
- Я относился к ней недостойно, жаль... но, хотя бы, я осуществил её мечту. Может, этого она и ждала, чтобы уйти?.. Я думал, моё сердце утратило способность к сентиментам, но она... честно скажу, Соня, я любил её. И Альберта, тоже, — эмоциональность, несвойственная дяде, обескураживала, вбивая ещё, под завязку, печали, — После их смертей, я не хочу ничего. Я пытался заменить Фридриху отца, а его матери — хорошего мужа, но запутался в осколках собственной души, в травмах, так не пережитых до конца. Ну, и что теперь?.. Я жалею, что мальчики — не мои родные сыновья. Жалею, что упустил их воспитание и подвёл женщину, всегда находившуюся рядом и искреннюю.
- Мы все натворили делов, Эд. Поздно себя винить, хватит, надо принять это, чтобы собрать из руин новое.

- Есть в тебе что-то от неё, Соня. Ты, и сама, обмысли свой совет. Может, простишь Фрица... он дурак, тут уж не попишешь, но не достаточно ли дерьма мы перенесли, как шанс выбросить все обиды?.. — он вздохнул, очень по-людски, переставая быть ходячим усопшим на это мгновение, — Ты скажешь, я не знаю, каково это. Знаю, дорогая, и знаю вещи намного хуже. Но, даже на брата я не держу зла. Мне его не хватает.
Оказалось, быть с другой стороны утешения, очень ранит.

Меня вывернуло наизнанку, будто это я изливала душу, а не наоборот. Сердце колотилось, как бешеное, отказываясь воспринимать реальность, обернувшуюся извращённой пародией на здравый мир. Где же мораль, в каком измерении, если жертва скучает по своему мучителю? Что это, ведь я начинаю понимать, как истязался папа, оторванный от возлюбленной?..
Всё постыло, нехорошо. Уродливо.

А я — чудовище, разрушающее судьбы.

- Я прочитала, в записках отца, что он следил за Ватторе. Они что-то замышляли, общались с тобой и Пэломой, — глупо, но хотелось сменить, хоть чуточку, вектор беседы, — Что это было? И... как же она?..
- Забудь. Всего-то, вопросы, касательно примирения. Они породнились со Штайнами, а мы, всегда, были им, упомянутым, седьмым коленом, — внутри, опять, кольнуло. Мы — одна семья?.. С той стервой?.. — Уже не важно, Соня. А Пэлома вольна решать, как ей угодно. Я никогда не держал её на поводке.
Он помолчал. Поправил очки.
- Мне пора. Оставайся здесь, сколько хочешь, но я опаздываю на поезд.

Эдуард ушёл, не сказав заветного "прощай", вселяя надежду на возвращение. Он открыл двери на террасу, уходящую к городскому небу, заволочённому смогом, и сиганул вниз, обращаясь в летучую мышь.

А я рухнула на кровать, давая, наконец, волю рыданиям.

Впервые, за очень много дней, я заснула без препаратов, захлёбываясь слезами до того сильно, что ухнула в ласковое небытие, воплощённое в объятиях Морфея.

 

[JaNat]

Спойлер

Эдичку жалко

Я жалею, что мальчики — не мои родные сыновья.

Ага. ага.
Всё как-то раскладывается по полочкам....

 

[Dzirrat]

Спойлер

А я все ещё жду тот момент, когда Фа перестанут называть плохими словами


Как все печально. Как все грустно. Мне казалось, что ты Мелиссу омолодила, а она тут оп, и нету ее. Бедный Эдик, с ума сойти просто. Одна трагедия у них

 

[eisenfrau_]

ПРОШУ ПРЯТАТЬ КОММЕНТАРИИ ПОД СПОЙЛЕР.

Саунд.

Великое благо.

Приехав обратно, я обнаружила только Каролину. Очень злую Каролину, буквально, метавшую молнии от гнева, преисполнившего её. Признаться, для спокойной чародейки то стало необычным явлением, блин, просто крышесносным... наверное, тогда-то во и мне и ёкнуло. Окончательно.
В общем, она сообщила, что Астрид сбежала.

Потом, конечно, я нашла в её комнате записку.

"Дорогая мамочка,
извини.
Мне плохо и больно жить в доме, где нет папы. Как бы я не старалась оправдать тебя, я знаю, что одна лишь ты виновата в его смерти. Ты не предприняла попытки вернуть его, а я так верила, что ты осознаешь, насколько глубоко заблуждалась в своей упрямой позиции, не имеющей ничего общего с правотой. Когда ты поймёшь, будет поздно.
Не беспокойся обо мне, я уже взрослая, я поживу с Флёр, а потом, мы с Рихардом переедем, чтобы создать семью там, где нас никто не знает. Не злись на него, пожалуйста. Я, действительно, люблю его всем сердцем.
Оставь нас.
Не твоя, но папина звёздочка —
Астрид Валлинг".

В тот день, я узнала, что моя дочь обладает силой, превосходящей ведьмовские. Она, словно дитя самого Баала, способна вызывать инфернальные пожары из тёмной материи преисподней, чёрный огонь, которым и боролась с Каролиной, повергая в первозданный, греховный ужас. И что-то, как будто, в этом есть от меня самой. Я перенеслась, мыслями, в страшный час, когда погиб Ди-ди... не знаю... я отказалась бороться. Сколько ещё мне должно вмешиваться в чужие судьбы?..

В её дневнике были стихи:
Здесь солнце слепит от снега,
Часто низкое, голубое небо
Болезненно виснет над головой...
Ведь глаза твои вроде света,
Будто тоже такого цвета...
Похоронен ты подо льдом.

Здесь каждый во что-то верит,
Пряча боль показным весельем...
Как же больно так погибать...
Свои дни не в минутах мерил,
Ведь ты тоже бы не поверил,
Что в снегу тебе умирать...

Правда в том, что не разобравши этого сперва, я накинулась на Арахни, выплёскивая накопившее, постремившись убить ту, что не уследила за невинной девчонкой.

- Остановись, Соня!.. — кричала Каролина, — Мы не обязаны воевать!.. Да, кори меня сколько хочешь, но дай высказаться! Доколе ты будешь поспешной?..
Да, это мой характер, я — сорвиголова, самоуверенная и отравленная паранойей относительно всего, что переполняет горькую чашу, ставшую копилкой раз, которые я оступилась. Всё, абсолютно всё — из-за меня.
Я метнула энергетический снаряд, пробивший ледяную глыбу, в сторону. Подошла к девушке, тяжело дышавшей после двух схваток подряд, каявшейся в своей вине, в отличие от меня, решившей каждое совершённое действие правильным.
- Нет. Это я устроила всю заварушку, — и я осторожно взяла её ладонь в свою руку. От неё сквозило могуществом, теплом, пропитавшим каждый сосуд живого тела. Не как у Ди-ди. И не как у Эрвина, чей образ остался в воспоминаниях, — Пусть она идёт. Останься ты.

Наши отношения, странные, вопреки традициям, и начавшиеся с трагедии, стали апофеозом моей ненависти к мужчинам, никогда не защищавшим меня сполна и ушедшим прочь, трусливым и предательским. Я превратилась в ту, кем мне пророчили быть, ещё в -84 году, лесбиянку и пародию на главу новообразовавшейся ячейки общества. Но, чьей копией я удосужилась казаться, так это лидерши ковена.
Всё, отныне, подчинялось мне.

Я приняла правила быстро: бросить напускную, стереотипную женственность, полностью отдавшись ощущениям. Мы, просто, жили. И никто не имел, над нами, власть. Мне не приходилось, больше, соответствовать чьим-либо представлениям.

Две ведьмы, две кошки-фамильярши, Мисти и Миднайт, и мой сынок Эрвин, чьи способности развивала Каролина, обучая магии, известной её роду, оборвавшему на ней. Я верила и буду верить, что он вырастет сильнее, чем я сейчас, чем моя любимая и наши, давно утраченные, семьи.

Я обрывала все звонки, от Эвы ли или от старших Шмидтов, Марты и Йохана, призывавших меня прервать заточение на севере. К счастью, приехать они не могли. Папа, хоть раз я его благословлю, держал всех в ежовых рукавицах, снять которые, могли только я или Фауст, видимо, забывшая о своём хахале. В любом случае, да, гнусно, но мне хотелось насладиться счастьем, наконец, поселившемся в доме Валлингов.

Разумеется, я ценила заботу, но мне, как и беглянке Астрид, она, теперь, неуместна. Это взрослая жизнь, серьёзно, без родителей, кузенов и прочей требухи. Она крутая, как аномально здоровски мне были маньяки-убийцы (а я в их числе?..), и лишена нервотрёпки.
Я скучала, разве что, по маме. Но Каролина пообещала, что найдёт её, что знает, куда меня привести, чтобы ни одного вопроса не осталось, оставив светлую дорогу в будущее, солнечную, как Стрейнджервиль, и такую же печальную, как родовая история, если, случайно, обернуться.

У меня не было оснований, ей не верить. Не доверять полностью, отдав изувеченное сердце.

Даже ребёнка, моё единственное сокровище, я завещала ей.

Малыш Эрвин, кстати, с каждым прожитым годом, показывал всё больше характера, неисправимого воспитанием: веселился, как проклятый, не воспринимал наказания за чистую монету и, вообще, славился, в рамках актуальных жильцов, лёгким нравом. Не знаю, как он выполнит свою миссию, предначертанную даром, ведь монстрам, на первый взгляд, и нечего бояться. А может, ну, её, эту навязанную каторгу...

Если уповать на легенды, то в пору есть мох-сфагнум и обзывать присутствующих порождениями выставочных пуделей и подзаборных собак. В мирке, с мамами и волшебными кошками, я не хочу, чтобы Эрвин узнал о смерти и лишениях, уж лучше, как по мне, пережившей тонну испытаний, сохранить бесценный позитив и непосредственность, как первому, зодиакальному знаку, символизирующему вечное, горячее детство, делящее всё на чёрное и белое. Справедливое и убогое, недостойное внимания.
Это, дневник, настоящая сила. И, давненько, я тебя так не называла.

У нас, ну-у... обновляющиеся интерьеры окрашены в преобладающий красный, в мелочах и одежде, отдавая дань интересам Каролины, обожающей его. А я обожаю её глаза.

Мне... спокойно.

Я накрываю на стол, готовлю кофе без молока, пеку сахарное печенье и покупаю фрукты. Открываю, по утрам глаза, не страшась увидеть противное лицо и не готовясь к очередной неприятности, наматывающей время на катушку диафильма, которую брезгливо выброшу, взволнованная, но жаждущая забвения. Каждую секунду "от", я мечтаю оставить до старости.

Приближающейся, к слову, стремительно и красноречиво, но я не жалею, что многое так скоро утекло, оставив моё существование в кратком промежутке, наполненном под завязку. Жаль, что не сразу перенёсшим меня — сюда.

И я благодарна, дневник, Каролине, лишившей-таки меня всех тайн. Плевать, что другим, но мой клубок распутался, покатившись прочь прямой, алой нитью, светящейся, как одно из самых дорогих, что осталось. Куда?.. Обожди, я расскажу.

С сумерками, в полнолуние, мы поехали в Глиммербук, на опушку, примыкающую к портальным вратам, названную "стражем" Мэджиктауна. Она, этот малюсенький пролесок, совсем голая, как колдунья на празднестве, в Вальпургиеву ночь, оберегаемая могучими секвойями и ведьмиными вязами.
- Смотри, — Арахни указала на надгробие, притаившееся в тени кроны ели, испускающее зловещую дымку. Оно, как тёплое, дышало на холодном ветру. И моё сердце, чувствуя беду, маленькую, последующую смерть, заколотилось, — Знаешь, кто там похоронен?..
Я мотнула головой, подбираясь ближе, чтобы убедиться в наихудшем варианте.

"Верушка Шмидт (Барраган)". Фото, одинокое и старое. Дата истёрта, вручную, камнем или наждачкой, но принятию факта это левая информация. Маловажная, безвкусная.

- Откуда ты знала?..

- Я — её младшая дочь.

Я засмеялась.
Семья — это самое главное в жизни человека. Всё, движение или мысль, ради семьи, которую ты создаёшь. Ради неё и убить, и уничтожить все раздражающие факторы, каждого, кто осмелиться встать поперёк.

Что такое семейное фото?..
То, что соответствует всеобщему описанию: фото, на котором изображены все члены семьи?
Или это нечто иное?
Семейное фото — то, что несёт в себе память о тех, кто был когда-то рядом с тобой — и продолжает оставаться в твоей душе. Даже если находящихся с тобой в тот момент людей совсем нельзя назвать дорогими — даже имея кровную связь — или, что ужаснее, любимыми.
Но, самое главное, что остается неизменным из поколения в поколение — то, что эта фотография существует, вставленная в рамочку и находящаяся где-нибудь на видном месте: на рабочем столе, среди множества подобных фото разных годов, на камине, обставленном по-домашнему уютно, или на стене, разбавленной красивыми картинами, купленными где-нибудь на распродаже.

Как, теперь, я могла винить Астрид, разделив кров с родной сестрой?..

...и мне стало так легко, что с души упали все камни, раздавив скребущихся кошек. Я, не переставая заливаться, схватила снежок, швыряя его в Каролину.

- Мы — угасающий род, почти уничтоженный, — она метнула комок снега в меня, в ответ, улыбаясь, — Но Эрвин возродит его. Мама умерла, попав во временную петлю, вызванную сбоем пространственно-временного континуума. Она гордилась тобой, — и увернулась от новой атаки, заваливаясь в сугроб.
- Какая, сейчас, разница?.. — я подбежала, подавая ей руку. Как... когда-то, — Я нашла её. И я нашла тебя.

Мы закружились в танце, подгоняемом музыкой из соседствующей с лесом, пьяной, глиммербукской деревни. Кто-то ритмично ударял в бубен, лилась мелодия звонких колокольчиков и хор голосов, насвистывающих этническую песнь, а я не разжимала пальцев, увлекая Каролину в порочную, сатанинскую пляску, типичную для людских представлений о чародейках.

Всё, что надрывало душу — ушло.

Мне осталось единственное дело, на которое я решилась, позволив великой матери всего живого быть услышанной моим телом, переломившим шею, с ужасающим хрустом, как трелью позвоночника, свалившегося с небоскрёба на асфальт.
- Иди, — Каролина подтолкнула меня, отгоняя прочь, — Поговори с ним, — её голос, сладкий, как медовуха, и такой же одурманивающий, не имел передо мной страха. И я доверилась, как всегда.

ПОСЛЕДНИЙ РАЗ, ОТРОДЬЕ, Я ДАЮ ТЕБЕ ШАНС. ОТОМСТИ ЗА ВОЗЛЮБЛЕННОЕ ДИТЯ!..

Я не помню, сколько я шла, еле передвигая одеревеневшие конечности, чтобы добраться до окрестностей Сан Мишуно. Мой разум вернулся, когда я переступила порог задрипанной кафешки, призванной впечатлять, но не тех, кто вырос в Неваде.

Там был папа пастор Фридль.

Пол, в пустом заведение, засыпал снег, добавляя антураж в наш нелёгкий диалог.
- Ты, рили, считаешь, что остановишь меня? Чё, убьёшь?.. Будешь бодаться, как твоя мать, возомнившая, что посадит на цепь, типа, магией? Что я перестану любить Фауст? Почему, блин, вы не можете отвалить от меня?.. — по его лицу, растрескавшемуся от теней, вырывающихся наружу, текли кровавые полосы, — Вам мало, конченным, было свести меня с катушек?..
Он говорил и говорил, извергая из рта всё, что запиралось годами, не сочившееся, даже, из глубоких ран. Я слушала, не перебивая. Соглашалась.

УБЕЙ ЕГО. УБЕЙ. УБЕЙ. УБЕЙ.

- Всё могло закончится, не начавшись. Если бы она отпустила меня, — он захотел дотронуться, но я отошла, — Она следовала по пятам, рили, во всех мирах. Я дал ей шанс. Она вынудила!.. И, чё теперь?.. Довольны?!
Чернота, поползшая ко мне от его фигуры, споткнулась об языки пламени, чертой проступившие в оплавленной изморози.
- Нет. Но тебе не обязательно калечить невинных, — я подняла взгляд. Я — смелая.

- Ты, блин, думаешь, что среди бандюков есть хорошенькие? С дуба рухнула?..
Всё равно. Мои плечи дёрнулись, избегая прямого ответа.
- Зачем ты припёрлась, Соня? Читать нотации? Собираешься драться, давай, приступай, если не очкуешь, — разве что, ему сталось невдомёк, что мне не упёрлась ещё одна утрата. Пусть, и отца, насолившего похуже фанатичной до его любви матери. Это уже, по-честному, сюрреализм, меня не трогавший. Я — за другим, как бы не умолял гулкий, цветочный шелест, рвущий черепную коробку.

Я, не только, со стальными яйцами, но я и та, кто всё делает наперекор.

- Мне не довелось сказать этого раньше, папа, — сказала я, сама, с нежностью касаясь широкого плеча, упакованного в кожанку, — Но я прощаю тебя.
- Что?.. — он округлил глаза, смахивая не начавшиеся объятия, — За что?..
- За всё. Я прощаю тебя.

Он выскочил прочь, как пущенная, из табельного пистолета, шальная пуля, оставляя меня наедине с победой, подсёкшей под колени.

ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА, ДРЯНЬ?.. ЧТО ТЫ... ЧТ... Т...

Я ухмыляюсь в тошнотворную пустоту этого пропащего города. Время возвращаться домой.

Мы, я и Каролина, маленький Эрвин и две шерстяные подружки, все мы — собираем вещи, прощаясь с тем, что осталось прошлым, несущественным и просится в забытье. Целый день, до наступления мглы, мы стираем пыль, готовя стекляшку в Виденбурге к заселению новенькими, теми, на кого положил глаз надменный, архаичный сосед Йозеф, чьи взгляды мне неизвестны. Он сидит взаперти, а я не из тех, кто стала бы предубеждённой.
Ерунда. Мы уезжаем.

К одиннадцати ноль-ноль, в аэропорту, нас ждут, чтобы подняться на борт и остаться — навсегда — там, где мы и должны были, ещё со времён деда Йохана, поселившегося в трейлер-парке.

Уже днём, в самый разгар солнцепёка, мы начнём всё вновь.

В Стрейнджервиле.

. . .

Саунд.

Паранормальные явления.
​

Наследник.

Чат с друзьями. Пролог.

gypsyrose: всем привет! чё делаете? зашкерились, типа, и не пишете? Эрвин, скинь фотки, я тя умоляю, мне скучно... х))
Er.always.Win: в смысле?.. уже и вздремнуть нельзя часочек, требуют отчётность
Er.always.Win: малая, ты обалдела
Er.always.Win: какие, блин, фотки?..
sirMaxwell: Полагаю, Джипси требует фотографии с последней прогулки.
gypsyrose: дя!..
Er.always.Win: а... я на них, как лопух
Er.always.Win: щас...
Er.always.Win: погодите минуточку
gypsyrose: ты всегда так говоришь и забиваешь.
Er.always.Win: чё
Er.always.Win: ты чатиком ошиблась, сис?..
sirMaxwell: Джипси, он фотошопит, не мешай.
gypsyrose: ахах, да-да, точняк!
Er.always.Win: ой, Веббер, ты ещё
Er.always.Win: давайте, я вам на рожи налеплю стикеров
sirMaxwell: Крайне остроумно, Эрвин.
Er.always.Win: х(( я вам не нужен, да, тока фотки скидывай
Er.always.Win: крысы подзаборные. наслаждайтесь!..

Er.always.Win:

gypsyrose: вы мои котики!.. какие милые! я вас люблю, ребята, просто целую, обнимаю!
Er.always.Win: а я вас больше не люблю, манипуляторы паршивые, особенно вот эта морда с косичками
Er.always.Win: паразитка
sirMaxwell: Не отвлекайся, пожалуйста.
Er.always.Win: ну-ну, а я о чём...

Er.always.Win:

Er.always.Win: все получились плохо, кроме одного красавчика
Er.always.Win: по центру
Er.always.Win: классный, да?..
gypsyrose: весь в сестру. х))
Er.always.Win: кстати, об этой лохудре
Er.always.Win: достала она, не могу
gypsyrose: эй! я, вообще-то, здесь!..
Er.always.Win: ой, а я думаю, почему завоняло...
sirMaxwell: Эрвин.
gypsyrose: он шутит, Веб, не сердись. конечно, мы все друг друга обожаем, мои няши. х))
Er.always.Win: ха. нет

Er.always.Win:

Er.always.Win: короче, удаляю эту срамоту
gypsyrose: только попробуй!..
sirMaxwell: У меня, тоже, есть фотография. К сожалению, на ней не хватает Джипси.
gypsyrose: о, покаж! чё вы там без меня?

sirMaxwell:

gypsyrose: о-от эта мужики!.. смотрю, балдею. вы мне скрасили гулянку.
Er.always.Win: где шаришься? чё там мама, папа?
gypsyrose: а, нормалёк. хотят тебе ещё одну племяшку сделать, а не только бесподобную меня. х)) ну, ты понял, бро. а я гуляю. без вас плохо...
sirMaxwell: И я гуляю.
Er.always.Win: труба
Er.always.Win: меня мамка в библиотеку отправила, книжки читать
Er.always.Win: манал я это дело
Er.always.Win: сижу, греюсь у барбекюшной

Er.always.Win:

Er.always.Win: скорее бы в универ, к вам, ребята
gypsyrose: плюсую.
sirMaxwell: +
sirMaxwell: У нас уже холодно, кстати. Стрейнджервиль, на фоне Эрвина, выглядит приятно.
gypsyrose: позырьте.

gypsyrose:

gypsyrose: и у нас дождик. Эр самый имбовый, наслаждается солнышком... х)) так надоел этот Сан Мишуно, дурацкий городишко, мне больше нравилось в пригороде. тишь, гладь, кайф... а, теперь, туплю, кормлю уточек...
sirMaxwell: Я на кладбище.

sirMaxwell:

sirMaxwell: Отдыхаю душой.
Er.always.Win: блин, Веббер
Er.always.Win: чиканутый
Er.always.Win: готично, конечно
Er.always.Win: но чикануто
sirMaxwell: Я поставил телефон на надгробие бабушки, чтобы сфотографироваться. Могу ли я считать, что она помогла мне запечатлеть этот умиротворяющий момент?..
gypsyrose: ахах, Веббер! х))
gypsyrose: мне стыдно, но я ржу-у... х))
Er.always.Win: нормальные люди вышли из чата
gypsyrose: кто, например?..
sirMaxwell: Лови его, сейчас поспешит прочь. Он же нас ненавидит.
gypsyrose: мы его на лассо, как ковбои, ха!
Er.always.Win: блин, меня мама спалила
Er.always.Win: алярм
Er.always.Win: я погнал
gypsyrose: ой-ёй. целую. :**
sirMaxwell: Если что, ты знаешь куда ехать.

 

[Dzirrat]

ответ

Неожиданно закончилась история Сони. Хорошо, что она помирилась со своим отцом, Фрица тоже жалко. Не повезло мужику. Рада, что Соня смогла смириться с собой. То, что Каролина и есть то пузико Веркшки меня поразило. Я даже не ожидала, я помнила, что Вера была беременна, но я даже не подумала об этом спросить.

Эрвин пушка. Как и его друзяшки.
Соотношение с пауками ты решила вывести на новый лад?))
Флер, наверное, в восторге))

 

[eisenfrau_]

Ответ.

история Сони

Её прелесть в том, что она стойко пережила всё, что свалилось, но опустила прочие подробности. После "перелома" она, просто, констатировала факты своей биографии, осознав, как мы, люди, не властны над судьбой. Ей говорили — она смирилась, скопив мужество для прощения.
Её часть семейной истории вышла грустной, влажной от слёз, но полной твёрдости. Я горжусь Соней, как самой сильной и самостоятельной из Шмидтов. Я намерено оставила многое за кадром, чтобы дать волю фантазии читателя, хотя так жаждалось наклепать бонусов.

Эрвин пушка

Я думала Фриц родился красавчиком, но Эрвин... да, в нём та самая порода, южная и пленительная. На таких западает большинство.

с пауками

В мире арахнафобов, я арахнофил. Но, очевидно, это отсылка к истории рода Каролины. И да, мальчишка не вампир.

Флер

Ты хотела сказать, Астрид?.. Или тётка, тоже, угарает по тематике?..

 

[Dzirrat]

И да, мальчишка не вампир.

хм, в семье, где оба родителя вампиры, он не вампир? Удивительно. А девчуля?

Ты хотела сказать, Астрид?.. Или тётка, тоже, угарает по тематике?..

не, я таки за Флер. Я думаю, что она частый гость в их доме)

 

[eisenfrau_]

ПРОШУ ПРЯТАТЬ КОММЕНТАРИИ ПОД СПОЙЛЕР.

Саунд.

This ain't no place for no hero.

Вообще-то, я живу хорошо. Хотя... я бы начал иначе:
...где-то далеко-далеко, в отчуждённом, военном городке, окружённом барханами рыжего песка, застилающего всё-всё до границ горизонта, где-то там живёт ведьмак с кожей, возлюбленной солнцем до черноты. Он знает честь, неведомую многим, он бесстрашен и храбр, готовый дать отпор любому чудищу, что приблизится к порогу уютного дома, в котором берегут друг друга две его прекрасные матери-чародейки. Он никогда не даст в обиду ни их, ни вредных кошек, что — тоже — стерегут родовое жилище кровной линии ведьмака, доблестно расправляясь с жуками и пауками, ползающими по роскошному оазису цветов, трудом разбитому на заднем дворе.
Этот ведьмак очень добр, он уважает все волшебные расы, защищая любого страждущего от несправедливости и спасая заблудших. Он разговаривает на разных языках, крепко держит стальной меч, — мечтая о серебрянном, — и уверен, что совсем скоро всё, что было под покровом тайны, станет понятно, как лазурное небо, под которым он любит гулять.

Ведьмак — это я. Меня зовут Эрвин Валлинг и всё, действительно, хорошо. Конечно, я не могу не подметить, что моя жизнь — эпический эпос, где после каждой схватки происходит дружеская попойка, что я, и вправду, рискую жизнью, сражаясь с всякой тварью, но не набравшись должного опыта. Что я, наверное, чересчур самонадеян. Но мама говорит, что таков путь.

Моя судьба решилась, когда я открыл глаза, а они оказались кошачьими. Время устало вертеться вспять, предназначая мне найти эту капризную девчонку, девчонку, что единственная в силах меня опечалить — гармонией её звать, а я... не знаю, честно, где же начать искать.
Поэтому, я решил поступить в университет. Ну, а что? И колдунам необходимо учиться, семья-то у нас провинциальная, хоть и богатая. И это не укор, нет, это то добро, что не ценится, обычно, людьми.

Перед отбытием, я постоянно сидел дома, с мамой и мачехой, наслаждаясь привычными застенками современно-мрачного особняка. В нём, как ни странно, готическая чернота восковых свечей удивительно сочетается со строгой мебелью и яркой одеждой. В нём нет стереотипного, средневекового пафоса, нет изящества викторианской эпохи — только характер, что был присущ тем, кто его воздвигал.
Прячась от дневного зноя, было классно посмотреть телевизор, ужастики, в компании родительницы. Она, моя дорогая Соня, очень молчалива, но красива: даже морщины, даже шрамы не испортили мою маму, предпочитающую избавление от украшательств и отсутствие вранья. У неё, каюсь, своя история, превратившая позитивную малявку в мудрую леди. И ей здесь уже не место.

Мачеха Каролина, наоборот, всегда склоняется к вольной жизни.

Она ходит босиком, разводит сверчков и косиножек, подолгу сидит на крыльце и не боится темноты. Если бы я описывал лесную ведьму, то взял бы за основу её образ, близкий к природе и пугающий, похожий на утончённую версию бабы Яги, о которой маме рассказывала её мама. Думаю, это здорово, вдохновляюще — никому из экофанатиков и не снилась такая чистая душа, единая к окружающему миру.

Ну, бывают и моменты, когда мама варит из жуков Каролины похлёбку, и тогда — о, всевышние силы — достаётся и мне за то, что не уследил.

К несчастью, за то ответственны кошки, никак не я, но разве стоит излишне встревать, когда милые тешатся, чтобы с огнём, пылающим под плавучим от жары воздухом, придти к мирному соглашению, заперевшись в спальне наверху?.. Я давно не ребёнок, я — двадцатилетний лоб, в котором, кроме ведьмака, намешано вампирьего и инопланетного. Меня уже не удивишь, совсем нет. И я рад, счастлив, когда рядом со мной любовь. Ведь я, кажется, не испытаю её, пока не отыщу...
Впрочем, не важно.

Это только начало моего приключения.

...где-то далеко-далеко, в городе, опоясанном заснеженными фьордами, молодая ведьма была несчастна, обрекая себя на вечность в океане горючих слёз. Она воспитывала дитя, то и дело встречаясь с коварной смертью, её владычицей Хелью, умоляя оставить их в покое. Даже чёрная кошка, и та, бросалась на злую, морозную богиню, желая отдать жизнь за любимых людей, но ведьму спасла другая, невероятной силы чародейка, путешествовавшая по паутине времени, чтобы отыскать свою родную душу.

И я, как то сохранённое дитя, достаточно мужественен, чтобы навсегда побороть погибель, преследующую наше генеалогическое древо. Я хочу вернуть своего отца, Дитриха, расспросить его обо всём. Хочу отплатить двум храбрым женщинам, взрастившим меня в целости и могучем здоровье — и моя плата в том, чтобы защищать их до конца, сквозь сотни прожитых лет, не позволив угаснуть роду Валлинг-Шмидт.
Крови, чью магию отражает второй этаж нашего дома: там соседствуют армейские медали моего далёкого деда-генерала, первого в истории сиксимца, отбившего город от враждебной инопланетянки и дослужившегося до высших человеческих чинов, и волшебная палочка бабушки, сильнейшей ведьмы, Пожирательницы Богов, свергнувшей злобных колдунов из тайной ложи, созданной для захвата островов Мэджиктауна.

Как я могу посметь подвести своих героических родственников?..

Я — ведьмак. Единственный, рождённый за долгие годы.

Мои глаза пронзали твердь,
Я и мученья видел, смерть.
Не мчался прочь в слепом бреду,
Шёл в удушающем дыму.
Ведь сладкий запах мёртвых тел,
Я слышать больше лишь хотел...
Я сквозь туманы едких вод
Провёл с собою целый взвод:
Печаль, отчаянье, тоску...
Я будто шёл с войны в войну.
Мои глаза пронзали твердь,
Я не под солнцем живший зверь.
Я умер раненый в бою,
Не запятнавши честь свою.

И моё путешествие в студенческий городок стартовало в Глиммербуке. Кто-то, возможно, берёт с собой учебники и перья для письма, — а я беру метлу с реактивной турбиной, фамильяра-вуду и рюкзак с настойками. Под заклинанием невидимости, я прячу верный эскалибур, чтобы не пугать простой народ, и волшебную палочку.
Да, палочку... мама смеётся, ведь для неё истинная магия подвластна лишь голым рукам, но я орудую чёрно-белой, как мои характер и взгляды на жизнь, и длинной палочкой, выменянной из реквизита цыганского фокусника на маги-монеты, на чьё выступление я летал в лес Кламата, где обитает табор.

Я совсем не согласен, что то смешно. Даже великая бабушка управлялась с инструментом, куда же деваться мне.

В общежитии меня ждут: племянница Джипси, по ощущениям, как сестра. Дочка Астрид, русалка. И дальний родственник Веббер, которого, по началу, я сторонился, но привыкнув, устыдился собственной слепоте. Да, он разительно другой: инсектоид с восемью глазами, привыкший к сумеркам и одиночеству в поселении кровососов, но какой же мягкий он и сердечный. И линяет ещё.
Мачеха приказала не обижать его, как талисмана семьи Арахни, оберегать от ужасов, что потянутся следом в человечьем обществе и мы, с Джипси Шмидт, повиновались, смиренно приняв его в свою компанию.

...они оба странные. Ну, если не смотреть на то, что один из них *****, ненавидящий всё живое, кроме пчёл, а другой — мальчик-паук, который слишком добр, пускай и выглядит... немного неправильно. Не в этом суть, на самом деле. ****** констатирует у них обоих признаки идиотии. И нарциссизма, в некоторой степени. Но он никогда не скажет этого, по крайней мере не этому странному ребёнку. С роботом они общаются достаточно культурно и без агрессии и всяких высказываний. ** его, всё же, немного уважает. В отличие от других.

- Идиот, — констатирует **, сидящий на упавшем недавно бревне и точащий наконечник копья. Веббер улыбается, скаля клычки, и протягивает ***** цветок. Та немного краснеет и улыбается в ответ, беря такой милый подарок. Мальчик-паук пытается сдружиться со всеми, ведь, раньше его боялись и едва не прогнали из лагеря, на который он случайно набрёл зимой, но после он доказал, что хороший и может делать разные важные штуки.

К моему прибытию, они уже обжились, застолбив комнату на троих и обставив каждый уголок с комфортом, о чём тут же сообщили, с удовольствием демонстрируя все предметы и подчеркивая собственный вклад в проделанное. И как мне не любить друзей, что так ценят меня и заботятся? Вздор!.. Я и помыслить устыжусь, что готов их предать.

Во всех смыслах, мы — семья. Даже на занятия, честно, мы ходим вместе, несмотря на разные факультеты и предпочтения в образовательном стиле.

Джипси, например, ненавидит прилежность, она — бунтарка. Ещё не выбрала, кем хочет стать, кроме звёзды на обложке таблоида, а Веббер, наоборот, твёрдо стоит на профессии драматурга. Он часто погружается в пучины литературного творчества, сбегая от нас к уединению, прекрасно владеет языком и вышколен, как истинный уроженец Англии по утраченной матери.

А я... я, разумеется, ведьмак. Увлечённый робототехникой.

И я уверен, что следовать за сэром Максвеллом, в моём положении, допустимо не всегда, ведь при любой опасности, он обращается в истинную форму, от которой нагревается незримый меч у меня за спиной. Таков мой инстинкт, — инстинкт крушить всё, что может угрожать невинным, пусть и монстр стал убийцей за долю секунды, только что превратившись из беззащитного младенца в чудовище.
Я не желаю рисковать, нет. Но, как и вампирья жажда, не всё подвластно здравому смыслу на сложном пути вперёд, к извечному поиску.

Моё нутро ищет гармонию, чтобы обрести равновесие между вспыльчивостью и непомерной непосредственностью, я — всё ещё дитя, закованное в тело взрослого мужа, что греховно к падению в яркую, горячечную эмоциональность. Моя ответственность, рука об руку, гуляет с упрямством и неподчинением правилам любым, кроме тех, что озвучены самыми близкими. Меня зовёт долг, а я кидаюсь к нему безрассудно — и подвергая себя опасности, я рискую загубить весь свет.
Я боюсь нарушить то счастье, что уже обретено.

Ведь, тогда, всё перестанет быть хорошо.

- Эрвин?.. — меня окликает розочка Джипси. Её голос превозносит короткую ассоциацию: маленький, палаточный лагерь и мы, сидим, окружая костёр, обложенный камешками. Искры летят вверх. В воздухе пахнет жареным мясом и терпким, травяным алкоголем, а небо — всё усыпано росписью созвездий, — Мама... она, ну... хотела бы поговорить с Соней. Ну... ты можешь её попросить?..
- Не вопрос, — я, в этот момент, взял в руки только что изготовленного робота, мило пискнувшего, как живой, от прикосновения ладони, — А ты передай привет Флёр. Её батя забегал в хостел, когда я возвращался со Стренджтауна, интересовался. Смурной, что мертвец, совсем уже захирел от беды с башкой.
Она издаёт невесёлый смешок. В общедоступном "хорошо", — увы, — немного осталось червия, что пятен на гобелене, унаследованном четой Рихарда и Астрид. Мы почти не говорим о том, что моя мама отказалась от своей дочери. И не упоминаем, вслух, Фридриха, её сбрендившего отца, кого она избегает, отлучаясь лишь в Глиммербук, — и никогда в Сан Мишуно, — но и там теряя всяческий покой.

Но, на территорию ведьм — ему не войти. Его, ночного сородича, никто не приглашал и не станет во веки веков.

Я слышу, как Джипси достаёт смартфон. И отворачиваюсь шустрее, чем щёлкает затвор, изображая кипучую деятельность для отчётности всей родне: я, ведь, не просто для шутки уехал на занятия, я же собираюсь стать кем-то большим, чем решено по факту рождения.
В этом совсем нет моей заслуги, а мужчине велено трудолюбиво служить, доказывая личную состоятельность, твёрдую волю. Таков путь.

...никому невдомёк, что, оставшись наедине, ведьмак с крепким сердцем хватается за игрушки, ощущая изнутри, как с каждой из них связаны чужие воспоминания: о, нет, он не станет, как несчастный, слабоумный громила, потерявшийся в больничных переплётах, не найдя свою машинку на привычном месте. Он чинит её, чинит, — и крошечная копия его любимого седана цела, но отказывается ехать. Мужчина не понимает, отчего же, он же знает, видит, как ездил по дорогам, рассекая прохладный ветер свободы... почему?.. В игрушке не предусмотрено мотора, как и недостаточно ума, после травмы, чтобы то осознать. И тот, в пелене морока, бьёт ею по полу, раскрошивая до фрагментов. Ему больно, до одури, и... кто ты, бедный, ненормальный раб высших сил?..

У меня, из носа, идёт кровь. Всегда, когда такое происходит. Мне, просто-напросто, стоит взять предмет — и неодушевлённая сущность говорит со мной, подсовывая сказку из видений. И всегда, я счастлив, что этому нет свидетелей, в лице улизнувших друзей.

Я видел себя, как во сне, бросающим игрушечную машинку в могилу человеку, погребённому с открытыми глазами. Он улыбнулся, увидев мой облик, и успокоился.

Всё, вообще-то, хорошо.

 

[eisenfrau_]

ПРОШУ ПРЯТАТЬ КОММЕНТАРИИ ПОД СПОЙЛЕР.

Саунд.

You know better, babe.

...трое друзей, — ведьмак, русалочка и паук, — проводят время по-разному. Они не боятся рисковать, всегда давая положительный ответ зову авантюр, веселятся с открытым сердцем, чтобы заразить всех окружающих своей радостью и никогда не отказываются от новых приятелей на нелёгком пути, что им уготован. Конечно, счастливое время не бесконечно, и, после сумасшедших вечеринок, славных героев ждёт пренеприятнейшее проклятие, наречённое словом "похмелье".

Для меня, так повелось, бежать на занятия, толком не проснувшись, — обычное дело. Хитрый паук Максвелл, к этому часу, уже встаёт, чтобы привести себя в самый интеллигентный вид и поворчать, насколько же мы забыли приличия и не чтим целомудрие, раз посмели отрываться в кампусе, врубая магнитофон на всю катушку и горланя песни. Как будто, не он пристрастнее всех обожает караоке и декларировать стихи собственного сочинения, отлавливая жертв в коридоре.
А Джипси полностью разделяет мою позицию: глаза открыла и пойдёт, можно отправляться на пары прямо в пижаме, а накрасить глаза сподручнее по пути или, даже, на занятиях.

Мне, на метле, вообще мало что страшно. Я стремителен и быстр, вот моё кредо и в бою, где ловкость я ценю превыше грубой силы. Тут уж и Веббер согласен, он уверен, — "ума палата дороже злата". Поэтому, корпит над учебниками, соблазняясь лишь нашими, с подругой, уговорами.

Грешно жаловаться!.. С лёгкой, ведьмачьей руки он полюбился всем, и к чёрту его милые особенности: с мальчиком-аранхидом знакомятся и девчонки, и ребята, предлагая неведомые решения для досуга, но он, — как приятно, — верен привычной компании и ограничивается любезностями. Он, впрочем, известный недотрога, помешанный на личном пространстве и отказах. Терпит он, разве что, тактильные нападки Джипси и меня. Иногда, мне чудится, что из двоих друзей вышла бы трогательная семья, волшебная и ненормальная с точки зрения обычных людей.
О чём я?.. Некого и защищать в подлунном мире.

- Я люблю всех, — говорит Джипси, — Ни в чём, короче, себя не ограничиваю, — а сама следит за его реакцией. Я-то вижу, наблюдая краем глаза за беседой в общей комнате нашего жилища, разделённого с прочими студентами. Усмехаюсь, — Да!.. Хочу всё попробовать, пока молодая, вдоволь нагуляться.
- Блудница, — коротко произносит Веббер, утыкаясь в пьесы Шекспира. Молчит, в своей обыкновенной привычке, перед тем, как продолжить, — Я бы не взял столь распутную женщину замуж.
Зуб даю — она будущая миссис Максвелл, — но надувается и швыряет в него подушкой.
- Жук-вонючка! Много ты шаришь!..
- Более того, ты плутовка и лиса, — в ответ, он шепеляво смеётся и отмахивается, — Отстань, ради всего святого, мне на занятия через час.

И нам — тоже.

...ведьмак и русалка грызут гранит науки в одном корпусе, распределённые для постижения математики внеурочно, поддерживая друг друга подсказками, ведь, без хвалёного паука им тяжко: некому писать шпоры и налаживать почтовое сообщение под партами маленькой, уютной аудитории. Талантливый колдун, пользуясь столпотворением сокурсников, частенько спит позади всех, но бывают кошмарные деньки, когда даже ему не увильнуть от труда.

Бывает, мне настолько ленно, что я жалею о решении не поселиться в лесах Глиммербука, чтобы дневать на цветочных полянах, собирая травы для зелий, влача смиренное существование простого ловца на нечисть. Я бы оттачивал владение мечом, построил бы, своими руками, дом, летая в деревню за новостями и заказами. Отдыхал бы на ярких карнавалах, угощаясь сладкой ватой и поп-корном, покупая пригоршни у торговцев в полосатых штанах, так же, как в отрочестве: мы с мамой частенько наведывались вглубь Мэджиктауна, где никого не удивишь любым даром, а каждый добрый человек, как произведение искусства, уникален и могущественен.
Там, где всегда опьяняюще играет аккордеон...

...я вспоминаю страшные ночи, в старом доме на севере, где не мог спокойно спать по ночам, различая в завихрениях тьмы за окном силуэт отца. Тогда, давным-давно, мне не нравилось моё детство, полное холода и призраков. Теперь, я мечтаю вернуться, чтобы протянуть ему руку — приложить ладонь к заиндевелому стеклу и спросить, отчего я взял с собой его джинсовую куртку, сохранившую отголосок запаха?.. Отчего я не унаследовал ни капли его погребального дара?..
Его родной язык мне чужд, в отличии от сестры Астрид, но скорби сей факт не умаляет, отнюдь.

Джипси, замечая мою отстранённую задумчивость, бьёт свойственной ей навязчивостью, доставшейся, наверное, от прадеда.

- Ты чё такой грустный, а? Щас выясним!.. — я ощущаю, как между волос рыскают липкие пальцы, прохладные, что у мертвеца, и концентрируюсь, чтобы ей стало не достать. Мне трудно колдовать без палочки, но я хватаю её заряд, комкая в трясущихся ладонях, — Эй!.. Так бы и сказал, что нельзя... влюбился, небось!..
У Шмидт всегда одна тематика, ну, и шут с ней. Искрящаяся плазма выпадает из рук и, отпружинив от каменной кладки перед университетом, взмывает ввысь, грохоча, как предгрозовой раскат. На землю падают мокрые капли, — она, Джипси, сильная. Не как чародейка, но ощутимо круче любой рыбохвостой.

Из-за неё, посреди зимы, две недели идёт тёплый дождь.

И, несмотря на ахтиандровую суть, аномальная девочка прячется от него, брезгливо фыркая на мокрую одежду и на крашенные волосы, облезающие от чистой воды, питающей замёрзшую зелень в округе Бритчестера. Она коротает часы в общежитии, развлекая себя компанией соседей, пока отсутствуем мы, её закадычные парни, и вытворяет неведомые вещи: то танцует рейв под классические стоны скрипки в руках ботана Джошуа, то комментирует выступление ректора по местному каналу, не скупясь в выражениях.
Джипси не странная. Она, пожалуй, просто лёгкая, с которой до сумасшествия приятно дружить. Это именно та, — определённо, — кто пойдёт с тобой и по магазинам, и кутить в палатке в лесу, и закапывать труп врага.

Веббер?.. Пасмурные каникулы он прокатывает на велосипеде, каждый раз, педантично надевая дурацкий, оранжевый шлем, одним надменным видом избегая любых насмешек. Он всё делает по инструкции и в этом, я уверен, тоже есть своя прелесть.
Хотел бы я быть, как он. Всегда собранным. Всегда идеальным.

...а ведьмак замирает рядом с рекой, замурованной в бетонные перекрытия, прислушиваясь к шёпоту природы, страдающей среди людей, плюющих в потоки её тела. Она — так разноголосо — пленяет в пенистый шум, да так, что книга, сжатая в пальцах, выскальзывает на траву, благоухающую росой и соком, со шлепком приземляясь на раскрытые страницы.
Он всматривается в беспокойную, чернеющую глубину, с удивлением различая, как в перетекающих, рваных ранах грязной жидкости, зловоняющей тиной, вырисовываются образы того, что давно утрачено...

...они выходят на крыльцо — парадная дома учёного выходит на пересохший ручей, заваленный дурнопахнущим мусором.
Дальше Виктория идёт одна. Несовершенная, его первая — его победа над самой смертью...

...нажмите "звёздочка", чтобы отправить запрос оператору...

...розы, розы, сплетённые в венок с пуансетией и одиноким, засушенным эдельвейсом...

...и письмо.

Далёкая прабабка Марта, — со всем уважением, конечно же, — сидит на кровати в одной рубашке, накинутой на голое тело. От неё веет холодом, печальной отчуждённостью, характерной вампирам. И не зная её лично, я дал бы голову на отсечение, что эта особа спокойна и безэмоциональна, не чувствительна ни к чему извне. Увы, реальность обратна: мне известен её пыл, знакомы бесстрашная решительность, которой она подвержена и такая же, — точь-в-точь, как у меня, — вечная, детская непосредственность.

Но сейчас... когда?.. ей больно.
Прадед Йохан, одним движением, — со звуком, похожим на визг разрезаемой ткани, — ослабляет призрачный галстук, душивший мёртвую шею.
- Я не дам малую в обиду, — эхом гудит его звучный голос, отбиваясь от стен, реальных и тех, что спрятаны саваном между двумя мирами. Я видел всего отражение, — в заколдованном зеркале: путанный лабиринт, начинённый разлагающейся плотью, гниющей и разлагающейся. Клеть, полная останками, где смертные больны или скелетированы, а здания видятся развалинами, опоясанными жухлой травой и опадом листьев, а все остальные ходят жуткими кадаврами, — И без того, мышенька, она настрадалась.
- Кого, Флёр?..
- Нет. Фауст. Я и сам был дурак, когда молодой. Она ж нам, считай, как невестка, только не удалось...
Марта хмыкает, осекая всё дальнейшее. Да, не удалось. В этом-то и большой вопрос.
- Я провела ритуал, чтобы вернуть ей... брата?.. не знаю. Я не смирюсь, если Фридрих жертвовал собой зря, чтобы теперь, — мать их, — этот ребёнок так глупо погиб, — она поднимается с одеяла, ступая нагими ступнями по пушистому ковру, — Несчастная семья. Я-то думала, это мы хлебнули горя с Альбертом, — на имени сына, женщина дрогнула, сомкнув руки в замок.
Он ведь тоже, получается, отдал свою жизнь за этих "Крысят".

- И она не должна узнать?..
- Нет, не должна. Пусть считает, что всё вышло само собой, пусть поверит в свои силы. Ей пора бы перестать искать крепкое плечо, чтобы не завязнуть в трусливых иллюзиях о слабости, — бледное лицо, с алеющей пудрой румянца, скривилось, выражая больше злости, чем боли, — Она недооценивает себя. Убедилась, что одна не справится.
- Но она... она... не ты?.. — он аккуратен в своих словах. Так непривычно для словоохотливого, беспардонного щёголя.
- Не я. Я бы давно окончила своё существование, если бы мой возлюбленный не нашёл меня.

Фрау Шмидт оборачивается, — и замирает, схваченная в плазменные силки. Йохан нависает сверху, опускается, почти касаясь её губ — до колючей изморози — и проникновенно произносит в самую душу моей мрачной, нечеловеческой прабабки.
- Напиши ей ответ. Напиши сейчас. Я знаю, какой эгоцентричной ты бываешь. Знаю, как любишь задвинуть в долгий ящик, помогая лишь действом и молча, но ей необходимы твои слова, — он улыбается, широко, насколько позволяет огромный рот, — Расскажи бумаге, как чувствуешь.

Его волосы скользят по её щекам, — мне неловко смотреть дальше.

Я спускаюсь по спиралям бурлящей воды. Незримым видением пугаю красавицу Флёр, замешанную на крови двух династий. Она тревожно водит головой, поправляя нарядное, чёрное платье, — и уходит, поспешив к бибикнувшему у дома такси.

...её письмо начинается с точки:
"Дай себе шанс, — моя дорогая Faustein, — твоя не-жизнь длинна и бесконечна. То, что кажется тебе несчастьем сейчас, забудется, ведь те, кто нам любим — всегда возвращаются. Ты уже мертва, увы, и нет тебе большего горя, чем отсутствие веры в то, что холодная длань и упорство способны вытянуть под луну кого угодно:
"Я пришла украсть у них твоё тело,
Неохотно, но движутся вспять упрямые стрелки.
Я храню свою тайну, да и кто мне поверит,
Но я знаю, ты спишь, просто спишь слишком крепко".

Я не знаю, в какой момент времени ты прочтёшь это. Не важно. Не Фауст ли известно, что наш с ней род не в состоянии отказаться от того, чтобы спасти от смерти?.. Считай, это признание. Признание между тобой и мной: и позволь себе побыть счастливой в тот момент, когда ты в том уверена. Избавься от сомнений до той секунды, когда, забыв о щемящей скорби, ты осознаешь, куда тянет в путь. Не жалей, не вини себя, оставь былое — в любом из смыслов — и не бойся искренности, даже если покажется, что уже поздно. Мы все совершаем ошибки, и все кого-то теряем. Ты удивительная, могущественная, — для кого станет хорошо, если железный прут внутри тебя разломается пополам?..
Я не позволю этого никому.

Помни, что всё может воплотиться, если ты того пожелаешь. Помни, что нет места тревоге там, где ты не убедилась в исходе глазами и кончиком пальца".
Я переворачиваю конверт, чтобы подсмотреть адресата, но на его шершавой бумаге лишь несколько слов: "открой его, когда придёт время. Ты поймёшь, когда будешь готова".

Марта входит во тьму, чтобы передать сообщение.

...смердящий кровью вампир Фридрих, сгребая ботинками песок Стрейнджервиля, останавливается у почтового ящика, открывшегося с противным скрипом. Он выуживает до боли знакомый клочок бумаги, сжимая его в широкой ладони — мозолистой, как и у ведьмака — и прикладывает к носу, вдыхая аромат знакомых духов. Его горло издаёт смешок, сиплый и злой, а глаза рыщут по пустыне, выглядывая кого-то среди фигур людей.

- Ты чё, думала обманешь меня?.. — он кашляет, захлебываясь пылью и спорами, утирает рот, — Фэйл, пацаны, тупа... тупа, к-кха, фэйл. Не лезь, блин, в её жизнь. Не лезь, чтоб она забыла меня, ваще, забыла бы и страдала, рили, из-за братца или рыжего. Пусть, на фиг, забудет!.. — письмо летит на асфальт — тут же — съедаемое колёсами несущегося из города авто. Во взгляде Шмидта сквозит мука, как бывает при утрате, — Бедный парниша, чтоб тебя... лучше бы я сдох...
Он, всё ещё, ищет. Память выжимает его, как постиранную тряпку в руках прачки, перемешивая границы реальностей. Здесь, сейчас — он не позволит Фауст получить чёртов конверт. Она должна — блин, точно!.. — посчитать, как он плюнул на неё и живёт припеваючи. С Верой. Ха, с этой дрянью...
...голова начинает гудеть, неистово. Когда он успел стать монстром?..
Фридрих дёргается, почувствовав чьё-то приближение. Я смотрю издалека.
- Гэйдж?.. — зеленоватые, пухлые губы растягиваются в стороны, — Ха, да... я так и знал, чисто, не удивил...

Тёмный силуэт манит его прочь.

Я, ведьмак, дождавшись одиночества, подбираю послание. Сколько лет прошло?.. "Эрвин, Эрвин..." — зовёт странный, картавый голос, похожий на издёвку, — "Сколько спутников у Юпитера?.."
Я выныриваю из пустоши, из пустыни, а из моего рта вырывается тошнота из воды и ила.

Старый, изуродованный отрывок, всё ещё сохранивший запах розы и клюквы вперемешку с душком Стрейнджервиля, перебрасывается мною в свежую упаковку. Через камень света, я посылаю его в портал, дочери Фауст Штайн, которая, без сомнений, передаст своей матери то, чего она так и не дождалась.