Я не знаю, в какой момент всё зашло так далеко: кажется, лишь недавно бравый ведьмак наматывал счёт ночам в неразлучной компании друзей, путаясь в часах и прибитый, по утрам, что гидравлическим прессом со станка роботостроения. И кажется, только вчера я защитил диплом, даровав миру образец кибернетической мысли, сервобота, поселившегося со мной — с нами — под одной крышей.
Моя Бо. Первая... в любом смысле, вероятно, приемлемом для существа с электронными мозгами и не похожего на гуманоида всем, включая отсутствие ужаса перед кукольным лицом.
Натужно скрипя механизмами, она до сих пор "жива". После тысячи роботов, вышедших из-под моих ладоней, я остался верен своему изначальному выбору: бессонным, подлунным утрам, любовно выбираемым винтикам и микросхемам, обшивке, выбираемой с неподдельным восторгом первооткрывателя. Бо осталась с нашей семьёй, обретая разум, что обучающееся дитя. Она помогала мне приделывать колёса с пикапу, заново перебирать старый трейлер, чинить ломающийся душ и воспитывать сына.
Боже, кажется, как неделю назад, мы гуляли на пирушке по случаю свадьбы неугомонной Джипси и чопорного Веббера. Даже в этот праздник он не позволил себе перебрать: заснул на диване, закинув ноги на стену, совсем по-паучьи, оставив невесту под присмотром меня и Далилы.
Мне видится ироничным, что я бросил эпический сказ именно тогда. Остальное писала, вроде бы, Джипси, но я никогда не лазил по чужим вещам, а стороннее мнение считаю неуместным в столь, до интимного, личной истории.
...и решил ведьмак, заключив пари с самим собой, пообещал: рассказать всё до конца, не забыв о судьбе дальних родственников, превратившихся, почти, в статистов из-за проклятья, именуемого "взрослая жизнь", беспощадно пожирающего свободное время и тягу заниматься хоть чем-то, кроме быта и детей, цветов оставшегося существования.
И таков этот маленький ад, что ты наслаждаешься им.
В какую-то секунду, продлившуюся со своё название, я заметил, как непроста моя избранница. Я, наверное, и объяснить-то не смогу, отчего остановился на ней, почему?.. В ней собрано так много, что в полутьме, она казалась мне какой-то родственницей, предпочитающей шнурки на шее и красные носки. Она улыбалась широким ртом и пила таблетки, чтобы отрегулировать состояние. А я глядел и утопал, влюбляясь в накладывающиеся несовершенства ещё пуще... любовь не объяснить словами, право же.
Мы проделали сумасшедший путь вперёд и без её знаний я бы погиб. Плевать, откуда они в её ненормальной голове, ведь мы все, серьёзно, давно потерялись. Мои ладони в шрамах и мозолях, от станка и меча, но я иду дальше.
Почему же мне захотелось пооткровенничать теперь?.. Мы на рубеже. Финальном, пожалуй. Мы уезжаем, все, коллективно, покидая место, испившее так с лихвой крови. И каждый — своей дорогой.
И я поздравляю нас, нас, вновь и вновь открывающих это решение, положенное сумасбродством деда Фридриха, махнувшего, когда-то в Сан Мишуно, ставший его вторым домом. Да, там он повстречал ту, что определила и нас: спасибо ей, нашей дорогой и навеки потерянной.
Я поздравляю нас, потомков отчаянного сиксимца, отправившегося в путешествие за той, кого не предал до смерти и после смерти.
Нам не станет помехой гробовой рубеж, как не становилась никогда утрата, ведь любую скорбь мы поворачивали вспять, протягивая руку умершим. Как протянул мне её и Веббер, лишённый горячей плазмы в сосудах, объявляя, что гнусная погибель не стала выходом.
- Соня и Каролина вернули Фридриха, — отчеканили его уста, а я возликовал, — Он ничего не помнит, считает, что дочь — его сестра. Нам придётся смириться.
И мы приняли правила игры: забавный, молодой вампир Фру-фру Шмидт — и с поседевшей головой — продолжил работу в полиции, занимаясь самыми чёрными делами и не забивая голову поисками второй половинки. Он решился уехать в Майями, переведясь в отдел спецагентов по сложнейшим расследованиям, вместе с Фенгами, Виктором и Эльвирой, приобретшими там целый отель в недвижимость. Всё, как и мечтала моя тётушка: безбедная жизнь жены бизнесмена-якудза и родственные связи в полиции штата.
Моя же сестра, Астрид, взяв в охапку мужа Рихарда, отправилась в Норвегию, на родину нашего отца, Дитриха. Нашего отца... да, мама призналась, что я, вроде как, не его сын. Меня это мало заботит, ведь, из рассказов Звёздочки, я помню только Ди-ди, его заботу о ней, о маме... всё это не так уж важно. Я поклялся, что верну его, как только мы доберёмся туда, куда помечталось.
Я никогда не знал никакого Эрвина Прайса, и пусть он останется, исключительно, как милый друг Сони, потерявшийся на срезе реальностей. Я верю, надеюсь, что мы перерезали этот путанный клубок окончательно — и ничего, отныне, не повторится.
Мама, впрочем, отнеслась к столь дальнему переезду дочери безразлично. Покачала головой, сказав, что не узнаёт Мультяшку, с того самого момента, как его похитили. Мол, у опылителей и королев с нами свои счёты и ей пора бы умыть руки. Окончательно.
Ингварр, мой племянник, пока остался, чтобы закрыть последний курс колледжа и двинуть следом за родителями. Он странный, наверное, вроде как, весь из себя крутой крутыш, но, по факту, типичный ролевик-ботан.
Впрочем, не хлеще моего Йоргена, замкнутого и необщительного настолько, что отказывается здороваться с родственниками, встречая тех на улицах Стрейнджервиля. Особенно, Ингварра, тусующегося по делам РП-клуба.
Обычно, он проходит мимо, а бывает, смеряет презрительным, злым взглядом — если экстраверт, унаследовавший фамилию Шмидт, решается его поприветствовать. Об это я узнаю, кстати, из обиженной СМС-ки племяша, которому так сильно кажется, что они должны подружиться, что аж мне самому становится тошно от этой дурацкой навязчивости.
Джипси и Веббер, да-а-а-альний родственник, сын брата бабки Марты, давно почившего учёного Марка Эйденгука, твёрдо нацелились на Великобританию. Учитывая облик сэра Максвелла, как воплощение этой страны, я не удивлён. А панкам, вроде Джипси, там тоже найдётся место. Дочку, Лолиту Максвелл, они оставили у бабушек, Сони и Каролины, чтобы окончила школу и поступила уже в Альбионе, но на кого — тут она ещё не решила. Шибко маленькая.
Учитывая, как за ней увязываются фамильяры, думаю, вырастет нехилая чародейка анималистической направленности. Будет болтать с кошками и собаками, насылать саранчу на неугодных и, вообще, жить припеваючи.
Другого, для потомицы лучший друзей, я бы не пожелал. Только счастья найти свой путь, не оборачиваясь, как мы, на ошибки прошлого и гнёт, опускающий тяжёлые щупальца на обнажённые плечи. Я не хочу ей ни единого страха, что крался за нами... пусть всё уйдёт.
Уже хватит.
Мне грустно, до разрыва души печально, когда мы собираемся вместе — в Сан Мишуно — в последний раз. Я боюсь озвучить, но чувствую, так не будет больше никогда. Я смеюсь, шучу, чуть-чуть пригубливаю медовуху, но в воздухе, кроме лёгкого, сигаретного дыма с ментолом, витает наразделённое чувство с панихиды: мне недостаточно моих друзей, а им меня, но решение неизбежно и нам придётся расстаться, чтобы обрести неуловимое счастье взамен.
Мы клянёмся звонить, писать, но знаем: с каждым годом оно станет всё реже. История не повторится и лишь одно-единственное разумение, отсутствие уже сыгранных нот, велит идти до конца. Мы должны, обязаны.
Это тот крест, что я несу, кроме меча за своей спиной.
Другая моя тётя, Флёр, оставив двойную фамилию Штайн-Шмидт (или наоборот), начала паломничество, изучая свой род с появления на Земле Первородного вампира, навещая могилы погибших родственников и друзей. Её занимала вся эта некромантия, она спрашивала у меня советов, искала даже мельком причастных, таких, как Серсея Гот или бывшая возлюбленная дядьки Эда. Он, кстати, приючал её в своём доме у маяка, долго беседуя об Альберте и Мелиссе, а после, укатил в город-призрак Гронинген, в Нидерланды, на забытую родину Эйденгуков, предков отца Марты.
Флёр же осталась в Германии, кажется, в Лейпциге. Эдуард, хоть и бегло, но научил её языку. Сколько знал сам.
Все мы выбрали что-то, контрастирующее с вечной пустыней Стрейнджервиля. Места, где спрячемся от пережитого, оправимся, вылечимся, забудем о матери всего живого, оставившей попытки завоевания. Не солгу, что затишье меня утешало — я спешил, как и Далила. Мне хотелось скорее запрыгнуть в машину, поворачивая то влево, то вправо, бездумно уезжая прочь: и мы выбрали Салем, сконцентрировавший в себе все энергии, что могли бы потребоваться ведьмаку. Моё воодушевление сложно было бы описать, я просто ликовал, что ребёнок, предвкушая абсолютно новую жизнь, но...
Но.
Всегда есть "но".
Марта и Йохан, чуть не забыл, придумав легенду, что они молодая пара, — Джонни и Мэри Смит, — и продав всё имущество, выкупили старый особняк в Мэджиктауне, в котором матриарх нашего семейства жила в детстве.
Конечно, это решение родилось не сразу. Они много путешествовали, вспоминая былое и прощаясь с ним, побывали во многих уголках Америки, от Бриджпорта до Стренджтауна, решая, где бы пережить свои отношения заново и начать всё с чистого листа, отказавшись даже от имён. Да и кому они нужны, когда есть вечная любовь?..
Наверное, они вернулись к истокам, чтобы, как и мы все, не повторить ни грамма плохого. Чтобы стать кем-то иными, правильными и сказочными, сладкими до одури, как того и требовала моя первоначальная летопись. Они — ха!.. —
всегда держались в рамках нереальной идеальности, были примером всем Шмидтам о том, какую бы модель поведения построить к возлюбленному.
Я так не смог. Настолько — увы, не смог.
Дом встретил их поросшими сорняком надгробиями, паутиной и скрипучими лестницами. Там, во влажной, лесной земле покоились цыганская ведьма Эльвира и интеллигентный учёный-уфолог Альберт.
"Мы оказались здесь, вместе, не впервые, — писала Марта в своём последнем письме, —
Но это было задолго то того, как я оказалась в Стрейнджтауне. А после той страшной аварии, когда Йохан потерял память, многое утекло. Бывает, очень частично, у него, всё ещё, проявляются признаки амнезии. Он не вспомнил, как мы навещали могилы моих родителей, не вспомнил, как жили тут несколько дней, но то искреннее сочувствие, что он проявил, осознав этот факт, пронзило меня до глубины сердца. Я не ошиблась, мой дорогой Эрвин, в выборе мужчины.
Такие долгие годы, десятилетия, я не позволяла себе пролить ни слезинки в память усопших, но оставшись наедине с ними, с тем, кому доверяю, в окружении до боли знакомой чащи, где играла с братом ужасно давно, я навзрыд расплакалась. Затхлый ветер трепал мне волосы, густо пахло можжевельником и полынью, а вдалеке каркали разбуженные вороны — я вернулась домой, Эрвин, я вернулась, чего желаю и тебе. На мои плечи был накинут плащ мамы, моей любимой мамочки, а за деревьями я видела покосившуюся обсерваторию отца. В кустах чертополоха притаились белые поганки, а в голову лезло всё-всё, что я запирала со встречи с Йоханом: мне предсказано было, в обмен на волшебный, багряный банан, что я вернусь и доживу свои годы в Мэджиктауне, когда стану достаточно смелой, чтобы привести с собой того, кому бы, в подарок, вырвала из груди своё сердце, не шелохнувшись от агонии.
Я хотела стать вампиром, когда-то, научиться повелевать тьмой, но теперь, Эрвин, я прощаюсь с бессмертием, чтобы пойти по стопам матери, изучая колдовство. Я хочу умереть здесь, вместе с Йоханом, которому не дарована, больше, вечная жизнь. И мы ляжем, рядом со старшими, под вековой плакучей ивой, чтобы никогда, ни за что не расстаться ни на этом свете, ни на другом.
Надеюсь, ещё свидимся, ведьмак.
Dein Herz, meine Gier,
М. Э.
П.С. Коту, тоже, всё понравилось. Спит на чердаке, как убитый".
Я представляю, как живут в том городе, где и сам часто был ходок: вездесущие пауки, пасеки, свежее масло и кривые, деревянные ставни там в порядке вещей. В стиле своего названия, он магический, вот вправду, и без всякого колдовства, уютный и, одновременно, тёплый в своём мистическом мраке. По-доброму смешной. Им будет там хорошо.
Об этом стоило бы задуматься далеко позади, когда инопланетянская рука генерала приглашала ледяную, мрачную даму на танец в гостиной, среди брошенных детьми вещей, отвлекая от домашних забот и ласково выуживая из привычного, обыденного мирка.
Лестницы, сколоченные ещё стариной Люмом, увлекают наверх, куда-то под небо, и это, пожалуй, то место, откуда легко достать до самых звёзд. Быть может, Альберт Эйденгук и планировал их собрать, а в кучу и холодную луну, не догадываясь, как близка будет, к межгалактическим путям, его единственная, балованная дочь.
Жаль, что он никогда так и не узнал её мужа.
Я молюсь, чтобы прохладный, ночной воздух, заставший меня при прочтении её послания, наполненного бесконечным томлением и свежим запахом пионов, преследовал и их, как в дороге по бесконечному, летнему шоссе, просачиваясь под слегка приопущенное окно — и эта магия, пусть я в ней и не так силён, как Соня, но пребудет вечной.
Как они.
Как мы.
Незадолго до того, как собрались и мы с Далилой, вышеупомянутая мама с Каролиной тоже обрубили концы.
Им не захотелось лишаться места силы ковена, но и терпеть осточертевший Стрейнджервиль им стало невмоготу. Ведьмы собрали всю свою мощь, чтобы переместить жилище на другую сторону океана, в сибирские, неизведанные просторы, где они смогли бы укрыться от чужих глаз и доживать долгие, колдовские века в уединении и единении с роскошью русской природы. Они нашли друг друга в страсти к изоляции и полной удовлетворённости собственной, маленькой компанией. Я не видел, ни разу, чтобы эти женщины спорили или ругались, они всегда были трепетны и нежны, будто бы, одни во всём мире.
Они всегда вернутся, если захотят. Если... если
действительно захотят.
У них всё будет хорошо.
Я уверен. В них — опуская боль — я уверен.
Я не уверен лишь в Йоргене, чьё поведение и стало тем самым "но", что рассорило нас накануне.
- Нет, — он сказал, глядя на Далилу, на родную мать, бесчувственными, абсолютно никакими глазами, — Я не поеду в Салем. Я поеду в Стренджтаун. Один. Сам.
Я знаю, тысячу раз знаю, что такова была его мечта: он грезил соседним городком с начальной школы, авторитарно, бескомпромиссно заявив, что не станет никем, кроме астрофизика. Он, после уроков, просто уходил, несмотря на родительский запрет, к старому телескопу в библиотеке, штудировал звёздные карты и тянулся туда, откуда бежали все мы и рвался к забытым нами планетам, куда его гнала кровь, разбавленная голубоватым гемоцианином.
Его пагубное пристрастие росло с каждым днём, с каждой записанной формулой координат траектории полёта космических тел, а я боялся. Только бы не мой сын, не мой Йорген, вымученный, выращенный у ведьмака и сиксимки, не пригодных, в общем-то, к размножению, должен превратится в камень преткновения.
Но это было страшно, это был настоящий, сущий кошмар: вставать по ночам, идя по следу искрящихся светлячков, находя Йоргена, одетого слишком холодно для ночной пустыни, смотрящего на ушитое огоньками небо. Он оборачивался, слишком медле-е-е-енно, каждый раз, а его лицо не выражало ни удивления, ни испуга. У меня по спине бежали мурашки, а он, этот мальчишка, спрашивал:
- Сколько спутников у Юпитера?..
Когда он высказался, Далила с грохотом задвинула стул к своей прослушивающей станции. Она увлекалась радиотехникой и всё такое, что мне казалось не совсем важным. Важнее, на тот момент, я видел её озлобившееся личико, под маской из гнева на котором угадывалась тревога. Конечно, она переживала за единственное дитя, но и заставить, тоже, не могла никак. И остаться мы уже не могли.
- Я нашла покупателя на трейлер, — отрезала она один-в-один с сыном, — Мы вынесли всю мебель, кроме необходимой. Времени спорить нет, Йорг.
- Я не спорю, — от него несло космическим холодом. Невысказанной угрозой. Он, даже, не отвлекся от компьютера, за которым коротал часы до нашего отъезда, — Я констатирую.
- Что за покупатель?.. — не то, что бы мне хотелось влезть в эти дебаты. Я и так —
уже — порядком опустошён из-за кутерьмы вокруг. Бо, с лязганьем, отгружала чемоданы, а я сворачивал в кулёк остатки еды в путь, — Нормальный?.. — меня, совсем чуть-чуть, но волновала сохранность былого имущества. Многое здесь я воздвиг сам. С Бо.
- Да. Сиксимец. Спихнула ему ключи и всё, — спешно ответила она, снова накинувшись на Йоргена. Правда, косвенно. Она причитала себе под нос, выхаживая по кухне, игнорируя мнение младшего Валлинга, впрочем, как и его существование, как таковое, — У него нет друзей, он абсолютно не приспособлен жить самостоятельно, ему, в конце концов, семнадцать лет!.. Куда он поедет? Я никого не знаю в Стренджтауне!..
- Вот и замечательно, — меланхолично, растягивая, как жвачку, выдохнул Йорг, — Я ни в ком и не нуждаюсь.
Далила обернулась на меня.
- Береги себя, сынок, — тихо, страшась накликать на себя женский гнев, произнёс я сухим горлом. Улыбнулся сам себе, поняв, что справился. В ответ, повисла тишина, какая-то слишком плохая для последнего дня пребывания полной, настоящей семьей. Я ощутил, почти физически, какой струной натянулась моя прекрасная, посуровевшая супруга.
Если таков его путь, ему надо его пройти. И пройти самому, чтобы, снова и вновь, вернуться к необходимому вектору передвижения.
- Спасибо, папа, — в его реплике мне почудилась теплота, которой, обычно, Йоргену не доставало. Я убедился, что всё решил правильно, мысленно отпуская его, хлопнувшего дверью и ретировавшегося, чтобы не слышать, как мы ругаемся по его поводу.
Стоить ли говорить, что я больше его не видел. Наверное... наверное, н и к о г д а.
Будь счастлив, Йорген.
Пожалуйста...
. . .
...Эрвин отбросил ручку, оставляя её на столе. Подумал — и положил в карман, чтобы не смущать нового жильца. Он должен прибыть с минуты на минуту, а им с Далилой, так и не дождавшихся упрямого сына, пора выдвигаться в Салем. Она сказала, что незачем мешать, знакомиться и разговаривать, у каждого своя жизнь и по данному адресу они больше не владельцы. Никто, ровным счётом. Пора бы и принять. Эрвин не стал перечить, разве что, стянул свитер, проверил батарею у сервобота: вроде бы, всё в порядке. Осталось, только, задать Бо перетащить зарядный механизм и можно ехать.
Далила села за руль, отбрасывая надоевшую, пушистую кантри-куртку. Пальцами она отстукивала, будто бы каждую, замирающую секунду, нервно ожидая, когда её муж заберётся в заднюю кабину припыленного грузовичка, забитого коробками и чемоданами. Удивительно, и как всё это барахло умещалось в маленьком трейлере?..
Как только Эрвин захлопнул дверь, она резко вдавила "газ".
- Ты чего вытворяешь?.. — он еле удержался на ногах, хватаясь за занавеску на окошке и неловко сдирая её. Что-то, в глубине машины, с грохотом повалилось на пол, — Лила... — взгляд ведьмака вперился в стекло, лишённое прежней защиты из идиотской ткани в цветочек. По усыпанной песком дороге, на которой остался смазанный след от шин, брёл до сумасшествия знакомый мужчина, весь зеленокожий и чёрном, щегольском комбинезоне, какие уже лет сто, как не в моде, — Как это может быть... Лила?.. Остановись! Лила!..
Суетливые крики Эрвина прервал смех, бездушный и ранящий, что разрастающиеся иглы инея.
- Ты что, думал, вы сможете победить саму великую мать?! — её голос стал жутким, ни мужским и ни женским, перекликаясь со всеми голосами, когда-либо им услышанными. А пальцы, тонкие пальцы, что он так любил, цепко держал руль. Она повернула голову — и он узнал этого человека, но не женщину, с которой прожил целую жизнь.
Светлые волосы, в беспорядке сбившиеся набок, чёрные глаза, в которых один только ужасающий лёд и сгусток свернувшейся крови. Чёртов шнурок на шее.
- Нас зовут Элли, идиот, — прошипело оно, — Запомни, это не так сложно. Tu n'as plus rien à te souvenir.*
- Нет... нет... — Эрвин кинулся к двери, отчаянно дёргая заблокированную ручку, а то, что увозило его всё жало на газ, — Палочка... где моя чёртова палочка?! — а оно засмеялось заливистей, левой рукой выуживая тросточку иллюзиониста из-за пазухи и ломая о колено, оголённое из-за короткой юбки с вышитыми цветами. Теперь, становилось ясно, почему, зачем и во имя чего умирали и жили. Всё сложилось и, тут же, распалось. Мужчина схватился за голову, тщетно отыскивая спасение, ещё не до конца понимая, что все воспоминания просачиваются сквозь прижатые ладони и он оседает вниз, забывая даже собственное имя.
. . .
- Ничего страшного, — он поднял взгляд на странного парнишку, сидящего за рулём в растянутой футболке с персонажем новомодного ужастика. На своей же майке, он обнаружил засохшую кровь. Из носа, кажется?.. — Ещё пару километров до больницы.
- До больницы?..
- Не помнишь? Здорово же ты приложился, братишка, — его собеседник улыбнулся. Вполне милый, пожалуй. Похож на младшего сиблинга, разве что, чрезмерно бледный, — Но больше никакого родео, окей, раз уж мы собрались жить в Техасе?..
. . .
Йохан, впервые вступивший на новоприобретённую землю в чертогах Стрейнджервиля, скептически повертел в руках обветшалую листовку с изображением губастого мужичка с серёжкой-крестом в ухе, оповещающую о возможной ориентировке на злостного душегуба.
- Какая же брехня, честно слово, — вздохнул он, сминая ветхую бумажку и кидая в близлежащую мусорку. Плевать, абсолютно.
Ему бы, только и всего, отыскать возлюбленную Марту...