Под крышей новоиспечённых супругов процветала любовь: игривая, нежная, страстная.
Пряталась на кухне, где колдовала Чалис, а Грейсон обнимал ее сзади и украдкой таскал кусочки сырого теста и пряных овощей.
В гостиной, в искорках камина и трубе граммофона, где вечерами они танцевали до упаду под любимые пластинки и падали в объятия на мягкий диван.
В горячей, чадящей ванной, полной ароматной пены…
Из объятий друг друга их вырывала только работа. Графики не совпадали: Грейсон работал тогда, когда работало и большинство людей, Чалис же - тогда, когда они после работы оседали отдохнуть в кофейнях и ресторанах. И выходные вдвоем выпадали им до обидного редко.
Порой только ранним утром они могли позволить себе понежиться вдвоём в розоватых лучах восходящего солнца.
Или за завтраком, которым маслинка баловала любимого перед его работой, возвращаясь со своей: буррито и такос, канноли и карри... Грейсон подкладывал себе добавку и едва не мурлыкал от удовольствия: ему и в рестораны ходить не нужно, чтобы отведать всё разнообразие кухонь мира, и он не стеснялся нахваливать свою кулинарочку. Чалис так и расцветала от его комплиментов - было необычно, но очень приятно готовить не для безликих посетителей, а для того, кого любишь.
А иногда перехватывали друг друга и целовались украдкой только в ванной, сонные, спешащие, с зубной щеткой и расческой, в пене для бритья и смятых халатах. У Чалис он теперь новенький - розовый, из блестящего шёлка.
И, конечно, домашние дела никто не отменял. Маслинке порою бывало нелегко справляться с большой квартирой и горами стирки. А Грейсон оказался, хоть и милым, но достаточно неряшливым мужем, частенько ленясь донести очередные носки до корзины.
Но Грейсон уважал и любил свою жену, работающую вдвое и втрое больше, чем он. Потому нередко уставшая кулинарочка возвращалась в уже чистый дом с блестящими полами и запахом свежего белья с шалфеевым маслом.
Свободное время Грейсон предпочитал коротать с книгами - у него их накопилось уже неплохое собрание самых разных жанров, многие из которых он перечитывал не по одному разу
В одиночестве он мог шерстить статьи и старые газеты, писать черновики будущих заметок, покуривая задумчиво сигару.
Иногда, в особенном настроении, он позволял себе нечто более художественное и сокровенное: роман, который начал в военных окопах, и к которому возвращался уже не один год. Он обещал себе закончить его однажды, хотя на сегодня было готово лишь две главы - которые он, впрочем, постоянно редактировал, чёркал и переписывал снова. Но Грейсон был уверен, что однажды его детище увидит свет - пусть на это понадобиться двадцать или тридцать лет, не важно. А пока никто, включая Чалис, о его заметках не знал, и они, запертые в дальний ящик, месяцами пылились и покорно ждали особого настроения их автора..
Впрочем, у Грейсона было еще одно милое пристрастие, о котором никогда не решился бы рассказать жене.
- Дорогой, ты не знаешь, куда делись три банки горошка? - недоумевала Чалис на следующее утро, и Грейсон убедительно пожимал плечами.
Чалис привыкла свободного времени не иметь, поэтому в изредка перепадавшие ей выходные она оттачивала свои кулинарные навыки на новой, просторной и вдохновляющей кухне, где удачно расположилась вся коллекция тарелочек её любимого, африканские куколки с барахолок и множество специй, муки, пряных трав, создававших на кухне неповторимый терпкий аромат - так, наверное, пахла душа Чалис. Из старенького радио по-прежнему звучали барабаны и гонги, и Грейсон порой недоумевал, готовит ли его дорогая жёнушка завтрак, или же проводит шаманский ритуал.
Как любящая женушка, Чалис не отпускала мужа на работу без обеда, заботливо завёрнутого в пергамент.
Когда маслинка сильно скучала без общения, к ней заглядывала Шания, которая жила неподалеку от квартиры Грейсона. Животик её уже очень вырос, и расти ему оставалось недолго - о чём взволновано она рассказывала подруге.
Чалис не хотела своих детей, во всяком случае, не в ближайшие лет семь. Она говорила Грейсону ещё до помолвки, что не сможет осчастливить его ребенком, и тогда он принял это спокойно, больше, к радости Чалис, не поднимая эту тему. Впрочем, скорее, потому, что любил маслинку, чем сам не хотел детей: в глубине души он надеялся покачать на рука малыша, дочь или сына, похожего на его Чалис, читать малышу на ночь любимые книги, вместе собирать кубики в высокие башни и сражаться с драконами...
Единственный раз, когда супруги чуть не поссорились, случился, когда Грейсон за завтраком имел глупость завести разговор о ребёнке.
Нет, нет и нет, у кулинарочки совершенно иные приоритеты в жизни. И ребёнок появится не раньше, чем её ресторанчик откроется, встанет на ноги и перенесёт отсутствие хозяйки.
Но разговоры Шании про её будущего малыша, про новые её ощущения, про значения имён в длинных списках почему-то слушала с интересом, и даже не могла скрыть улыбку, почувствовав, как малыш - он или она, - пнул её ладонь через живот мамы. Странно и чудесно было осознавать, что это касание - целая новая жизнь, которая скоро появится на свет.
За его мать, однако, Чалис не могла быть спокойна. Шания всё так же безнадёжно была влюблена и слепо верила своему парню. Верила, что он ждёт ребёнка так же, как и она. Верила, что вечерами он много работает для них с ребёнком, потому так редко приходит к ней. Сердилась, когда Чалис осторожно говорила о нём что-то дурное.
Чалис сжимала зубы и переводила разговор, но кто, как не она, знала, что эти самые вечера “трудолюбивый папаша” проводил в их или соседнем баре, опустошая бутылки до последней монетки в грязных штанах и волочась за лёгкого поведения дамами. Деон умело подбирал смены так, чтобы не попадаться на глаза Шании. Чалис же видела его во всей красе.
Впрочем, недолго Деон соблюдал осторожность, и однажды бездарно спалился на горяченьком прямо на глазах обеих подруг. Замок из песка, любовно выстраиваемый индианочкой столько месяцев, рухнул в одну минуту.
Но уходить так просто Шания не пожелала, и недоделанный ловелас получил, наконец, то, что заслуживал уже очень давно, на глазах у всех своих дружков-собутыльников.
Чалис увела дрожащую подругу домой, отпоила чаем с самосами и позволила ей выплакаться, неловко поглаживая по спине. Где-то внутри она знала, что всё так и кончится рано или поздно. И может быть, к лучшему, что это произошло сейчас, что обман не растянулся на годы ожидания, слёз, прощений и новых обманов?…
И тут малыш дал о себе знать - у Шании отошли воды. Больше, чем на месяц раньше срока.
И когда Шания в ужасе вцепилась в руку подруги, прося не оставлять её одну, Чалис не смогла её бросить, хотя ее мутило и трясло не меньше будущей мамочки.
Спустя несколько часов она держала на руках новорождённого сына Шании и понимала, что есть какая-то странная связь между нею и этим ребёнком, хотя она и сама толком не могла этого объяснить. Это был ребёнок её лучшей и единственной подруги и первой, нелепой, но когда-то отчаянно сильной любви.
Шания назвала сына Раджан, в честь своего отца, жившего в далёких восточных колониях и единственного, кто помогал ей сейчас деньгами и не отвернулся. Ребёнок унаследовал тёмную, как жжёный сахар, кожу предков Шании и внешность своего красавца-отца, которая всегда теперь будет напоминать его матери обо всей боли, что связана с ним.
Чалис глубоко переживала за подругу и всей душой ненавидела Деона, который причинял столько зла всем, кто имел несчастье полюбить его. Где-то внутри она радовалась, искренне, без злорадства, что с её Грейсоном всё было так спокойно и правильно, и сам он был прост, надёжен и постоянен, как хлеб.
И на третий год их супружества, их спокойного, ничем не омрачённого мира, она всё так же не сомневалась в нём. На шее её заблестела ниточка кремового жемчуга, подаренная мужем к годовщине их свадьбы. Она же, в свою очередь, пополнила коллекцию Грейсона редкой и ценной книгой в красивом переплёте.
Всё было мирно. Единственная неприятность, которая волновала Чалис – приступы неостановимого кашля супруга, но Грейсон упрямо списывал всё на осеннюю хандру, которая не стоит беспокойства и беготни по докторам.
Ко врачу Грейсон идти решительно отказался, но ромашковый чай с прополисом из рук любимой жены принял с благодарностью.
У Грейсона, меж тем, поводов для волнения было куда больше, чем он хотел показать. Меньше, чем через год, предстояли выборы мэра Сан-Мишуно, и то, что он видел, читал в газетах, узнавал по своим тайным каналам, его напрягало. Главным их фаворитом считали того, кто был у руля, когда начиналась Война. И Грейсон больше всего боялся, что это может повториться вновь.
Но обезоруживающе близорукая Чалис, к его радости, не слишком много читала газет и совершенно не интересовалась политикой. Так много в последние месяцы было того, что он совсем не хотел объяснять, омрачая мирное небо над головой драгоценной жены. Он наслаждался редкими часами рядом с нею, слушал, как вдохновенно Чалис рассказывает о ресторане и его будущем оснащении, о разнообразии закусок, которые будут подавать гостям, о золотых виньетках на меню. Ведь она собрала уже две трети суммы для первого взноса, и контуры мечты обретали наконец краски, детали, нюансы. И Грейсону казалось, что он видит их вместе с нею.
А в газетах, к слову, писали многое, что заинтересовало и взволновало бы Чалис, и дело не только в политике. Уже 10-й за последний месяц случай смерти от новой лёгочной болезни - неизвестный мужчина умер прямо на улице, захлебнувшись в луже собственной крови.
И Чалис коротала очередной тихий уютный вечер в объятиях мужа под шум ливня за окном и уютное потрескивание камина, и она представить не могла, что над её таким маленьким безмятежным счастьем уже вовсю клубились грозовые тучи.