Записанные Сны

[Джемма]

Дорогие гости, очень рада вас видеть!
На сайт я забрела давно и совершенно случайно, долгое время молча исследовала его
просторы и качала дополнительный контент для игры, пока однажды не зашла в
раздел Сериалов и… и накрепко застряла там. Первые творения, которыми
я зачитывалась, принадлежали нашим замечательным авторам Gardolir,
Inna-Romashka и Libertinka. Сама я пробовала писать еще в школьные годы и
рисовала героев на страничках тетради простым карандашом. Возможность создавать
иллюстрации к историям с помощью любимой игры вдохновила, и я решила
попробовать свои силы.

В данный момент я работаю над сериалом История одной осени.
Это первая и пока единственная моя работа. Я очень люблю его героев, они со
мной уже больше четырех лет. За это время кое-что менялось в сюжете, в моих планах,
кадры переснимались и текст местами переписывался. Много забавных и просто удачных кадров
оставалось пылиться в папочке, когда так хотелось поделиться ими! Теперь есть мой дневник,
и, надеюсь, вам, мои дорогие читатели, здесь будет интересно.

В ПРОЦЕССЕ ВОССТАНОВЛЕНИЯ

​

 

[Kssenita]

говорят..продолжение скоро..

мы подтянулись...

 

[SourApple]

*притащила кресло, чайник с чаем и тарелку с плюшками в ожидании продолжения*

Давайте, что ли, хотя бы чайку пока попьем

 

[zeherita]

SourApple, привет))) добро пожаловать в клуб ожидающих...
а я с тортиком

может, автора вдохновят клубнички...
Оооокси! вернись к нам!

 

[SourApple]

zeherita, привеет)
Если Джемму вдохновят клубнички, любоваться нам в новой главе (умоляющий взгляд на Автора, глазки котика из "Шрэка") шикарным телом шикарного нейрохирурга, эх))))

*а я че, я ниче...*)))))))))

 

[Северная]

Я познакомилась с сериалом где-то год, полтора назад, и он мне очень понравился. И теперь я захожу чуть ли не каждый день, чтобы посмотреть не появилось ли новой серии)))
Ну и конечно не остался и без моего любования красавец-врач (я тоже в толпе его фанаток

(надеюсь примите еще одну

)) И Мишель очень красивая, и вообще все актеры очень классные. Очень нравится женщина-адвокат Алекс, и умница, и красавица, и с характером девушка.
Хочется сказать "Спасибо" автору Джемме за такой замечательный сериал, я ничуть и не разу не пожалела, что начала его читать. Читается на одном дыхании, очень ярко, живо описано, оговаривается каждая деталь. Я надеюсь когда Джемма допишет этот сериал, порадует нас еще не одним своим шедевром, так как Вы очень талантливы, а мы, с чашкой горячего кофе(чая) будем в очередной раз сопереживать героям и надеятся на happy end))))

 

[Касабланка]

Тут уже целый зал ожидания собрался, да еще и уже с недельным запасом продовольствия )) Оксана, с недельным, дольше тут народ не протянет в ожидании

 

[SourApple]

Касабланка, недееля? Думаете, не испортится клубника за неделю-то?

 

[Verity]

Вклад в благое дело осады Ксанчика

Джеммочка, выходииии! Зал ожидания полон, народ шумит, толпится, если не поторопишься, тебе ничего не достанется

.

 

[zeherita]

если не поторопишься, тебе ничего не достанется

голодные почитатели твоего, Окси, таланта, не имея пищи духовной, начнут набивать животы, что уж совсем не дело в преддверии пляжного сезона
где ты, Окс???

Спойлер

почему-то вспомнилось: Леопольд, подлый трус, выходи!

Северная,

(я тоже в толпе его фанаток (надеюсь примите еще одну ))

заходи, заходи))) такой мужчина заслуживает многочииисленного фан-клуба)))

предлагаю, пока Окси нет))) придумывать кричалки, и гордоно-требовалки)))

Молча ждали мы сто лет,
Но без Сэма жизни нет!
Вдохновение пропало,
За окном уныло стало...
Где ж, жестокая Оксана,
Ты совсем-совсем пропала?

 

[Verity]

zeherita,

начнут набивать животы, что уж совсем не дело в преддверии пляжного сезона

да лааадно, нас тут много, всем по кусочку достанется всего-то

, не страшно

. И вообще, я составила разнообразное меню, может, вредная Оксана на что-нибудь клюнет

?

любоваться нам в новой главе

Не пОняла, еще и новая глава будет?! Я пока мечтаю об обновлении дневника, но от двойной порции пищи духовной точно не откажусь

!

 

[zeherita]

Не пОняла, еще и новая глава будет?!

ну она определенно будет

мы ж с Окси не слезем))) она от нас не спасется, не спрячется

 

[SourApple]

zeherita, кричалки? Хорошая идея. Я в рифмоплетстве не сильна, но перспектива увидеть Сэма меня определенно вдохновляет

Так что я тут, пожалуй, присоединюсь со своими корявыми зазывалками))

К нам в окно весна стучится,
С юга прилетели птицы...
Уж без Сэмушки сто лет!
Мы скучаем, все странички
Пролистали, все частички
Прочитали – новых нет!
Принесли мы тут клубники,
Чайник, тортик... Верно ждем!
Скоро слышны будут крики
У Оксаны под окном, ( Джемма, а ничего, что я по имени?.. У меня с ником не рифмовалось) Чтобы совсем неприлично не было, я Катя)) )
Мы так просто не уйдем!

Что-то в конце, по-моему, какая-то явная угроза)
А про сто лет, думаю, надо будет еще пару раз где-нибудь ненавяяязчиво так повторить

Verity, да хоть что-нибудь... Хоть пару словечек... Пару тысяч словечек...)))

 

[zeherita]

SourApple, да у тебя не кричалка... у тебя прямо стих... ох Окси... вдохновительница

Что-то в конце, по-моему, какая-то явная угроза)

пусть афффтар не расслабляется))) армия фанов не дремлет!
ждет

да хоть что-нибудь... Хоть пару словечек... Пару тысяч словечек...)))

да... мне нравятся твои аппетиты... я тоже хочу)))

 

[SourApple]

zeherita, говорю же, проблемы со стихосложением!)) Вот вместо кричалки угрожающий стих сочинился...

А чего аппетиты?))

это всего-то странички 4 вордовского текста, совсееееем же немножечко)))))

 

[Джемма]

Дорогие мои читатели!
Те, кто шумел в дневнике и те, кто ждал молча!
Бесконечная вам благодарность за терпение, за веру в меня и за любовь к моим героям.
zeherita, Verity, Skygirl, Tanisha, СимКэт, Лелик0509, Vainona, arova, Пиратка, katyazy, SourApple, Касабланка, Северная,
Ваши посты и картинки, ваши кричалки и требовалки вдохновляли меня, и за это тоже громадное спасибо, от всего сердца! Простите меня за столь редкие обновления.
Знайте, я вас помню и люблю.​

​

Небо в это время года часто меняется. Сегодня с утра прозрачно-голубое оно радовало своей необыкновенной высотой, какая бывает только осенью. К полудню оно хмурилось и роняло частые холодные капли.
А теперь я стою неподвижно и смотрю, как вечер медленно гасит его теплые золотисто-розовые тона, и они постепенно тускнеют, становятся холодными.

Мимо меня проносятся дети. Их звонкие голоса задорным эхом-мячиком отскакивают от стен домов, путаются в золотых кронах.
На какое-то мгновение они останавливаются, прощаются друг с другом и разбегаются в разные стороны, разлетаются, словно стайка воробьёв. Дома их ждут родители, вкусные ужины и мягкие уютные постели.
На узкой улочке снова становится тихо. Очень тихо.
Я вздыхаю, невольно ежусь от осенней прохлады, сожалею о том, что не надела что-то теплее тонкой рубашки.
С дерева срывается лист и, плавно описывая круги, начинает свое падение. Его первый и последний вальс притягивает мой взгляд, словно магнит.

Слежу за ним до момента, когда он касается земли. Касаясь, он сливается с ковром опавшей листвы, и его уже не найти. Не сегодня - завтра листву сметут в большие кучи, и в воздухе будет горько пахнуть кострами.
Отвожу глаза от мертвых листьев и вспоминаю о своем авто. Оно стоит чуть в стороне от дороги, насколько это позволяет узкая улочка, уныло и тускло поблескивает стареньким корпусом. Сегодня мы в маленьком сговоре.
Наконец, боковым зрением я замечаю бело-серебристый свет фар. Оборачиваюсь. В конце улицы появляется черная машина и медленно приближается. Я узнаю её сразу, делаю шаг вперед и вскидываю руку.
Он остановится…
Он обязательно остановится...
Он не может не остановиться…
Указатель поворота вспыхивает оранжевым огоньком, и Лексус, тихо шурша двигателем и похрустывая камешками под колесами, останавливается точно напротив меня. От его капота пышет жаром.
Я наклоняюсь к окну, заглядываю в салон. Чуть тонированное боковое стекло с моей стороны плавно опускается, и вместо своего отражения я вижу внимательный взгляд.

- Что-то случилось? – спрашивает Сэм, не дожидаясь, пока я заговорю.

«Конечно. Для чего девушка, стоя на обочине у своей машины, может останавливать другую машину? Конечно, случилось. Пусть будет так».

Мое обоняние щекочет легкий коктейль из запахов сигарет, цитрусового парфюма и мягкой кожи обивки.
- Не знаю почему, но моя старушка отказалась заводиться, - я киваю головой в сторону своей машины.
Он ищет глазами то, что я ласково величала старушкой.
- Помочь?
Он не мог не отозваться. Он не поехал бы дальше. Я это знаю и улыбаюсь вежливо, даже немного виновато.
- Может быть, вы просто подкинете меня до автомагазина? Это совсем недалеко.
- А причину, по которой старушка отказывается заводиться, уже выяснили? – Сэм устало щурит зеленые глаза, будто пытается сосредоточиться.
- Нет, но я постараюсь объяснить свою проблему. Надеюсь, меня поймут и продадут нужную деталь.
- И что ж дальше? – он усмехается. - Вернетесь сюда и будете заниматься ремонтом? - его рука переводит рычаг в положение парковки. - Нет, так дела не делаются… Пойдемте.

Пару десятков метров, что разделяли нас с моим авто, мы прошли молча.
- В Лионе проездом? – задаю я ничего не значащий на первый взгляд вопрос.
- Проездом, - он смотрит прямо перед собой и отвечает коротко, нехотя.
Я делаю вид, будто принимаю его нежелание общаться, смиренно смотрю, как он садится за руль и поворачивает ключ в замке зажигания. Стартер хрипло возмущается пару раз и затихает. Сэм откидывается на спинку кресла, выжидает пару секунд и снова поворачивает ключ. На этот раз возмущение было еще более коротким и невнятным.
- Плохи дела, - произносит он и поднимает взгляд на меня. – Автомагазин может помочь только новым аккумулятором. Вы сможете его установить?
Я хлопаю ресницами, зябко поеживаясь от осенней свежести. Растерянное выражение моего лица само ответило на его вопрос, мне же осталось для большей убедительности жалобно шмыгнуть носом.
- Что же теперь делать?
Сэм выходит из машины, становится рядом. Я слышу, как он дышит.
- Можно «прикурить». Думаю, это единственное быстрое и менее затратное решение.
- Можно, - не раздумывая, соглашаюсь я.
Он возвращается к своему авто, разворачивает его и ставит бампер к бамперу перед моей старушкой. Я смотрю на его руки, когда они быстрыми движениями цепляют провода к клеммам аккумуляторов.
Сэм запускает двигатель Лексуса, и тот ровно урчит, выставленный напоказ открытым капотом. Я протягиваю к нему озябшие ладони. Тепло.

- Пусть… - говорит Сэм, достает сигарету и чиркает зажигалкой. Затягивается, сощурив один глаз. - Пусть аккумулятор подзарядится. Похоже, он мертвый.
Смотрю на него через плечо, продолжая греть руки над работающим двигателем его машины.
- Я сама виновата – не выключила с утра фары, - «признаюсь» я в своей оплошности. В конце концов, ему никогда не узнать правды.
Сэм выдыхает дым в сторону, опирается о крыло.

«Отдохни. Ты очень устал. Я знаю. Забудь о дороге хотя бы на несколько минут. Не переживай и не смотри на часы. Видишь? Солнце замерло за крышами домов, едва коснувшись горизонта. Время остановилось. Его нет…. Ты успеешь туда, куда так спешишь. Я обещаю. Забудь о дороге.… Поговори со мной».

- Я в Лионе первый раз, - произносит он тихо, глядя вдоль пустой улицы. – Еду… а куда еду, и ждут ли меня там, и сам не знаю.
В вечернем неподвижном воздухе повис терпкий сигаретный дым.
- Случилось что-то неприятное? – осторожно спрашиваю я.
Сэм то ли кивает, то ли просто склоняет голову, затягиваясь. Огонек сигареты становится ярче.
Я присаживаюсь рядом.
- Сложные отношения?

- Любые отношения рано или поздно подвергаются испытаниям. Кто-то испытания проходит, а кто-то сдается в самом начале, - говорит он тихо. - Вот и хочу выяснить, какой же у меня сейчас статус – поверженного или победителя.
- Но любые отношения – это гигантский труд двоих, - возражаю я. - Одному не под силу их построить. Даже семейные отношения требуют отдачи обеих сторон.
- Семейные? - Сэм молчит несколько секунд, щелкает по сигарете, сбивая пепел. - К сожалению, они не всегда состоят из праздников, пикников и счастливых улыбок. И, в отличие от любых других, от семейных отношений нельзя так просто уйти, хлопнув дверью, - неторопливо говорит он, и в его голосе слышна плохо скрываемая горечь. - Проблемы семьи могут настигнуть в любой момент и даже на другом континенте. Вот, к примеру, мой отец болен, и мне, наверно, следует находиться рядом, как толковому сыну, а я мотаюсь по Европе, пытаясь решить свои собственные проблемы. Получается, с моей стороны нет никакой отдачи.
- Что ж мешает быть рядом с ним? – задаю я вопрос и знаю, чего будет стоить Сэму ответ на него.
Он смотрит на меня внимательно, чуть сощурив зеленые глаза. Я знаю их выражение.

«Воспоминания не приносят тебе радости».

- Моя мать – очень набожный человек. В детстве она водила меня и сестру на каждую воскресную службу. Старалась привить нам привычку обращаться к Богу, надеялась, что со временем это станет для нас чем-то важным и необходимым. Глорию это устраивало, а я слушал речи священника о всепрощении и любви к ближнему своему и никак не мог понять, как можно прощать и любить того, кто причиняет страдания моей матери.
Сэм замолкает. Если сейчас случайный прохожий окажется на узкой улочке, он ничего не услышит, кроме тихого урчания двигателя черной машины. Но и я, и Сэм слышим гораздо больше - голоса и звуки прошлого очень отчетливо доносятся сквозь десятки прожитых лет.

«Да что же это такое?! - от звона разбитого бокала отец вскакивает с дивана, где дремал полдня, распространяя по кухне запах перегара. - Откуда у тебя руки растут?»
Не понятно, что его больше злит: разбитый бокал или нарушенный сон.
«Я не хотел, пап…»
Ты привычно втягиваешь голову в плечи. От увесистого шлепка начинает звенеть в ухе.
«Бестолочь!»
За тебя вступается негромкий голос матери.
«Не бей его. Он же еще ребенок! А то – всего лишь кружка»
«Помолчи лучше и не вмешивайся, женщина! Я не позволю воспитывать из него размазню!»
«Не бей его!» - повторяет мать, и ее мягкие руки подталкивают тебя к лестнице, ведущей на второй этаж. Она знает, что скандала не миновать. Она пытается тебя уберечь.
Ты бежишь наверх. Следом пушистым белым комком взбирается по ступеням твой щенок. Просунув голову между перекладин перил, смотришь, как отец размахивает руками и напирает на мать.

Он кричит, а она, худая и бледная, стоит перед ним и пытается возразить негромким голосом. Отец засыпает ее оскорблениями. Ты еще не понимаешь значений этих слов, но уже знаешь, что они плохие, ведь мама от них плачет. «Ненавижу!» - выкрикивает отец почти в каждой фразе.
Ты сжимаешь перила, слезы катятся из глаз, срываются и летят вниз, разбиваясь о шершавый старый пол. «Ненавижу!» - повторяешь ты. Сколько лет тебе было? Пять.
Руки сестры хватают тебя за плечи и тянут в комнату как раз в тот момент, когда отец широко замахивается. Ты слышишь вскрик матери, зажмуриваешься и прячешь лицо на груди Глории. Ее кофточка пахнет чем-то печеным. Щенок тычется в твои ладони влажным холодным носом.
Вы так и сидите втроем на полу долгое время, прислушиваясь к голосам и крикам, доносящимся снизу, и ты холодеешь от нового чувства, пробирающего до костей, заставляющего стискивать кулачки. Ты еще не подозреваешь о том, что оно будет сопровождать тебя долгие годы.

Сэм шумно выдыхает сизый дым. Мне кажется, я вижу, как вздрагивают его длинные пальцы, сжимающие сигарету.

«Прости, я заставила тебя снова пережить то, что память так старательно прятала долгие годы в своих глубинах».

- Я вступался за мать, но мои попытки защитить ее были равносильны укусу комара, - Сэм смотрит на меня, чуть склонив голову набок. Он не может знать, что я все слышала и видела вместе с ним. – Я пытался веселить ее, когда она грустила, а грустила она почти всегда…. Я не понимал, почему она так долго цеплялась за него и за жизнь, в которой существовала…. Может быть, боялась предать то, что учила почитать церковь, боялась предать то, во что сама верила и учила верить нас… Мне было семь, когда она решилась на перемены. Она забрала нас и просто сбежала.

 

[Джемма]

Дорога в Атенс занимает почти сутки. Вы все устали.
На заднем потертом сиденье, свернувшись калачиком, спит Глория. Ее растрёпанная золотисто-рыжая коса обвивает тонкую шею, будто яркий шарф.
На полу между сиденьями лежит твой ретривер. Время от времени ты опускаешь руку и теребишь его затылок и мягкие уши. Тогда он с радостью поднимает голову и смотрит на тебя темными выразительными глазами. Ты улыбаешься ему и шепчешь в который раз: «Еще немного, Вестерн, осталось совсем чуть-чуть». И он, конечно же, верит, виляя в ответ пушистым хвостом.

​

А за окном мелькают и мелькают, словно ожившие кадры чужой жизни, картинки городков и улиц, тянутся нескончаемой паутиной провода на телефонных столбах.
Мать почти всю дорогу молчит, за исключением тех моментов, когда вы делаете остановки и отдыхаете. Да ты и не пытаешься ее разговорить, потому что знаешь - она всегда молчит, когда за рулем. Но если ты встречаешь в зеркале усталый взгляд, ее зеленые глаза обязательно улыбаются тебе, и где-то у сердца становится спокойно и уютно.
Наконец, когда на небе появляются первые звезды, и тебя в который раз начинает клонить в сон, ты слышишь долгожданные слова: «Ну, вот и приехали, Сэмми».

Моей спине тепло от работающего двигателя его машины. Сэм опирается ладонью о черное крыло, задумчиво покусывает губу. Я не тороплю, молча жду, позволяю ему собрать обрывки памяти, и он продолжает.
- Мама очень скоро нашла работу, с нашим воспитанием ей помогала бабушка. Я хотел, чтобы там, в Атенсе, мы, наконец, стали жить спокойно. Так оно и было, хоть и трудностей хватало. Не знаю, искал ли нас отец, звонил ли он. Мне было все равно. Я не хотел видеть его в нашей жизни...
Наверно, никогда не забуду ТО рождество. Дед отыскал на чердаке большую коробку, никому не доверил ее и долго кряхтел на крутой лестнице, пытаясь спуститься. Потом, взобравшись на табурет, он водружал на макушку ангела, чуть не упал и не повалил елку, которую мы с сестрой очень долго наряжали. Мама с бабушкой закрылись на кухне, строго настрого запретили нам подглядывать. Я, конечно же, попытался выведать тайну, за что получил ложкой по лбу, - Сэм улыбается. Ямочки на его небритых щеках от улыбки становятся заметнее, и я вижу маленького мальчика с отражениями рождественских огней в смеющихся зеленых глазах.

– В тот вечер мы собрались за одним столом своей маленькой семьей, и мне казалось, мама по-настоящему счастлива. Только через месяц умерла бабушка, еще через два месяца – дед. Для мамы это стало сильнейшим потрясением, и она снова поникла.
Огоньки в его зеленых глазах гаснут.
- Мы практически перестали ее видеть. Она уходила на работу рано утром и возвращалась, когда мы уже спали.

«Сэм… Сэмми»
Ты вдоволь набегался с друзьями по закоулкам знакомого района, крепко спишь и не чувствуешь, как материнские руки касаются твоих волос.
Ты не представляешь, как она скучает. Ты не понимаешь, как она винит себя за то, что не может уделять вам больше времени. Ты не понимаешь, как она винит себя за то, что не смогла оградить вас от неурядиц, преследующих ее неудачный брак, и теперь вынуждена взвалить все заботы о тебе на плечи своей старшей дочери.

​

Мать легко касается губами твоего высокого чистого лба и начинает тихонько петь твою любимую колыбельную песню. Ты улыбаешься во сне. Тебе спокойно и уютно.

- Я очень скучал по ней, я обижался на нее, - говорит Сэм, и я и слышу нотки сожаления в каждом его слове. - Бунтовал, пропускал занятия в школе и пропадал с друзьями до ночи. Совершенно не слушал Глорию, делал все поперек, чем доводил ее до слез. Из-за этого огорчалась мама, а я не хотел слушать никакие доводы... Только однажды вечером на пороге нашего дома появился отец.

За окном монотонно шумит летний дождь. Из-за него твои попытки расслышать разговор, происходящий в кухне, оказываются тщетными. Ты крадешься на цыпочках по скрипучим половицам и становишься за приоткрытой дверью. От волнения сердце бьется, кажется, во всем теле.
«Тебя не было больше года, Джонатан», - голос матери звучит устало.
«Ты обижена, я понимаю»
«Обижена?! Я обижалась на тебя, когда на свиданиях ты покупал мне не то мороженое, которое я любила», – не повышая тона, произносит мать, но в каждом ее слове слышится горечь. Она, словно пятно, которое невозможно вывести.
«Выслушай меня, Линда!»
До тебя доносится легкий шум, и любопытство берет верх. Ты отодвигаешь занавеску на стеклянной двери, чтобы увидеть то, что происходит в кухне.
Отец стоит на коленях и обнимает худые ноги матери. Он поправился, черные волосы на макушке поредели.

​

«Выслушай меня, Линда! – неуклюже шепчет человек, которого ты успел забыть. – Вы нужны мне! Ты нужна… Глория… Сэм. Прости меня»
Ты видишь сомнения на бледном лице матери, и с твоих губ заклинанием срывается беззвучное «Нет-нет-нет!»
«Не знаю…»
Твое заклинание не действует.
«Прости меня, прости, Линда! - торопливо повторяет отец. – Обещаю, теперь все будет хорошо! Прости!».
Мать медленно, будто все еще борется с сомнениями, кладет руки на его плечи. Ты не слышишь, ты скорее чувствуешь то, что произносят ее губы.
«Хорошо», - говорят они.
Ты срываешься с места и, громыхнув входной дверью, выбегаешь под затяжной дождь.

Сэм хмурит брови. Его пальцы потирают лоб, соскальзывают по виску, задерживаются на подбородке, покрытом мягкой щетиной. Я вижу мелкие морщинки, вдруг обозначившиеся вокруг глаз.

«Ты долгое время гнал от себя эти воспоминания... А теперь они затягивают все глубже, и тебе не хватает сил вырваться из их омута».

«Сэмми!» – обеспокоенно зовет мать, стоя на крыльце и кутая плечи в тонкую шаль.
Ты сидишь на широкой ветке старого дерева, спиной прижимаясь к мокрому заскорузлому стволу, и прекрасно все видишь сверху. В дверном проеме на пару секунд появляется фигура отца и тут же исчезает в глубине дома.
«Сэмми!» – мать вглядывается в темноту позднего вечера.
Ты отворачиваешься, смахиваешь с лица то ли слезы жгучей досады, то ли брызги дождевой воды.
«Родной мой, - через какое-то время голос матери раздается совсем рядом. Она стоит у дерева, задрав голову. – Слезай, иначе простудишься и заболеешь».
Ты тыльной стороной ладони утираешь холодный нос и мысленно обещаешь подложить Глории в сумку дождевых червей – ведь об убежище на старом дереве знала только она!

​

«Сынок…»
«Я не хочу, чтобы ОН возвращался!» – выкрикиваешь ты сверху.
Брызги… Противные холодные брызги снова бегут по щекам.
«Но для меня по-прежнему самыми главными людьми в жизни являетесь вы с Глорией!» – мать гладит ствол дерева. Она не может дотянуться до твоих босых и замерзших ног.
«Тогда почему он здесь?».
Она молчит, смотрит на тебя снизу. Дождь намочил ее волосы, зеленые глаза стали от холода яркими.
«Зачем он нам, мама?».
«Он – ваш отец».

Сэм кидает окурок на землю, давит носком ботинка. Я смотрю на его профиль и плотно сжатые губы. Не хочу, чтобы он молчал.
- Что же произошло тем вечером? – спрашиваю тихо.
- Больше года отец не давал о себе знать, но мама все равно впустила его.
- Почему она это сделала?

- Именно в тот вечер я понял, что мама безумно устала за прошедший год... Устала пропадать на работе и едва сводить концы с концами. Устала бороться со мной… Все, что она делала - делала ради нас с Глорией. Пахала за свою мечту о нашем идеальном детстве и забывала о себе.

Твой лоб пылает под мокрой марлей, все тело ломит. Внизу мать разговаривает с доктором, и он что-то разъясняет густым басом.
На тумбочке рядом с микстурами стоит кружка с каким-то горячим и жутко горьким питьем. Ты морщишься и с сожалением смотришь на ясное небо за окном, представляя, сколько чудесных погожих деньков придется провести в постели.
«Привет», - тихо говорит отец, заглядывая в комнату.
Ты быстро отворачиваешься к стене, и от резкого движения марля сваливается на подушку. Отец присаживается на стул у кровати, а ты демонстративно закрываешь глаза, стискиваешь зубы.
Он виноват в твоей простуде! Конечно, только он и виноват!

​

«Ты так подрос… Уже настоящий мужчина! - отец продолжает неловкие попытки завязать разговор. - Как дела в школе? Много новых друзей?».
А еще он виноват в том, что тебе пришлось распрощаться со старыми друзьями, когда вы уехали из Нью-Йорка!
Ты сопишь носом, разглядываешь постер над кроватью и хмуришься под марлей, которую вновь положил себе на лоб.
Отец так и не получает от тебя ответа. Стул слегка скрипит, ты чувствуешь, как он наклоняется к тебе, и сжимаешься в ожидании прикосновения. Но отец что-то кладет на кровать у подушки и неловко произносит:
«Послушай, Сэмми… мне очень жаль, что все так… я хочу наладить с тобой отношения… с тобой и с Глорией…. Я буду... стараться».
Он быстро поднимается и выходит из комнаты, а ты осторожно поворачиваешь голову. У подушки лежит коробка с игрушкой-роботом, о котором ты давно мечтал. Наверно, о нем рассказала мать. Глаза начинает больно щипать. Ты спихиваешь коробку на пол, вновь отворачиваешься к стене и ненавидишь себя за слезы. Из-за высокой температуры они кажутся особенно горячими и едкими. Их не удержать даже за зажмуренными веками, они катятся и катятся по переносице, по виску, и ты даже слышишь, как они падают на наволочку.

​

Ты завидовал Курту, когда тот взахлеб рассказывал о поездке со своим отцом на озера за рыбой и о том, как они чуть не перевернули лодку. Ты делал вид, что тебе абсолютно не интересно ковыряние под капотом, за которым ты застал Тима и его отца, и когда они пригласили тебя присоединиться к ним, ты деловито сунул руки в карманы и заявил, что тебе некогда и ты спешишь по очень важным делам.
Поначалу новые друзья в Атенсе интересовались, почему мистера Гордона никогда нет дома, и ты отвечал с совершенно непроницаемым лицом: «Работа у него такая». Дальнейшие попытки разузнать об этой загадочной работе ты игнорировал, наивно полагая, что тебе верят так же безоговорочно, как ты сам стал верить своим выдумкам. Только однажды кто-то из мальчишек подслушал разговор двух престарелых местных сплетниц, перемывающих косточки новым соседям.
«Линда Гордон? Это дочь покойных Тома и Дорис Миллеров?»
«Да-да! Она самая»
«Так она же уехала в Нью-Йорк, как вышла замуж»
«Говорят, муж ее совсем запил и загулял, она и сбежала к родителям с двумя детьми. Ее младший жуткий сорванец! Как с ним управиться без мужской поддержки?»
Безжалостные усмешки и уколы со стороны тех, кому ты не говорил правды, не заставили себя долго ждать.

​

«Так вот какой секретной работой занят твой отец!» - кричал через дорогу белобрысый Робби, похожий на одуванчик в самый разгар цветения, и трое других мальчишек, пиная друг другу мяч, громко смеялись.
Об этом случае быстро забыли, но именно тогда ты окончательно загнал в потаенные уголки своей детской души мечты об отце. Зачем же теперь, когда ты его почти забыл и убедил себя в том, что вам неплохо живется и без него, он возвращается?

 

[Джемма]

- Мама вскоре ушла с одной работы, и мы стали больше проводить времени вместе. Поначалу я даже верил, будто отец раскаялся... И вроде бы все было тихо и спокойно, и я ни разу не видел его подвыпившим и не слышал, чтобы он повышал на маму голос, как делал это когда-то довольно часто, но я все больше и больше убеждался, что ошибаюсь. Он практически не общался ни со мной, ни с Глорией. Приходил с работы, ужинал и сидел перед телевизором, о чем-то постоянно думал. Мне было неуютно рядом с ним.

Сэм вдруг замолкает, обрывает сам себя на полуслове. Я понимаю, почему он это делает.

"Сэм, Сэм, ты никогда и никому не признаешься, как, глядя на угрюмое лицо отца, иногда желал, чтобы он обратил на тебя внимание, заговорил с тобой, неважно на какую тему, только бы больше не смотрел сквозь тебя невидящим взглядом. Тогда ты обнял бы его и сказал, как тебе его не хватает".

- Я уходил к маме, и мы подолгу разговаривали, пока не приходил он и не отправлял меня в свою комнату. Не понимаю до сих пор… либо мама не замечала его странного поведения, вовсе не похожего на раскаяние, либо не хотела замечать. Она улыбалась и смеялась, и я был счастлив видеть ее такой, но в глубине души почему-то все время ждал бури. Я был уверен, что ее не миновать.

Мать стоит на коленях перед огромным кустом белой гортензии, заботливо окучивая его. Ты сидишь рядом и смотришь на тяжелые соцветия, покачивающиеся из-за легкого ветра.
«Надо же… - шепчет мать, не поднимая головы. – Как разрослись! Надо бы подвязать вас, мои хорошие, а то сломаетесь».
Ее рука шарит в корзинке с садовыми инструментами, находит небольшой моток шпагата.
«А ножниц тут нет, - с досадой констатирует она вслух и поворачивает к тебе загорелое лицо. – Сэмми, сбегай на кухню, сынок, принеси ножницы».
Ты вбегаешь через задние двери в прохладу дома, нарочно скользишь по гладкому полу в коридоре, собирая ковер в гармошку. В ящике кухонного стола находишь большие ножницы, крутишь их на пальце на манер ковбоев, лихо крутящих револьверы после выстрела, и уже бежишь обратно, поправляя на ходу сморщенный ковер, как вдруг слышишь приглушенный голос отца. Он доносится из гостиной. С кем он может разговаривать, если дома никого нет?
« Да… Я тоже соскучился».

Ты продолжаешь идти, мягко ступая легкими сандалиями.
Отец сидит на диване, прижимает к уху телефонную трубку и улыбается, глядя в пространство. Так странно видеть улыбку на его лице.
«Потерпи… скоро увидимся. Все… пока».
Он кладет трубку и вздрагивает, замечая тебя в дверях.
«Тетка… - он отводит глаза. – Звонила тетка... Давно не общались».
«Она приедет?» – спрашиваешь ты.
«Нет», - сухо отвечает отец и берет газету.
«Ты к ней поедешь?»
Скулы отца знакомо играют.
«Ты, кажется, спешил куда-то, Сэм?... Иди».
Через пару дней он приходит с работы подвыпившим, и мать, убирая со стола после ужина, тайком смахивает слезинки.
А позже из родительской спальни раздаются голоса. Мать говорит тихо, но ты знаешь, что она расстроена. Голос отца звучит раздраженно и становится все громче.
«Ты же обещал!» - вдруг восклицает мать.
На что отец грубо просит ее замолчать, и что-то гремит о деревянный пол.
«Мама!» – ты врываешься в комнату. Сердце бьется где-то в макушке и щеки предательски горят.

Мать стоит у окна, сжимая ушибленное запястье, у ног ее лежит опрокинутый стул, а отец, теперь снова такой знакомый, смотрит на тебя через плечо, гневно сверкая затуманенным алкоголем взглядом.
«Ты почему здесь? Выметайся!»
«Я не выйду! Ты снова ударил маму!»
Отец медленно разворачивается и делает широкий шаг в твою сторону.
«Пошел вон».
«Сэм, все в порядке, - сдавленно говорит мать, - Мы с папой немного поспорили. Иди к себе».
Отец больно хватает тебя за плечо и выставляет за двери. Ты стискиваешь его запястье, изо всех сил пытаешься худой ручонкой отодрать от себя ненавистную руку.
«Не трогай маму! – произносишь ты твердым голосом, несмотря на то, что внутри все дрожит от обиды за нее и злости. – Не трогай, слышишь?»
Отец встряхивает тебя легко, как плюшевую игрушку.
«Маленький змееныш! – цедит он сквозь зубы и вдруг начинает хохотать, сжимая плечо так, что тебе кажется, как начинают трещать твои косточки. - Угрожаешь родному отцу?»
Он не воспринимает тебя всерьез и никогда не воспринимал. От этого в тысячу раз больнее, чем от его пальцев.
Ты вырываешься, и прежде, чем перед твоим носом закрывается дверь, успеваешь заметить вмиг осунувшееся лицо матери. В ее глазах больше нет улыбки. Кажется, она понимает, что ее иллюзия счастливой семьи только что снова разлетается на куски.

Она сожалеет о том, что свидетелем ее очередного разочарования становишься именно ты. Она словно просит прощения, глядя в твои глаза.
Потом ты сидишь в темном коридоре на полу, с замиранием сердца ожидая продолжения ссоры, но из-за дверей вскоре раздается только храп отца.
Так, сидя у стены, незаметно для себя, ты тоже засыпаешь.

Сэм смотрит на курчавый белый след, оставленный самолетом.
- Какое безветрие, - задумчиво говорит он. – Полный штиль… Те, кто ходят под парусом, от такой погоды в восторг точно не придут.
- Но нам это не грозит, - улыбаюсь я, тоже задираю голову к небу.
- Да… - кивает Сэм, продолжая разглядывать след. - У нас другие заботы.
- Чтобы двигатель завелся?
- И аккумулятор не подвел, - добавляет он, улыбаясь, и поднимается с капота.

«Ах, да… аккумулятор».

Сэм садится за руль своей машины, давит на педаль газа. Обороты подскакивают, двигатель отзывается рыком. Через лобовое стекло вижу его задумчивое лицо и взгляд, сосредоточенный на тахометре. Знает же, что зарядка аккумулятора моей старушки от этого не особо ускорится, однако упрямо продолжает газовать. Нервничает.

«Убери ногу с педали. Мы ведь еще не договорили».

Обороты падают, и двигатель снова ровно урчит. Сэм мягко прикрывает за собой дверцу. Знаю, ему было необходимо взять этот кратковременный тайм-аут.

- Я уж и не помню точно, сколько времени мама старательно скрывала от меня их ссоры, - он опирается о крышу машины и тихо продолжает. - Только я все чаще замечал синяки на ее руках. Она убеждала меня в том, что неловко повернулась, ударилась, но я не верил.

Контур карты США, раскинувшейся на разворот учебника, уже в третий раз был обведен карандашом. Запад… Восток… Интересно, за сколько дней можно пересечь штат и добраться до соседней Флориды? Воображение рисует тебе бесконечную прерию, разделенную пополам уже не серой чертой, оставленной карандашом, а раскаленной лентой асфальта. За спиной тяжелый рюкзак и впереди сотни миль, но тебя это ни капли не пугает, ведь в рюкзаке есть чипсы и газировка, спички и палатка, а рядом - верный Вестерн.
«Джонатан!»
Ты вздрагиваешь от окрика матери. Он мгновенно возвращает тебя из воображаемого путешествия на лужайку перед домом. Вестерн, дремавший рядом, поднимает голову.

Отец быстрым шагом идет к гаражу. По его походке ты понимаешь – он опять пьян.
« Джонатан!»
«Я не пойду! Что непонятного? Не пойду! - кричит он на всю улицу. – И оставь меня, в конце концов!»
Мать стоит на крыльце, залитом солнцем. Ее каштановые волосы причесаны и замысловато уложены, светло-зеленое нарядное платье удивительно подходит к ее глазам. Она кажется тебе особенно красивой. Сегодня утром она радостно заявила, что они с отцом приглашены на ужин. Что же произошло? Отчего в ее глазах застыли слезы?
Ты откладываешь учебник и поднимаешься на ноги. Сердце почему-то больно ноет. Вестерн срывается следом за отцом, его пушистый хвост описывает в воздухе широкие круги.
«Отвяжись!» – отец раздраженно машет на него рукой и садится в машину.
Ты трижды свистишь, приказывая собаке вернуться, но заводной Вестерн не слушается, вприпрыжку делает пару кругов вокруг автомобиля.
Почему именно в то мгновение он решил оббежать машину спереди? Почему именно в то мгновение отец не снял машину со скорости, прежде чем повернуть ключ зажигания и надавить на педаль газа? Машина дергается вперед, глохнет, но успевает смять широким колесом жизнерадостный пушистый комок.
На твой крик отец лишь высовывается из окна, недовольно ворчит под нос:
«Вечно твоя псина путается под ногами!»
…И просто уезжает….
Ты бросаешься к собаке. Вестерн бьется в тщетных попытках подняться, но задние лапы абсолютно ему не подвластны. Он громко стонет от боли почти как человек.
«Вестерн!» – ты погружаешь пальцы в его волнистый загривок, но несчастное животное в горячке с рыком клацает на тебя зубами.
Ты шарахаешься назад, не удержав равновесия на корточках, падаешь на дорожку.
«Вестерн, это я!... Я, дружище…Я не сделаю тебе больно».

Голос дрожит. Ты сжимаешь разорванную ладонь в кулак. Кровь капает на дорожку. Пес виновато смотрит на тебя, пытаясь дотянуться до твоей окровавленной руки.
«Все будет хорошо… - ты придвигаешься ближе. – Все будет хорошо, Вестерн!»
Его преданные глаза полны боли, но он все равно верит тебе, только вильнуть хвостом в ответ уже не может.

- Я похоронил Вестерна на заднем дворе под деревом, - Сэм проводит пальцем по правой ладони – на ней виднеется старый рубец. Потом шумно вздыхает, будто только что завершил сложнейшее восхождение. – После не решался завести еще одну собаку. Не захотел, хоть мама и предлагала. Не понимал, как можно заменить одного друга другим.
Его не удивляет то, что я не теряю нити рассказа и понимаю отрывистые предложения, сказанные им вслух и прыгающие от одного события его прошлого к другому. Я и не пытаюсь возражать.
- А отец? Что с ним было дальше?

Сэм постукивает пальцами по крыше машины, смотрит в сторону, словно пытаясь вспомнить, о ком я говорю.
- Он пропадал пару дней, а потом, когда объявился, собрал свои вещи и ушел. Ушел к той самой женщине, к которой они с мамой были приглашены на ужин. Она жила в соседнем квартале и была давней знакомой нашей… семьи.

Темнеет. С запада ползут тяжелые грозовые тучи, похожие на грязную вату.
Отец кидает в багажник большой чемодан, садится в машину. Немного медлит. Ты наблюдаешь за ним через окно и видишь, как он хмуро смотрит на дом.
«Мама!» – зовешь в глубину дома, не отрывая взгляда от его лица.
Мать не отвечает.
Пикап тарахтит и исчезает за поворотом.
«Мама??!»
Ты опрометью взлетаешь по лестнице, проносишься по полутемному коридору, распахиваешь двери в спальню родителей, а в голове уже успевают мелькнуть страшные картинки.
В комнате темно, пахнет цветущими под окном гиацинтами и приближающейся грозой. Мать сидит неподвижно. Она не плачет.
«Мама…».
Тебе не нужны объяснения и слова. Ты итак все понимаешь по опущенным, словно от непомерной тяжести плечам, по полуприкрытым векам и неподвижным, словно лишившимся всякой силы, тонким рукам, лежащим на коленях.
Ты опускаешься на пол рядом с ее стулом.

«Мамочка, - задыхаешься от жалости и горячей сыновьей любви. – Ты только не плачь! Никогда… никогда больше не плачь. Я всегда буду с тобой, мама».
Мать нежно гладит твои волосы, перебирает мягкие прядки.
«Горжусь тобой, сынок, - шепчет она. – Ты гораздо сильнее меня».
Ты перехватываешь ее руки и целуешь. Эти руки носили тебя, оберегали и ласкали, эти руки успокаивали тебя, когда просыпаясь ночами, ты искал спасения от детских страшных снов.
Детям свойственно прощать своим родителям все. Ты в который раз простил матери ее слабость, но простить отцу то, что вам снова придется жить без него, ты никогда не сможешь.

Мое авто, наконец, заводится.
Сэм отсоединяет провода, кидает их в багажник Лексуса и захлопывает капоты, но уезжать не торопится.
- Отец ушел, и очень долгое время мы его не видели и не знали о нем ничего.
- Он не искал встреч?
Сэм хмыкает, хлопает по карманам, нащупывая пачку сигарет.

- Конечно же, я пересекался с ним ни один раз за те несколько лет, но общаться спокойно не мог. Ни один раз видел, как мать с ним разговаривала. Вроде бы обычная беседа двух взрослых людей, бывших супругов, которые не таят никаких обид друг на друга, но мое чутье подсказывало совсем другое и оно не подвело. Отец крутился у нашего дома все чаще... А однажды…
Сэм достает сигарету. Зажимает ее губами, но не прикуривает.
Смотрю на него, не в силах отвести взгляд. Знаю, о чем он думает.

 

[Джемма]

Активная подготовка к матчу по американскому футболу в тот жаркий день выматывает всех, и команду распускают пораньше.
Ты с огромным удовольствием стягиваешь с головы шлем, лохматишь пятерней мокрые от пота волосы и замечаешь одинокую фигурку, стоящую в тени дерева на краю футбольного поля. На ней форма чирлидерши, и в руках она держит блестящие помпоны. У группы поддержки сегодня тоже была тренировка.
Девушка улыбается тебе. Кажется, ее зовут Даниэлла. Что она тут делает, когда все ее подружки шумной гурьбой уже давно исчезли в здании школы? Ты отделяешься от своей команды и неторопливо идешь в ее сторону.
«Привет!» – опираешься о дерево. В его тени прохладно.
«Привет, - отвечает она, продолжая улыбаться. – Ты хорошо играл. Команда просто обречена на победу».

​

«А ты переживаешь за исход игры?» – тебе уже нравится эта девушка с остреньким носом и улыбающимися спелыми губками.
«Я же болельщица. Мне положено переживать», - говорит она игриво и подмигивает.
«Тогда, может быть, мы встретимся сегодня?» – твоя рука почти касается ее волос.
Даниэлла уворачивается и смеется, но ты знаешь, что она не убежит.
«Мой друг устраивает сегодня вечеринку у бассейна, - не сдаешься ты. – Пойдешь со мной?»
«Пойду», – она улыбается, и вы вместе направляетесь к дверям школы, договариваясь о месте встречи.

После изнуряющей тренировки и жары, плавящей асфальт и мозг, прохладный душ кажется живительным источником. Ты вываливаешься из ванной и, прошлепав босыми ногами до своей комнаты, растягиваешься в блаженстве на кровати. Вечеринка у бассейна в компании игривой Даниэллы будет замечательным завершением трудного дня. Твои разгулявшиеся фантазии прерывает хлопок входной двери. Снизу раздаются голоса - возвращается мама, похоже, не одна. Ты поднимаешься и не спеша натягиваешь джинсы, шнуруешь кроссовки, мысленно возвращаясь к предстоящей вечеринке, но голоса внизу звучат неспокойно. Ты пару секунд прислушиваешься, хватаешь со стула майку и, на ходу одеваясь, выходишь на лестницу.
Оттуда видно гостиную и того, кто пришел вместе с матерью. По комнате, как у себя дома, расхаживает отец.

​

«Джонатан, я же просила тебя не приходить!» – взволнованно говорит мать.
«Я не могу навестить детей?» – отец разглядывает ваши многочисленные фото, стоящие на журнальном столе.
«Сколько лет их существование тебя не особо интересовало».
«Я узнал, что Глория выскочила замуж».
«Глория вышла замуж, - поправляет мать. - Наша дочь уже взрослая и может решать свою судьбу сама».
«Сама? – отец нарочито смеется. – Линда, она выскочила замуж за голодранца-байкера и укатила с ним черт знает куда! Думай она головой, сделала бы такое? Ни черта она не может решать свою судьбу!»
Ты сжимаешь перила. Стоишь неподвижно и наблюдаешь сверху. Что же напоминает тебе эта сцена?
«Уходи, прошу тебя, - произносит мать устало. – Ты не изменился и никогда не изменишься».
«А Сэм? – продолжает отец, разводя руками. – Он будет поступать в медицинскую школу? Мечтает стать хирургом? Ну и работенку выбрал себе мой сынок! Копаться в чужих кишках просто предел мечтаний! Ты повлиять на него не можешь, Линда?»
«Если Сэм вернется и застанет тебя здесь, то будет очень недоволен», - мать не реагирует на все сказанное и направляется к дверям, намереваясь выпроводить «гостя», нежелающего уходить добровольно.
«Вот именно! С ним же невозможно разговаривать! – отец преграждает ей путь. - Он только и делает, что хамит и грубит».
«Ты хочешь, чтобы тебя почитал и уважал сын, которого ты оставил и который тебе никогда нужен не был? – тихо спрашивает мать, но голос ее спокоен. – Что тут удивительного, Джонатан?»
Отец багровеет от гнева и подступает к матери вплотную.
«Что удивительного в том, что такого ты воспитала? Ты всю жизнь настраивала его против меня! Какая же ты мать??»
Кровь ударяет в голову. Ты срываешься с места, почти перепрыгиваешь пролет лестницы и оказываешься внизу.

​

К тому времени ты сильно вытянулся и потяжелел. Тебе не составило особого труда отправить отца одним ударом на пол.
Мать громко охает.
«Не смей говорить матери таких слов! Не смей указывать, как ей жить и что делать! И уж тем более не смей указывать, как нас воспитывать! – цедишь ты сквозь стиснутые зубы, склоняясь над отцом. Твой кулак все еще в боевой готовности и направлен прямо в его лицо. Ты делаешь над собой усилие, разжимаешь пальцы. - Где ты был, когда она нуждалась в тебе? Знаешь ли ты, каково ей было растить нас все эти годы, каково было считать каждый цент тогда, когда ты пил и шлялся по бабам? Убирайся из этого дома. Этот дом не твой, и тебя здесь не ждут уже давно. И если ты еще раз сунешь сюда свой нос, я его сломаю!»
Отец лежит на полу с рассеченной губой, смотрит на тебя снизу вверх и, судя по растерянному выражению лица, никак не может понять, когда же ты успел так вырасти.
«Убирайся!» – повторяешь ты, указывая на двери.
« Сэмми, - шепчет из-за спины мать. – Зачем ты так?»
«Зачем? Я что-то не понимаю, мама! – от негодования на мгновение ты теряешь дар речи. - О... только не говори, что он снова нарисуется на пороге, и ты снова его примешь! Только не говори, что он наш отец! Для меня отец пропал тогда, когда с чемоданом направился к той женщине. Мне семнадцать лет, и большую часть жизни я не видел отца рядом. Тебе он нужен? Мне – нет! Ты хочешь наступать на одни и те же грабли снова и снова? Так и скажи!»

​

«Сэм…» - мать не находит слов и смотрит на тебя растерянно, будто пытается узнать в разъяренном парне своего сына.
«Только знай, когда ты снова разобьешь свой лоб, мне от этого будет гораздо больнее, чем тебе самой, мама!»

- Однажды я ударил его…
Сэм щелкает зажигалкой и затягивается. На какое то время дым закрывает от меня его глаза.
- Я не горжусь и никогда не любил вспоминать об этом, но я не мог иначе. И если бы выпал шанс вернуться в прошлое и исправить что-то в своей жизни, я поступил бы точно так же, оставив тот день без изменений.
Сэм снова молчит. Курит. Я снова не тороплю его, слушаю, как он дышит.
- Через два месяца я уехал в колледж. Как оказалось позже, предчувствие меня не обмануло - мама снова пустила этого человека в свою жизнь. Пока я учился в последнем классе, они поддерживали отношения, встречались, и отец не возвращался только из-за меня.
- Потом вы виделись?
- Сначала мама просила приехать и ради нее поговорить с отцом, а потом он мне сам звонил…. Говорил, что устал, что, наконец, понял, как много в жизни может значить дом и семья, говорил, что ему горько и обидно из-за того, что ничего исправить в прошлом нельзя. Просил прощения, - Сэм сбивает пепел в сторону и смотрит, как тот бесследно рассыпается в воздухе, не долетая до земли. – Только для меня он по-прежнему чужой человек.
Я это знаю, но вслух произношу:
- Может быть, он на самом деле сожалеет о прошлом?

​

Сэм пожимает плечами. Я успеваю заметить горькую усмешку, промелькнувшую на его губах.
- Теперь он болен и нуждается в уходе… И, видимо, оказался не нужным никому, кроме матери и Глории.
Мне хочется сказать о том, как я безумно сожалею, но увожу разговор в другое русло.
- А как относилась к отношениям родителей сестра?
- Она очень переживала, но никогда не вмешивалась в их ссоры, уходила в себя и просто молчала. Ей пришлось долгое время заменять мне маму. В то время, когда ее подружки убегали гулять, ей приходилось стоять у плиты, чтобы накормить меня и приготовить что-то на ужин. Ей вообще со мной приходилось не сладко, - Сэм улыбается, взгляд его оттаивает, – но в рукопашных схватках чаще побеждала она, чем еще больше меня злила и провоцировала на всякие пакости. Но потом как-то незаметно мы стали больше общаться, проводить время вместе и даже доверять друг другу свои самые большие секреты. Я очень люблю Глорию.
- Я поняла, что она – старший ребенок. Сейчас у нее, наверно, уже есть своя семья?
- Ее первый брак оказался неудачным и распался через три месяца. Два года назад Глория снова вышла замуж, - Сэм широко улыбается и заявляет: - В прошлом году у меня родилась племянница, и я стал дядей.

«Не бойся ее! Дети не кусаются», - хохочет Глория, глядя на то, с какой опаской ты заглядываешь в колыбель.
В ней лежит двухмесячная малышка. Тебе, наконец, удалось выбраться из Нью-Йорка на пару дней, и ты видишь свою племянницу впервые.
«По крайней мере, не в этом возрасте, Сэм», - со смешком говорит муж сестры Морган.
«Да погляди же, какая она прелестная!» – не унимается Глория и осторожно достает дочь из кроватки.
Малышка дрыгает ножками. У нее рыжеватые волосики, как у мамы и карие глазки, которые она унаследовала от папы.
«Иди к дяде, дорогая!»
«Ой, нет! - ты делаешь шаг назад. - Она же такая крошечная, мне страшно брать ее своими ручищами!»
Мать, до этого стоящая в дверях и наблюдающая за вами, улыбается и подходит ближе.
«И это говорит хирург! – произносит она. – У тебя самые чуткие руки на свете. Жаль только, что ты не последовал моему совету».

​

«Не обижайся, мама, – ты смеешься, – но педиатром мне быть не судьба. Я не могу обращаться с детьми».
«Родятся у тебя свои дети, и ты поймешь, что ничего страшного и сложного в этом нет».
«Мама абсолютно права! – подхватывает сестра. – А пока что у тебя есть шанс набираться опыта с племянницей».
«Не ведись на провокации женщин, Сэм, - смеется Морган и подмигивает жене. – Однажды я уступил, теперь управляюсь с подгузниками и бутылочками лучше любой опытной няньки».
«Планы мои на ближайшие пять лет уже расписаны, и в них нет пункта “Жена-семья-дети”, - ты косишься на племянницу, которую продолжает демонстрировать тебе сестра. – Уговаривать меня бесполезно, предупреждаю».
Глория смеется и укладывает дочь обратно в кроватку. Она счастлива, и тебе невероятно хорошо от этого.
В столовой в честь приезда из Нью-Йорка дорогого дядюшки накрыт стол, и аппетитно пахнет уткой с яблоками. Пока Глории нет, и тебе некому надавать по рукам, ты берешь с большого блюда канапе.
В это время по лестнице спускается мать.
«Сэм, как же так?» – спрашивает она, и в ее голосе слышится расстройство.
Канапе останавливается на полпути ко рту.
«Что случилось-то, мам?» - озадаченно интересуешься ты.
«Ну как же так, сынок? – повторяет она. – Я думала, что с Лайзой у вас все всерьез. Она такая милая, такая добрая девушка!»
Лайза – дочь давней подруги матери. Ваши семьи часто собирались на праздники.

​

«Ааа, вон ты про что», - ты с облегчением вздыхаешь и, наконец, отправляешь канапе в рот.
Глория всегда умудрялась приготовить потрясающе вкусно даже самые простые блюда, и от удовольствия хочется мурлыкать.
Ты плюхаешься на диван, нащупываешь под собой пульт. Мать садится рядом. Все ее эмоции ясно читаются на лице.
«Мааамаа… мама, перестань грустить. Я не люблю этого, ты же знаешь».
Ты прекрасно помнишь, как маленьким мальчиком прижимался к ее груди, а теперь сам спокойно обнимаешь худенькие плечи одной рукой.
«Сэм, тебе уже тридцать два года», - говорит мать, поправляя воротничок твоей рубашки.
«И что же?» - улыбаешься ты, отлично понимая, о ком опять зайдет разговор.
Лайза действительно была очаровательной и милой, и ваши матери давно мечтали о том, чтобы финалом давней дружбы двух семей стала свадьба. Вы, поддавшись влиянию родителей, даже перешли к более близким, чем пикники и походы в кино, отношениям, но на том и остановились, не обязуя друг друга ни к чему.
«Пора обзавестись своей семьей, и лучшей кандидатуры, чем Лайза, я просто не представляю», - мать кладет голову на твое плечо. Она соскучилась.
В это время в дверях появляется улыбающийся Морган и знаками напоминает о том, какая судьба может постигнуть, если поддаться на уговоры женщин.

​

Ты незаметно киваешь ему, уверяя, что будешь несокрушим, и он беззвучно смеется и проходит в столовую, где суетится Глория.
«Мам, Лайза и правда очень мила и добра, но мы с ней все давным-давно обсудили. Через неделю я улетаю в Швейцарию, она - остается здесь. У нее своя жизнь, у меня – своя»
«Не спешишь ты порадовать мать-старушку, Сэм», - мать добродушно укоряет тебя и грустно вздыхает.
Ты знаешь, как она переживает по поводу твоего отлета в Швейцарию.
«Мамочка, милая моя мамочка! Ты самая красивая и самая молодая, - ты целуешь ее в висок, прижимаешься щекой к щеке.- Все случится в свое время. Я хочу обзавестись семьей не потому что «пора бы» и не потому, что мне «уже тридцать два». Я хочу быть к этому готов, понимаешь?»
Мать снова вздыхает.
«Понимаю, но все-таки буду молиться, чтобы это случилось как можно скорее».
Ты улыбаешься и ничего не отвечаешь. Ты не любишь разговаривать на подобные темы, тем более, сейчас. Перед долгой разлукой тебе хочется просто побыть дома рядом с любимыми людьми. Ты снова целуешь мать в висок, вдыхаешь родной запах, знакомый с детства. Тебе спокойно и уютно.

- Теперь моя племянница уже бегает и лепечет. Глория присылала мне ее фото. Малышка очень забавная, похожа на Глорию в детстве. Вот так, - Сэм пожимает плечами и грустно улыбается. – Семья, а не виделись больше года.
- Не сожалеете о том, что теперь живете в Швейцарии?
Его брови удивленно приподнимаются.

«Нет-нет, не удивляйся! Это в мои планы не входит».

- Номера на машине бернские, а по акценту сразу понятно, что вы – американец, - поясняю я и улыбаюсь так честно, что, похоже, мои доводы его устраивают. – Да и, - добавляю, - я знаю, где находится Атенс.

​

- Мой акцент уже не раз меня выдавал, - смеется он и отвечает на мой вопрос: - Я люблю Берн, хотя после Нью-Йорка долго не мог привыкнуть к его тишине. Первое время мне даже казалось, будто я стал хуже слышать, но ни разу не пожалел о том, что когда-то перебрался в этот город.
- Наверно, перемена места жительства принесла много нового? – любопытствую я.
- Да, это как жизнь с чистого листа. Я даже курить тогда зарекся и вполне успешно справлялся с этой дурной привычкой, - говорит он и тише, будто вспомнив, добавляет: - До недавнего времени.
Я не спрашиваю почему. Я знаю.
- А новые знакомые, друзья? – делаю вид, что не заметила последней фразы. В конце концов, если захочет, то сам расскажет обо всем.
- Новые знакомые появились, несомненно, - Сэм снова улыбается. – А еще невероятно то, что я встретил здесь старого друга по колледжу, связь с которым давно была потеряна.

 

[Джемма]

От басов позвякивают стройные ряды бутылок на полке бара, и, кажется, даже собственные внутренности сотрясаются.
«Сэм, старик! На самом деле, до сих пор не могу поверить своим глазам!» – перекрикивая грохочущую музыку, в который раз говорит Питер.
«Черт побери, Пит, мне самому с трудом верится, - смеешься ты и хлопаешь его по плечу. – Но это и правда, ты! Где ты пропадал?»
«Бросил колледж, пришлось помотаться то в Штатах, то в Канаде. Потом жил в Австрии и, наконец, осел тут, в Интерлакене. Туристический бизнес, знаешь, свое небольшое дельце. Я тут уже третий год! Женился, второго ребенка ждем, - Питер делает знак бармену, просит повторить виски. - А ты? Ты-то как?»
«А я, в отличие от некоторых, все-таки закончил колледж, пережил годы интернатуры и подался в нейрохирургию».
«Нууу, друг, ты мечтал об этом! А я поступал в медицинскую школу по настоянию отца, потому и не срослось. Здесь-то как оказался?»
«Работал в Нью-Йорке, потом пригласили в Зоненнхоф в Берне. Думал, думал, да и согласился, - ты смеешься. – Вот такая незамысловатая история».
Питер изучающе оглядывает тебя.
« Не женился?»
«Нет! – ты делаешь глоток обжигающе-холодного виски. - Знаешь, мне итак неплохо живется».
«Ты все тот же Гордон, все тот же холеный красавчик, только бицепсы отрастил еще больше, - Питер хохочет. - Рубаху-то не порвут?»

«А ты, погляжу, совсем примерным семьянином стал, - в тон отвечаешь ты и пихаешь друга плечом. - Дети, животик… Плюшками по воскресеньям балуешься? Ты ли это?»
Питер снова хохочет, поглаживает себя по брюшку, обозначившемуся под джемпером.
«И не говори, старик. Потрепала меня жизнь. А ты помнишь те горячие времена, а?»
«Ха, обижаешь! - ты криво улыбаешься. - Разве такое забудешь, Пит?»
Питер некоторое время расспрашивает тебя об однокурсниках, о старых знакомых, потом, разомлев от виски, все-таки пускается в долгие воспоминания о веселой жизни в колледже, которая, конечно же, заключалась далеко не в учебе. Он спохватывается, когда опустошает четвертый бокал, и начинает торопливо прощаться.
«Слушай, старик, мне пора. Жду тебя на выходные к нам. У супруги моей день рождения. Мы будем рады тебя видеть. У нас чудный домик. Приезжай, и отговорки не принимаются. Твой телефон у меня есть. Я позвоню и уточню время. Пока!»
Вы крепко пожимаете руки друг другу, он кидает деньги на барную стойку, и, слегка шатаясь, топает к выходу.
«Эх, Пит, легко тебе говорить, а мне теперь предстоит ломать голову над тем, что подарить твоей дражайшей супруге», - ворчишь ты с улыбкой, гоняя по гладкой поверхности стойки бокал.

- Я убедился в том, что мир тесен. Старый друг, которого, казалось бы, уже никогда не увидишь, оказывается, поселился в соседнем городе. Теперь мы практически каждые выходные ходим в боулинг.
- Ну а новые знакомства новый город принес?
Сэм склоняет голову набок, щурится и внимательно меня разглядывает.
- Что вы хотите от меня услышать?
Как неловко-то. Я никогда не обладала дипломатическими способностями и умело подвести разговор к пикантной теме не смогла.

- Мы же заговорили об отношениях и выяснили, что в Лион вас привели проблемы, которые семьи не касаются, - сконфуженно пожимаю плечами, но говорю прямо и не хитрю. Будь что будет. – Иногда полезно чуточку раскрыть душу, а перед незнакомым человеком зачастую сделать это бывает гораздо проще, чем перед знакомым. На психолога я не тяну, но вы помогли мне с машиной, и я в свою очередь хочу побыть хотя бы слушателем.
Сэм молчит, не сводит с меня пристального взгляда. Кажется, он готов встать и уехать, и я уверена, что остановить его не смогу. Мне становится не по себе.
Но он остается.

«Эх, Пит, легко тебе, а мне предстоит ломать голову над тем, что подарить твоей дражайшей супруге», - ворчишь ты с улыбкой и, отодвинув от себя стакан с недопитым виски, опускаешь ногу с подставки барного стула.
В этот самый момент бодрые аккорды немного стихают, и раздается женский голос.
«Привет!»
Она сидит от тебя через стул, покусывает коктейльную соломинку и улыбается. Зеленоватый неясный свет ламп словно отражается от белокурых волос и светлого платья, заставляя их лучиться легким сиянием. Весь ее облик окружен загадочностью, и она сама напоминает тебе русалку, невесть каким образом оказавшуюся в цивилизованном европейском городе.

«Уже уходишь?» – спрашивает она.
Ты кидаешь взгляд в тень от стойки. Нет, там вместо хвоста видны очень даже очаровательные стройные ножки.
Опускаясь обратно на мягкий стул, с улыбкой произносишь:
«Это я поторопился, каюсь».
Она водит пальчиком по краю своего почти пустого бокала, будто смущается, смотрит большими ясными глазами и что-то говорит, но новая взрывная мелодия заглушает ее голос. Ты жестом даешь понять, что не расслышал. Русалочка смеется, секунду медлит и пересаживается на стул рядом с тобой.
«Договаривалась с подругой встретиться в этом баре, но у нее возникли неотложные дела, а я теперь вынуждена сидеть в полном одиночестве», - повторяет она, подперев кулачком голову.
Ты улыбаешься. От нее сладко пахнет, и игривое кружево, прикрывающее глубокое декольте, так и притягивает взгляд. Русалочка удивительно мила в своем плохо завуалированном кокетстве, да и в историю с подругой ты не веришь, но вступаешь ее игру.
«Тогда, если позволишь, я составлю тебе компанию».
Она чуть ведет голым плечиком, будто раздумывая, и улыбается.
«Позволяю».
«Замечательно», - ты подзываешь бармена.
Он повторяет для тебя виски и приступает к колдовству над коктейлем для дамы.
«Моему возмущению нет предела», - чтобы русалочка могла лучше расслышать, ты наклоняешься к ней.
Она тоже придвигается ближе и превращается в одно сплошное внимание:
«Что случилось?»
Вблизи она еще больше мила, даже красива. И очень сексуальна.

«Как такая девушка могла до сих пор сидеть в одиночестве и предаваться печали? – заканчиваешь ты начатую фразу. – Где были мои глаза?»
Она легонько шлепает тебя по руке, смеется, придвигая к себе готовый коктейль.
«Ты был слишком занят беседой с приятелем», - говорит она, искоса кидая на тебя многозначительный взгляд.
Русалочка приметила твою персону первой? Какой милый намек.
«Виноват… Могу надеяться на прощение?»
Она загадочно улыбается, глядя в свой коктейль, потом протягивает руку:
«Евангелина».
Почему-то ее имя для тебя не оказывается неожиданностью. Разве может быть у этой светловолосой кокетки другое имя?
Ты пожимаешь ее пальчики.
Пятница, вечер, интересная встреча. Что может быть лучше? Только интересное знакомство.
«Сэм», - называешь свое имя, пожалуй, дольше, чем нужно задержав ее пальчики в своей ладони.
«Американец?»
«С чего ты взяла?»
Она покусывает трубочку и слегка подмигивает идеально подкрашенным глазом.
«У тебя акцент».
«Хмм», - ты делаешь озадаченное лицо, хотя прекрасно понимаешь, что крошка просто слышала твой разговор с Питом, ведь вы буквально орали, перекрикивая музыку.
Ева придвигается еще ближе и говорит:
«Натура я такая. Все чувствую тонко».

Твоя бровь изумленно ползет вверх. Русалочка не мила в своем плохо завуалированном кокетстве. Она великолепна!
«А я всегда считал, что прекрасно владею языком, - ты продолжаешь игру, в которой в ход пошла более тяжелая артиллерия, - на котором, говорят в этой стране».
«Не веришь мне»? – возмущается она и, кажется, на этот раз крошка искренне недоумевает, надув пухлые соблазнительные губки.
«Абсолютно, - категорично заявляешь ты, едва сдерживая смех. С ней легко. С ней не могло быть иначе - не то место и не тот случай, чтобы тщательно взвешивать слова и просчитывать ходы. – Но у тебя есть шанс убедить меня в своих способностях».
«И что же это за шанс?»
«Потом скажу».
«Ах так?!» – восклицает она и вскакивает со стула.
У тебя даже успевает мелькнуть мысль о скоропостижно закончившемся знакомстве, но ты ошибаешься. Русалочка хватает тебя за рукав и тащит на танцполе, где вы смешиваетесь с подвыпившей толпой. Ева тут же ловит сумасшедший ритм, пытается расшевелить тебя, но ты не приходишь в восторг от таких плясок и берешь инициативу в свои руки.
Ты притягиваешь ее к себе, заставляя двигаться медленнее. Ева поднимает кокетливый взгляд и ускользает, но тут же возвращается, прижимается на мгновение тонким гибким телом. Дразнит. Вновь ускользает и вновь возвращается. Заводит. Задерживается около тебя все дольше, все больше доверяет твоим рукам. Ускользает. Возвращается. Остается. Все еще играет, но уже двигается в твоем ритме.

Кровь достигает температуры кипения, и жутко хочется увлечь Еву в полутемный дальний угол, бесцеремонно смять, сжать, взять.
«Может, скажешь, наконец, какой шанс у меня остался?» – спрашивает она вдруг и запрокидывает голову так, что ее белокурый затылок упирается в твое плечо, а губы оказываются всего в нескольких сантиметрах от твоих губ.
Боже, как вовремя. Ты не сразу понимаешь, о чем она говорит, останавливаешься и переводишь дух. Ева поворачивается к тебе лицом, выжидающе смотрит и улыбается, а в ясных глазах пляшут чертики.
«Ты уверена, что хочешь это знать?» - спрашиваешь на всякий случай.
Она кивает, и ты все-таки увлекаешь ее в сторону, в полутемный дальний угол. Широкая квадратная колонна загораживает основные источники света, и лишь лучи светомузыки изредка попадают туда, освещая красивое лицо русалочки. Ты стираешь большим пальцем помаду с мягких губ и целуешь их. Она отвечает на поцелуй, и ты лишний раз убеждаешься в том, что, несмотря на ассоциацию с морским сказочным существом, она очень горячая штучка.
«Теперь не сомневаешься в тонкости моей натуры?» - ликующе шепчет Ева, уверенная в своей победе.
Зачем ей говорить о том, что поначалу ты всего лишь намеревался просить о помощи с выбором подарка?
«Не осталось ни малейшего сомнения, - твои пальцы поглаживают границу бархатной кожи декольте и кружева. – Ты меня убедила».
По ее телу бегут мурашки, и она произносит то, что ты хочешь услышать:
«Проводи меня».

Все начинается еще в прихожей маленькой квартирки, куда вы вваливаетесь, целуясь. Ева не включает свет, швыряет ключи и сумочку в сторону трюмо. По звуку можно догадаться, что ни то, ни другое не достигает места назначения и падает на пол. "Иди ко мне", - жарко зовет она, хотя ты итак рядом, бессовестно близко. Полумрак и хмель кружат голову, на секунду ты теряешь равновесие, увлекаешь ее за собой, и вы оказываетесь у стены. Ты приподнимаешь Еву, прижимаешь своим телом, не боишься сделать больно.

"Шальной!" - с ее губ срывается то ли выдох, то ли стон.
Она пьянящая и сладкая, как вишня в коньяке. Невероятно легкая и податливая.
Ты придерживаешь ее на весу, не боишься сделать больно. Сминаешь, сжимаешь. Берешь.

 

[Джемма]

- У нее было красивое имя, - Сэм крутит в пальцах зажигалку. - Е-ван-ге-ли-на.
- Было? – спрашиваю я. – Говорите о ней, как о прошлом.
- Потому что теперь она и есть прошлое, - он пожимает плечами и не смотрит на меня. - Наше с ней знакомство – совершенная случайность, не думал, что оно получит продолжение, и отношения зайдут настолько далеко.
Сэм щелкает зажигалкой, затягивается. Смотрю на его опущенные темные ресницы и понимаю, что откровенных признаний не дождусь.

«В этом ты весь. Никому и никогда не расскажешь о том, что связывало тебя с Евой. Нет, ваши отношения не таят страшных тайн и больших секретов. Ваши отношения – только лишь ваши отношения, твоя личная жизнь, а ты не привык говорить о ней вслух».


Ева красуется перед зеркалом в коротенькой полупрозрачной ночнушке и вздрагивает, когда ты врываешься в спальню.
«Что это?!» - тычешь пальцем в синяк на своем боку.
Ева понимает, что тебе не до ее соблазнительного наряда и тут же переходит в наступление, топает ножкой:
«Она флиртовала с тобой! Та коза откровенно флиртовала с тобой!»
«Какая глупость! – твоему недоумению нет предела. - Она всего лишь принимала заказ!»
«Я слепая, по-твоему? Она флиртовала с тобой! – Ева продолжает настаивать на своем, эмоционально жестикулирует и расхаживает по комнате, изображая официантку. – Притащила карту вин, как будто мы просили! Стала разъяснять, будто ты сам не смог бы определиться с выбором вина! А потом слишком усердно расставляла перед тобой блюда и наклонялась! Она ФЛИРТОВАЛА с тобой!»
«Хорошо. Пусть будет по-твоему. Она флиртовала со мной. А я? - спрашиваешь ты, терпеливо дождавшись, когда Ева закончит свои гневные восклицания. – Я тоже это делал?»

Ева взмахивает рукой, словно и на тебя имеется огромный компромат, но осекается, так и не начав.
«Прости, - говорит она ангельским голоском и виновато смотрит из-под светлой челки. – Наверно, мне просто показалось».
Ты отступаешь от нее, скидываешь с плеч ее руки.
«Кажется тебе, а ты от всей души решаешь ущипнуть меня".
Ева снова обнимает тебя, обвивает, словно цепкий плющ.
«Прости, дорогой! Да, я приревновала, и все как то само собой получилось. Мне стыдно. Прости!»
Она сладко целует твои губы, опускается по груди до синяка, задерживается на нем и следует ниже.
Ты закрываешь глаза. Черт с ним, с синяком. Пройдет.

Ты прощаешь ее раз, прощаешь второй. На третий раз у тебя появляется стойкое ощущение дежавю. Ева, как ястреб, зорко следит за тобой и вечером вываливает кучу упреков с подробными описаниями твоих взглядов, брошенных на ножки «той брюнетки», на попку «той рыжей». Зачастую ты даже не понимаешь, о чьей попке или чьих ножках идет речь, а если и понимаешь, то все равно молчишь и не соглашаешься с обвинениями. Это как смотреть на драгоценность в музее, желать заполучить ее любыми путями в свою коллекцию, но так и оставить весь криминал лишь в помыслах. В конце концов, мечтать никто не может запретить.
«Может, мне закрывать глаза каждый раз, когда рядом оказывается женщина?» - спрашиваешь ты шутливо, приподнимаешь Еву так, что она в бессильном гневе дрыгает ногами.

«Не утруждайся! – фыркает она яростно и пытается вырваться из твоих объятий. - Я сама их заклею!»
«Но я не смогу видеть тебя! – шепчешь ты и целуешь ее в шею. - Смилуйся, жестокая».
И Ева тает, хоть еще и делает вид, что дуется.
«Глупая, - ты ставишь ее на пол, приглаживаешь растрепавшиеся белокурые волосы и улыбаешься. - Я же с тобой!»

Тебя забавляет ее ревность, пока та не доходит до бесконтрольного употребления алкоголя и абсурдных заявлений, сделанных на людях.
На дне рождения одной из многочисленных своих подруг Ева сверкает глазами на миленькую пампушку, которая сначала подносит тебе блюдо с закусками, а потом заводит разговор на вполне безобидную тему и, узнав, что ты доктор, интересуется, как можно попасть на обследование. Ева постукивает ноготком по бокалу в своей руке, всем видом показывает, что разговор ей неинтересен, и присутствие пампушки рядом раздражительно, и вдруг громко заявляет:
«Ой, а у меня есть потрясающая новость. Я приберегала ее на потом, но мне просто не терпится поделиться ею сейчас! - она выдерживает эффектную паузу и произносит: - Сэм сделал мне предложение!»
Никто не замечает твоих обалделых глаз. Все рассыпаются в поздравлениях и интересуются датой свадьбы.

Ты хватаешь Еву под локоть и без особых церемоний тянешь в сторону балкона.
«Извините, простите, - расталкиваешь щебечущих девиц, - если вы не против, дату мы пойдем обговаривать прямо сейчас».
Выталкиваешь девушку на свежий воздух, закрываешь за собой двери и пытаешься отыскать приличные выражения в своем словарном запасе.
«Ты хочешь меня прямо здесь, милый?»
Она опять пьяна, опять обижена невесть на что, смотрит с вызовом и держит пятый бокал с шампанским.
«Я хочу тебя прямо здесь отшлепать по заднице, на которую ты вечно ищешь приключений! Тебе родители не объясняли, что врать не хорошо? - взрываешься ты. - Это что сейчас было?»
Ева хлопает длинными ресницами, вполне правдоподобно изображает непонимание.
«О чем ты?»
Ты вырываешь бокал из ее рук. От резкого движения шампанское выплескивается из бокала на платье.
«Ты что наделал?! - горестно восклицает она и звонко шлепает тебя по плечу. – Рехнулся?»
«Да нет, это ты не в себе, раз делаешь такие заявления», - ты перехватываешь ее руку.
«Больно», - шепчет она, а глаза уже полны слез.
Ты разжимаешь пальцы и отворачиваешься. Вечерний ветерок приятно охлаждает горящее лицо, перебирает шуршащие листья цветов в многочисленных горшках, расставленных на балконе тут и там.
«Прости, - выдавливаешь из себя и опираешься о холодную балюстраду. - Зачем ты выдумала про нашу помолвку?»

«Ты же знаешь, что я очень хочу этого», - произносит Ева тихо и подходит ближе.
«Вот так новость! – усмехаешься ты, не поворачивая головы. Что-то подсказывает тебе, что этот разговор принесет еще не одно открытие. - Интересно, откуда мне знать, если ты не заикалась об этом никогда?»
«Ты должен был догадаться!» – Ева всхлипывает, ежится от прохлады, потирая открытые руки.
«Я не ясновидящий, чтобы читать мысли, возникающие в твоей головке и уж тем более ничего не должен! - ты кидаешь через плечо взгляд в ее сторону и жалеешь, что им нельзя убить. - А знаешь, самое забавное в этом всем то, как ты не раз говорила, что от меня не нужно ничего кроме приятного времяпрепровождения. Если так, то зачем придумываешь эти небылицы с предложением?»
На лице Евы появляется выражение загнанного в угол зверька. Она смахивает серую от туши слезу и произносит:
«Затем что, я люблю тебя».
Ты роняешь голову на сцепленные кисти. Только пылких признаний сейчас и не хватало!
«Я люблю тебя, - повторяет Ева и тут же с укором добавляет: - А ты ни разу мне об этом не говорил!»
«А ты хочешь быть обманутой?»
Она отрицательно покачала головой.
«Тогда к чему все это сейчас? – ты отрываешь взгляд от освещенного собора, выпрямляешься и поворачиваешься к Еве. - Мы договорились с тобой, что между нами отношения безо всяких обязательств. Мы просто наслаждаемся друг другом. Решим, что это нам наскучило – расходимся, и каждый идет своей дорогой. Решим, что нужны друг другу, и нашим отношениям нужен другой уровень - переходим на другой уровень».
«Я хочу перейти на другой уровень! – Ева пылко прижимает ладошку к своей груди. - Я хочу стать твоей женой!»
«А мои желания ты в счет не берешь?»- невесело улыбаешься ты.
«Эгоист!»
« Приехали...»
Она стоит рядом, худенькая, потерянная, с потекшей тушью и в золотистом платье, которое так тщательно выбирала и красовалась в нем перед тобой, а ты залил его шампанским.
Тебе становится жаль ее, и ты протягиваешь руку.
«Иди сюда, детка».

Она бросается к тебе на грудь и немедленно заходится в рыданиях.
«Ты нравишься мне, Ева. Мне хорошо с тобой, мне было с тобой легко, но ты стала душить меня своей ревностью! Остановись! Не выдумывай ничего, будь такой, какой была. И не форсируй события, я очень прошу. Может быть, ты сама поймешь, что ошибаешься, и я не нужен тебе вовсе».
«Нужен! - она отчаянно машет головой. - Нужен!»
«Тогда прислушайся к тому, что я сказал, - шепчешь ты, глядя в ее покрасневшие глаза. - И перестань рыдать, а то от твоего несравненного макияжа уже ничего не осталось, и нос покраснел».
Ева прыскает смехом, приподнимается на цыпочки, и, целуя твои губы, обещает, что все будет так, как захочешь ты. На самом деле, ее заявление тем вечером, оказалось лишь цветочками. Еще ни один раз она будет кричать о желании узаконить свое проживание в твоей квартире. Еще ни один раз настойчиво будет повторять о том, как шикарно смотрелось бы на ее пальчике обручальное колечко. Еще ни один раз тебе придется чувствовать себя в идиотском положении и отшучиваться, объясняя своим знакомым, что Ева всего лишь примеряет на себя твою фамилию, представляясь миссис Гордон.

Сэм сидит неподвижно, смотрит куда-то сквозь стены дома, что напротив нас. Сигарета тлеет в его пальцах, осыпается на землю седым пеплом.

«Ты не привык рассказывать о своей личной жизни вслух, но ты не учел одного – я знаю о ней все, и за молчанием своим сейчас ты ничего не скроешь».

- Ева нравилась мне, я закрывал глаза на ее недостатки и нарушал собственное правило не ввязываться в отношения, которые приносят проблемы, - говорит он, наконец, будто вспомнив о моем присутствии. – Шел на уступки, и много раз мы начинали заново, но снова возвращались к одному и тому же. Это как прочитанная когда-то книга, в которой, открывая первую страницу, уже знаешь содержание последней. Как лабиринт с сотнями поворотов и единственным выходом. Замкнутый круг, где любое действие, все равно приводит к одному и тому же результату и к обещаниям, что в следующий раз все будет лучше.

«Да, Сэм, я знаю и это. Знаю, что ты пытался и однажды просто устал. Ты стал задерживаться на работе и был этому рад. Ты изменял ей, но как не копался в себе после, угрызений совести так и не находил. Ты понимал, что вашим отношениям пришел конец, но почему-то тянул и ждал последней капли, которая переполнит чашу терпения, и ты, задвинув подальше жалость, разорвешь, наконец, все нити».

- Что же все-таки заставило вырваться из этого замкнутого круг? – спрашиваю я вслух.

Звучит волшебная мелодия, рождаемая изящными пальцами мадам Дю Валь, и ты желаешь, чтобы в этот миг исчезли все: коллега с болтливой супругой, нетрезвая Ева со своим хмурым лицом и сам Дю Валь, крутящийся вокруг красавицы-жены, как цепной пес. Пусть все исчезнут. Пусть исчезнет всё. Пусть останется только она, а ты будешь просто стоять рядом, будешь просто смотреть на ее изящную осанку и на черные блестящие локоны, струящиеся по полуобнаженной спине, и просто слушать.

Но мелодия неминуемо стихает, тает, ускользает, и волшебства больше нет. Мадам ДюВаль поднимается из-за рояля, смущено и очаровательно улыбается, принимает в свой адрес восторженные аплодисменты, и ты в который раз за вечер ловишь на себе ее робкий мимолетный взгляд.
Ева ревностно следит за тобой, не отходит ни на шаг и налегает на коктейли. В момент, когда мадам Дю Валь вежливо, как подобает хозяйке дома, расспрашивает вас о вечере, Ева держит тебя под руку. Со стороны все выглядит вполне мирно, но ее цепкие пальчики даже сквозь ткань пиджака больно сжимают кожу. Ты не сомневаешься в том, что она снова намерена оставить тебе синяк. Выдержав это испытание, отводишь ее в сторону и пытаешься вразумить:
«Прекрати уже, умоляю! Ведешь себя, как взбалмошный ребенок! Обещаю, как только приедем домой, я засуну тебя под холодный душ».
«А ты перестань пялиться на сиськи этой француженки!» – шипит в ответ Ева.
Ты молчишь и не отпираешься, делаешь это по двум причинам. Во-первых, ты слишком хорошо изучил ее и знаешь - стоит тебе возразить, Ева тут же заявит о своей претензии во всеуслышание. Во-вторых, грудь мадам ДюВаль действительно весьма соблазнительна в глубоком вырезе платья, чего невозможно не заметить.
«Признайся, что не прочь пощупать их! – не унимается Ева и дальше несет уже полную чушь: - Только спроси разрешения у ее мужа, хотя он вряд ли позволит».
«Еще раз меня ущипнешь, и я попрошу разрешения у ее мужа воспользоваться ванной и под холодный душ засуну тебя незамедлительно», - не сдерживаешься ты.
Ева гневно сверкает глазами из-под белокурой челки, и в следующее мгновение ее ручка со звонким шлепком метко опускается на твою щеку. Ты буквально подпрыгиваешь на месте от неожиданности.

Разговоры присутствующих моментально смолкают, их ошарашенные взгляды устремлены только на вас. Тебе каким-то невероятным образом удается сохранить внешнее спокойствие, хотя с первым побуждением схватить Еву за тонкую шею и слегка придушить ты едва смог совладать. Она пытается вырваться, но ты держишь ее крепко, пресекая любые попытки обрушить на свою физиономию шквал новых пощечин.
«Тише, Ева! Тише! – как заговор повторяешь ты, а внутри все клокочет от ярости и тут же сгорает от стыда. – Тебе не стоило столько пить, ты ничего не соображаешь. Нам пора домой».
Она падает на твои руки, проклинает, обнимает, признается в любви, а ты уносишь ее в машину, желая поскорее уехать и закончить, наконец, весь этот спектакль.
Мадам ДюВаль провожает тебя, стоит рядом с мужем и молчит.
"Всего хорошего, Мишель", - говоришь ты официальным тоном, пожимаешь ее холодные пальцы, а в глаза посмотреть не можешь.
Мишель...
Ева спит на заднем сиденье, а ты разгоняешь машину до бешеной скорости.
Завтра о том, что на ужине у богатенького француза тебе надавала по морде твоя же женщина станет известно половине отделения. Да и черт с ним! Твоя женщина надавала тебе по морде в присутствии прелестной Мишель ДюВаль. Вот это куда отвратительнее. Ты давишь на педаль газа и стонешь горлом от удушливого стыда.
Все! Хватит! Так больше невозможно. Это финал.